Только некоторое время спустя после знакомства с коптильней Марии пришло на ум, что в других домах комнаты бывают теплые, хоть там и не коптят. В такой благодати жили дети рыбаков. Если бы Стина была, скажем, дочерью рыбака Мертена, она подхватила бы Марию под руку и привела б ее в большой дом с садом, где столько было камбалы, что им бы всем вместе есть не переесть, и все это в теплой комнате. От колбас в коптильне им ничего не доставалось: родители Стины были бедны. И девочке стало ясно, что именно поэтому та подхватила ее под руку и привела к себе. Обе были бедны. Если они хотели сидеть в тепле, то должны были глотать дым.
Другим не было в том нужды — детям рыбаков, детям купцов и крестьян. В этом и заключалось различие, и поэтому из тех ни одна не затащила бы Марию к себе домой. Мария и сама сочла бы это неправильным. Подумав обо всем, она, верно, и сама бы выдернула руку и побежала прочь от дочки рыбака. Рыбаки стояли выше всех, несколько особняком — купцы, много ниже — крестьяне. А батраки? Они шли позже даже, чем работники судовладельцев, их место было в самом низу. «Мы ниже всех», — поняла Мария.
В большом доме, увитом диким виноградом, жил мальчик Минго Мертен. Он был немногим старше Марии, но куда бедовей! После той зимы, когда Мария много передумала о холодных и теплых комнатах, наступила весна, и вот Минго запустил руку в ее светлые пепельные волосы и потребовал, чтоб она поиграла с ним в его саду. Она спросила:
— Что мы будем делать?
— У меня есть собака, которая жрет яйца сырьем. Я тоже люблю сырые яйца. А ты?
В этом их вкусы сошлись. Собака в самом деле отнимала у кур яйца, осторожно клала их на мягкую землю и открывала зубами. Было очень весело. Мария могла взять сколько хотела яиц; но она прекратила забаву раньше, чем налакомилась вдосталь.
— Если твоя мать увидит…
— То будет взбучка, — сказал он в шутку, и Мария расплакалась.
Он стал дразниться: «Плакса-клякса!» Она вдруг дала ему затрещину — неожиданно для них обоих. После первого испуга он дал сдачи, она стала царапаться и получила свою порцию шлепков, но не больше, чем он. Минго был для мальчика слабоват, в раннем детстве постоянно хворал, и его продолжали баловать. Она убежала, а он лежал на земле и ругался ей вслед. Отбежав уже далеко, она услышала, что он кричит ей что-то совсем другим голосом. Он хочет, чтоб она вернулась? Она не поддалась и пошла дальше.
В последующие дни они даже издали не глядели друг на друга. Когда Мария проходила мимо его дома, она думала обычно: «Минго ест камбалу». Он рассказывал ей, что у них кладовая всегда открыта. Марии не верилось.
Затем наступило лето. Ей шел одиннадцатый год. Это лето она запомнила на всю жизнь.
Стали появляться купальщики, и в переднем ряду, где стояли лучшие виллы морского курорта Вармсдорфа, поселилась одна берлинская семья: господин, дама, девочка и мальчик. Родители принимали участие во всем, что бы ни затевалось, — в гонках на яликах, в гонках на авто. Для этой утомительной жизни им требовались и шофер и горничная, да еще они подыскивали кого-нибудь присматривать на пляже за детьми.
— Красивая девочка, — сказала дама, когда Мария проходила мимо. — Постой! — крикнула она.
Мария подумала было, что в чем-нибудь провинилась. Дама объяснила господину, что девочка достаточно большая и кажется рассудительной, а с морем они тут сызмала прекрасно знакомы. Можно взять ее на пробу, и, кстати, детям будет с кем поиграть.
Мария стояла рядом, пока те совещались о ней, но ничего не понимала. Господа были не из Любека и не из Гамбурга, они говорили на свой особый лад. Она тут же спросила у детей, сколько им лет.
— Нам девять, — ответили они. — Обоим по девяти, мы близнецы.
Дама решила:
— Вы сейчас пойдете на пляж. Отлично, вы можете выкупаться, Мария вас вытрет. Тебя зовут Мария Леенинг? С твоими родителями я договорюсь после. Сейчас нам некогда.
Раздался гудок автомобиля.
— Едем! — потребовал господин, и муж с женой укатили.
Мария немедленно приступила к своим обязанностям. Она взяла обоих детей за руки, точно была старше не на год, а на много лет. Она повела их на ту полосу пляжа, где разрешалось раздеваться. Господа позабыли оставить денег на кабинку, на молоко с пирожными, на плавающую куклу, на все, чего могли захотеть дети.
— Но завтра мы все это получим, — уверял мальчик. Мария поглядела на него. Он был темноволосый, страшно бледный и кривил рот, что означало пренебрежение. — Я все могу себе купить, если захочу.
— Даже маленькую моторную лодку, — добавила сестра.
— А большую не могу? — спросил он кичливо.
— Мы страшно богаты, — объявила девочка.
Мария подумала про себя: «Ну, это мы еще посмотрим!» Когда она полезла вслед за ними в воду, близнецы уперлись и не пожелали идти дальше, чем по колено, хотя вода была теплая и гладкая, точно зеркало. Мария не сдавалась, как они ни хныкали и ни жались к ней. Верная своему долгу, она окунула маленьких курортников силком. Зато потом она тщательно вытерла их. Для себя она находила это излишним, но ведь они были курортники, нечто благородное и вместе с тем презренное.
