Г. П. Титген приехал вместе с нею, поэтому первые дни она с видом знатной чужестранки прохаживалась по дамбе или же прогуливалась по деревянному настилу Променады. Она показывалась одетая по последней моде, сильно подчеркивавшей бюст и прелести заднего фасада, потряхивала светлыми от природы локонами, выступала неподражаемо на американских каблуках. На пляже она предпочитала сведенные к минимуму купальные костюмы, без накидки. Крупное, округло-стройное и еще не тронутое загаром, это безупречное тело дразнило взоры и величаво проплывало мимо под носом у мужчин, сразу впадавших в уныние. Курортники оправились от впечатления, только когда узнали, что эту особу привез с собой Г. П. Титген и что родом она здешняя, из поселка.
Как только это оказалось удобным в отношении ее спутника, Антье посетила хибарку, где провела свое детство. Она ради того только и приехала на август в Вармсдорф, чтобы поглядеть с высоты на хибарку из отеля Кёна. По пути к своим она думала: «То-то вылупят глаза! Гусятина да вино — этакого они в жизни не знавали! И отец отроду не пробовал настоящей вишневой наливки. Небось так и присядут, когда посмотрят, какой у меня шикарный вид».
Однако в душе она робела. Подлинной ее мыслью было: «Хоть бы мать не вскинулась!» С отцом она легче надеялась поладить и потому выбрала час, когда он, по ее соображениям, сидел дома в ожидании ужина. Но мать должна была сперва принести еду от крестьян и находилась еще в дороге. В этом расчеты заблудшей дочери оказались верны, только относительно приема она обольщалась напрасно.
— Пришла-таки? — сказал старый Леенинг, не выпуская трубки из зубов.
Маленькие сестры и братья проявили больше холодного любопытства, чем удивления. Старший мальчик, Каспер, даже язвительно ухмыльнулся.
Она смутилась и проговорила:
— Я тут с Титгеном.
— Это мы знаем. Довольно тут толкуют… Давай-ка сюда! — Папаша Леенинг отбросил строгий тон судьи и потянулся за бутылкой.
Дети между тем развернули гуся, положили его в жестяную миску и, видимо, решились тотчас приняться за него. Антье воспользовалась минутой, когда у них побежали слюнки изо рта, чтобы задать несколько приветливых вопросов. Но тут в горницу вошла мать, ничего не сказала, принялась тотчас за свою работу и только между делом взглянула несколько раз на дочь — не то чтоб одобрительно, а скорей оценивая ее наряд, затем отвела Антье в угол за очагом.
— Скоро он на тебе женится?
Антье деланно рассмеялась.
— Кто же нынче женится! — заявила она прямо, даже слишком прямо, слишком обнаженно, — Я рада, когда он платит.
В горнице молчание. Мать заговорила не сразу.
— Платит? За что ж тут платить?
Молчание. Антье опять попробовала рассмеяться, но, прежде чем прозвучал ее смех, она опомнилась. Ведь здесь никто и не подозревал, что бывают подобные вещи.
— Ах… за это платят? — проговорила медленно старая Леенинг, не вполне веря своему открытию.
Дочь подтвердила кивком.
— И платят не мало! — добавила она с гордостью.
Фрау Леенинг все еще не знала, как к этому отнестись. Она никогда не выезжала из Вармсдорфа. Теперь она должна была впервые уяснить себе эту новую сторону жизни.
— Садись, поешь! — приказала она и кивнула на стол, а сама продолжала возиться у огня.
Антье собралась было поговорить, наконец, как следует с ребятишками, но тут матушка Леенинг уяснила себе, чего хочет.
— Если так, давай что-нибудь и нам.
— Ловко придумала! — Антье вдруг вскипела: в денежных делах она привыкла к ясности. — Что вы мне дали, когда я уходила в услужение?
— От твоей сестры Фриды мы ничего не получаем. Но от нее я ничего и не требую: она трудится. А ты ничего не делаешь, так можешь по крайности помочь нам.
— Слушай, мама, ты этого не понимаешь. — Антье больше не сердилась, но стала серьезной, — Никто не зарабатывает своих денег так тяжко!
— А мы? — спросила жестко мать.
Ее безрадостные глаза пробежали по глиняному полу и беленым стенам.
Дочь потупила взор, и он упал на руки матери. Они были большие, землистые, все в мозолях и уже скрючились.
— Ну там платьишко какое — это я еще могу. Или, пожалуй, несколько марок, — торопливо проговорила Антье тусклым голосом и повела плечом в сторону двери, будто рвалась на простор. Для матери это точно послужило сигналом. Большая, широкая в кости, с темным лицом и жесткими светлыми глазами, она объявила громко, но без возбуждения и очень медленно, очень протяжно:
— У меня когда-нибудь тоже не станет силы, и тогда придется мне идти в Бродтен, в богадельню.
— И тебе и всем нам этого не миновать, — пробормотала дочь.
Но мать продолжала неуклонно:
— Я не пойду в Бродтен в богадельню. Я отправлюсь в Гамбург и приду к тебе, поднимусь по лестнице, позвоню у двери, где написано: «Фрау Анни Леенинг», и просуну ногу, чтобы дверь нельзя было захлопнуть. Потом я сяду у тебя в твоей гостиной и останусь сидеть, и никто не посмеет меня прогнать. Я каждому буду говорить, кто я, — и кавалерам и дамам, пока они все до последнего не отступятся от тебя; никто не захочет на тебя смотреть. Тогда придется тебе выбираться из твоей теплой комнаты. И ты окажешься внизу, где и я. И тогда ты отправишься туда же, куда и я, — в Бродтен, в богадельню.