Близнецы стали кротки и послушны; Мария прекрасно видела, что они переглядываются, щуря свои одинаковые миндалевидные глаза; и все-таки это получилось неожиданно, ее захватили врасплох. Мальчик, верно, дал ей подножку, потому что она упала ничком, лицом в песок, и брат с сестрой принялись обрабатывать ее кулаками. Кулаки у них были слабые, но дети вдобавок еще и плевались. Мария встала и уже готова была показать им, что умеет плеваться гораздо лучше. Но вовремя вспомнила, что мать получит деньги от родителей близнецов, если дочь позволит им плевать в себя.
Всего замечательней было то, как быстро у этих чужих детей прошла ярость. Мальчик уже не кривил рта, его глаза не искрились больше коварством, а девочка опять улыбалась надменно, как раньше. Мария не была такой отходчивой.
— Курт, давай поиграем с девочкой, — сказала сестра.
— Виктория, ты — знатная дама, — заявил с гордостью брат.
Сестра решила:
— Она — нянька при моем беби.
— Хорошо, Викки, а я твой беби!
— Ты будешь сосать из рожка, — поучала сестра, улыбаясь своей удивительной ускользающей улыбкой, которую всегда можно было истолковать по-разному.
А в общем, они чудесно играли втроем на мягком песке. Мягко веял ветер, море и небо синели необозримо. Мягко звучали вокруг голоса детей, кричавших перед кабинками, и скользившие мимо пароходы посылали издалека зовы своих сирен, как признание в любви.
Пляж опустел. Мария рассчитала по солнцу, что пора вести курортников назад, в их виллу.
Она провела день, какой вовсе не должен был выпасть ей на долю. Ведь дома лежало в кадке намоченное белье, кто там о нем позаботится? Мария боялась, что мать, пожалуй, задаст ей трепку, но это ее не смущало. Она чувствовала себя выросшей в своем значении. Тем ужасней была ожидавшая девочку весть:
— Питер тут едва не утонул. Не могла ты за ним присмотреть, негодница!
Ее братец, самый маленький, и говорить-то еще не умевший, дополз один до самой воды — вот что она узнала. Чужие люди вытащили его, когда он давно лежал лицом в воде, кривыми ножками на суше, и не шевелился. Но сейчас он был уже дома как ни в чем не бывало и орал. Поэтому первый испуг сменился у нее злобой на маленького Питера за то, что он чуть не испортил ей хороший день. Она надулась, принесла себе ужин. Мать грозила, что больше не позволит ей хороводиться с курортниками. Но Марии довольно было посмотреть на отца, как он покуривает хороший табак и потягивает наливку, и она сразу поняла цену угрозе.
В самом деле, хороших дней было еще много; никто не вел им счета; их ничто не могло изменить, никакая непогода, так как наутро небо снова синело. Мелкие происшествия, стычки с маленькими курортниками или с домашними, все, что не входило в нескончаемое лето, тотчас забывалось. Об этом Мария будет вспоминать впоследствии; но сейчас она наслаждалась, она узнала, наконец, что значит наслаждаться.
Играл с ними часто и Минго Мертен, сын рыбака, ее приятель. Так как он всегда брал сторону Марии, брат и сестра Майеры его едва терпели. Их звали Майеры. Минго обладал рыбацким юмором, добродушным и дерзким; он звал курортников не Куртом и Викторией, а «Майер номер один» и «Майер номер два». Они его не любили и боялись. К тому же они ждали обещанной прогулки на парусной лодке. Он ее нарочно оттягивал, Мария отлично это понимала.
— Зачем ты откладываешь, Минго? Ведь ты можешь в любой день достать лодку.
— Да. Но если мы выйдем в море и через борт перехлестнет волна величиной с подушечку, у Майеров, будьте уверены, начнется морская болезнь. А когда они после морской болезни выйдут снова на берег, они меня прогонят, твои милые курортники.
В точности так и случилось. Курт сделал при этом «свирепое лицо», а сестра его, когда насупила брови, стала похожа на него еще больше, чем всегда, — в особенности же после того, как Минго протянул на прощанье руку не ей, а только Марии. Он не замечал ненависти курортников, их все равно нельзя было задевать.
— Уф, Мария, славно мы покатались! — сказал он, повернулся и пошел по песчаному берегу.
Минго за последнее время вырос, стал шире в плечах. Тем уже казались бедра, и ходил он теперь вразвалку. Словно покинутая, Мария провожала его взглядом, пока он не сделался вдали совсем маленьким. Сама того не замечая, она вздохнула. Наконец она повернулась к близнецам — Майеры стояли в обнимку и встретили ее одинаковыми улыбками.
— Наконец-то он убрался прочь, — сказала девочка. — Видела, какую я ему влепил затрещину? — спросил мальчик, хотя ничего подобного она видеть не могла.
Марии одно казалось отвратительным, что они липнут друг к другу, как репей. Она не сразу поняла, отчего ей вдруг сделалось больно; в эту минуту проходила мимо пирожница, и Курт показал свое могущество — скупил у нее полкорзины.
Вскоре последовало главное событие сезона: в отеле Кёна поселилась Антье Леенинг. Девица Леенинг из батрацкой хибарки заняла две лучшие комнаты в первой гостинице Вармсдорфа. Антье была старшая из дочерей, ей исполнилось девятнадцать лет, и она искала счастья в Гамбурге, как утверждали Леенинги, в качестве няньки. Так или иначе, там она свела знакомство с господином Г. П. Титгеном и теперь могла плевать в прохожих шоколадками с увитого цветами среднего балкона отеля Кёна. Каждый житель Вармсдорфа считал своим долгом посмотреть на нее и до тех пор простаивал посреди Променады, пока не покажется Антье. На табеле у портье она значилась как Анни, даже как фрау Анни Леенинг.