— Я всегда говорила, что ты сумасшедшая, — вдруг завизжала дочь, но голос у нее сорвался.
Девушке стало страшно. Глаза ее блуждали, ища сочувственного взора, и не находили. Она съежилась и стала будто меньше ростом. Тут появилась Мария.
Девочка вбежала в горницу, остановилась, увидев сестру, закричала:
— Антье здесь! — и распростерла руки.
Сестра, правда, не бросилась ей на шею, но стала будто выше ростом. Мать повела плечом и отвернулась. Она шумно завозилась с посудой, между тем как Антье вышла с Марией на улицу. Антье настолько оправилась, что даже кивнула родным.
За дверью она заговорила первая:
— Разошлась, гусыня! Ну ладно! Пускай их! Папа тут ничего не может сделать. Он все так же часто напивается? Да уж понимаю — бедные люди! Но ты для этого слишком красива, Мария. Дай-ка на тебя посмотреть. Ноги уже и теперь хороши. Тебе только десять лет? Еще годика четыре, не больше, и ты уже совсем разовьешься. Удивительно! Я должна взять тебя на свое попечение.
Она задумалась.
— Ты могла бы зайти ко мне как-нибудь в отель? — спросила она.
Мария не возражала.
Антье стала высказывать свои соображения:
— Если бы только не Титген! Он вечно с попреками. Но как-нибудь, когда он засядет пить в павильоне на пляже, я тебе кивну разок с балкона. Не бойся, мама не увидит.
Мария ввернула:
— Но я все время должна играть с курортниками.
— Как так? Ты при детях? Что за семья?
Антье внимательно выслушала, кто такие были Майеры.
— Приведи ребят с собой! — решила она и поспешно добавила: — Скажи им, что я их угощу шоколадом.
Мария решила прийти к сестре на следующее же утро. «Моя сестра живет в отеле Кёна», — такое заявление придавало ей важность. Девочка ощущала при этом гордость, которой что-то мешало, она сама не знала что. Но странно, Майеры ей не ответили, они смотрели друг на друга и говорили так, точно Марии тут не было.
— Значит, папа и мама правы, — заметила Викки с понимающим видом.
— Неприлично! — в тон подхватил Курт.
Мария попробовала спасти положение.
— Господин Титген живет в другой комнате, — пояснила она.
Тут девятилетняя Викки скорчила такое лицо, точно наступила на жабу. Мария испугалась при мысли, что Г. П. Титген так омерзителен. А Курт захихикал.
— Благодарим за приглашение! — Он вдруг принял тон учтивого кавалера.
— Вы пойдете?
— К сожалению, мы им не можем воспользоваться. Тут дело не в нас.
— Наши родители запретили нам, — добавила его сестра. — Они еще живут в восьмидесятых годах.
Викки сделала вдруг новое лицо, выставила зад, выпятила грудь насколько могла и пошла вихлявой походкой. Мария, однако, не сразу узнала, кого она передразнивает.
— А ну-ка, сыграем! — обрадовался Курт.
Он выпятил живот и надул щеки.
Сестра его надменно проговорила:
— Я хочу проехаться верхом на осле.
— Плачу за все, вот вам осел! — С этими словами мальчик толкнул ничего не соображавшую Марию и сбил ее с ног.
Викки хотела уже сесть Марии на спину, но тут Мария поняла, наконец, что это была за игра. Она вскочила и, пока Виктория Майер еще барахталась в песке, просто взяла и ушла. Сперва она шла, потом побежала. Она думала, что уже никогда не вернется.
Ничего из этого не вышло, потому что ее сестра Антье не подавала ей никакого знака — ни в этот день, ни назавтра, ни напослезавтра. На Променаде Мария не осмеливалась в своем бедном платье подойти и заговорить с нею, а то бы Антье непременно помогла ей. Тогда Мария опять отправилась на виллу к Майерам, как будто ничего не случилось. Но госпожа Майер, как она выразилась, обманулась в Марии. Она поставила девочке на вид, что та бросила ее малюток и убежала от игры.
— Здесь достаточно найдется других девочек, которые охотно займут твое место. И мы дадим знать твоей матери.
Угроза была выполнена, и Елизавета Леенинг встретила дочь не только с гневом — это бы Мария еще вынесла, — но и с горечью. Мария готова была расплакаться.
— Какой же нам от тебя прок, коли они тебя отсылают? Жены рыбаков теперь пойдут по людям и станут говорить, чтобы брали лучше их дочек, а не наших, потому что мы тут самые последние.
Услыхав это, Мария и впрямь заплакала. И ее маленькие братья и сестры кричали: «Плакса-клякса!»
— Уплыли наши денежки! — вздыхала мать.
Марию вдруг осенило.
— Я получу от Антье гораздо больше, — заявила она.
В хибарке стало тихо.
— Это правда? — спросила, наконец, мать.
Мария широко раскрыла глаза и смотрела на нее застывшим взглядом.
— Антье приглашала меня. Она возьмет меня на свое попечение, так она мне сказала.
Матушка Леенинг раздумывала. Отец заметил, что заработок при маленьких курортниках все равно скоро прекратился бы, так как каникулы подходят к концу. Мать на это только что-то пробурчала.