Мария все ждала, что Антье ей кивнет. Между тем все дети постарше исчезли с пляжа, уезжали и Майеры. Мария узнала об этом только тогда, когда зашла на виллу за близнецами. Она побежала на станцию. Семья стояла, окруженная другими господами; те еще в дачных костюмах. Фрау Майер и Викки еле держали огромные букеты цветов. Мария в стороне ото всех томительно ожидала своей минуты. Она чувствовала неожиданное желание броситься брату и сестре на шею. Не только подать руку! Они же понимали, до чего все это было хорошо, до чего хорошо!
Неужели никто ее не видит? Нет, Курт выбрался из круга, подошел к Марии.
— Ну, до свиданья… — Он скорчил гримасу. — Если только я когда-нибудь приеду в эту дыру. — Вдруг он поцеловал Марию. — Ты красивая, — заявил он. — Да не плачь. Чего тут плакать? Дать тебе совет? Научись давать подножку!
Его позвали, семья вошла в вагон, дверь захлопнулась. Когда поезд тронулся, госпожа Майер с близнецами всем кивали. Мария кивала в ответ, она преданно бежала за поездом и махала платком. Викки и Курт смеялись. Оба, точно сговорившись, высунули языки. Мария остановилась на бегу. Сама того не сознавая, она тоже показала язык.
С балкона все еще не подавали знака. Но Антье, купавшаяся теперь в многочисленном обществе, однажды звонким голосом подозвала к себе сестру. На Марии были только купальные трусики; по ней не сразу было видно, что она принадлежит к беднейшим. Антье громко провозгласила:
— Моя сестра. Что вы скажете?.. Она до сих пор живет в той лачуге, откуда вышла и я. Но и она там нипочем не останется, у нее все данные. Взгляните-ка на ее ноги! Что? Они будут не хуже моих знаменитых ног. И лицо у нее леенинговское, а зубы — разве не хороши? Такие зубы приносят счастье.
Антье уже побрела по воде, опережая своих кавалеров, когда ей вспомнилось, наконец, данное сестре обещание.
— Ты же хотела зайти ко мне, Мария! — крикнула она через плечо. — Приходи сегодня на чашку кофе. Титген тебя не съест.
Все это слышали, и Г. П. Титгену ничего не оставалось, как только рассмеяться. В тот же день Мария отправилась в отель.
Портье свободно ее пропустил; она не думала, что это будет так просто. Сестра лежала на диване и вертела в руках большую куклу.
— Захлопни дверь, — потребовала она. — А то еще Титген услышит. Он тут насочинял историй насчет вас и почему я его сюда притащила. Становится порой просто невыносимо!
Мария не пропустила мимо ушей ни единого слова из этих откровений и загадок.
— Налей себе кофе! Или нет, ты, понятно, предпочтешь шоколад. Сейчас закажем. Ты здесь можешь получить все что угодно; я живу хорошо, по-богатому. И плюю на все. Как ты думаешь: оставаться мне тут или нет? Ты такая умненькая с виду, говори же!
Мария едва смела дышать, не то что говорить.
— Я видела сестру Фриду, — сказала Антье. — Она меня тоже. Только у нее не много нашлось для меня времени в ее мясной. Она ездит в Любек и закупает для своего хозяина консервы, занимает при нем, можно сказать, место доверенного. И потом она помолвлена по всем правилам — да еще с купцом! Господин Титген тоже купец.
Мария больше ничего не слышала. Склонясь на валик дивана, Антье отвернулась к стене. Когда она заговорила снова, она жаловалась, как ребенок.
— Сестра Фрида приносит Леенингам честь. Ей мама не наговорит таких вещей, как намедни мне. Она откроет со своим мужем маленький магазин, для начала совсем маленький. Все ее будут уважать. Никто не заикнется ей о том, что она должна поддерживать семью, не станет угрожать ей Бродтеном и богадельней.
Мария не выдержала жалобного тона и громко расплакалась. У Антье тоже проступили слезы на глазах, она зарыдала в шелковое платье большой куклы. Наконец она приподнялась и поглядела на Марию — у нее было теперь другое лицо, чем всегда, или она старалась, чтобы оно было другим; от Марии не укрылась эта напряженность.
— Дать тебе совет, Мария? Оставайся лучше честной! У тебя еще много времени впереди, ты увидишь сама, кто из нас пойдет дальше — я или Фрида.
— Да, — сказала послушно Мария.
— А теперь ешь пирожное!..
Мария съела.
— Ты можешь стать портнихой. Игла всегда прокормит. А как они с нас дерут! Ты уже понимаешь что-нибудь в платьях? Я покажу тебе кое-что.
Антье вскочила, горя — как не бывало. Она притащила сразу все, что у нее было. Марию посвятили в высшие тайны. Она не смела прикоснуться рукой к этим вещам, но Антье натянула на нее одно из платьев. Конечно, оно было ей не впору, но все же большое зеркало показало новую Марию, какую еще никогда не видел свет. Антье завела граммофон и пустилась с Марией танцевать.
— Ты скоро зайдешь ко мне еще раз. Платье ты можешь, собственно, оставить себе. Впрочем, нет, оно мне еще понадобится. Получай зато куклу! До свидания, Мария! Мне должны прислать из Гамбурга вечерний туалет, я его тебе тогда покажу.
Мария вышла из отеля Кёна, и в руках у нее был долговязый белолицый клоун в зеленом шелку. Она думала, как в дурмане: «Антье хотела взять меня на свое попечение! Я уже наговорила маме обо всем, что даст мне Антье». Кое-как она добрела до дому, придумав заранее, что там сказать. Антье обещала отдать ее учиться шить.
И в самом деле, мать при этом известии оборвала свою жесткую речь. Маленькие сестры и братья дивились на клоуна, между тем как Мария шептала про себя: «В следующий раз я попрошу, чтобы она отдала меня учиться шить, и она так и сделает».
Так как снова пришлось долго ждать, пока Антье ее позовет, Мария пошла к сестре сама и услышала от портье весть, которую сперва не поняла. Антье уехала. Уехала? Но ведь утром она еще купалась в море, как всегда среди толпы знакомых. Мария не поверила. Портье повернулся к ней спиной, и она прошмыгнула на лестницу. Дверь открыта настежь, комната, где проживала Антье, оставлена и еще не убрана. На полу валяются клочки бумаги, а среди них то самое платье, которое Антье хотела подарить Марии. Сказала, что оно еще ей нужно, а теперь вот выбросила. Мария быстро свернула шелковую тряпку и запрятала под фартук. На столе стоял кофе, еще теплый. Она могла бы выпить, ведь ее приглашали. Антье просила ее зайти еще раз. Антье ждала из Гамбурга вечерний туалет, хотела показать ей. Мария почувствовала, точно что-то сжало ей сердце. Стало так страшно, что она даже заплакать не могла. В оставленной комнате пусто, не слышно ни шороха. Мария выбежала вон.
Лето между тем пришло к концу, сразу похолодало; последние курортники исчезли с пляжа. Мария играла иногда подле лодок на воде; рыбаков не занимало, что она там делает: ведь она еще девочка, хотя и длинноногая. А играла она в курортников, воплощая в одном лице Викки, Курта и Марию. Она приказывала Марии, чтобы та ее вытерла, заставляла Марию возиться в песке, она радовалась за всех троих и бросала камушки в гладкое море — когда на деле оно было бурным.
Началась полоса сильных бурь, и у Вармсдорфа потерпел крушение большой корабль. Когда он всплыл, людей давно уже смыло с палубы, они утонули, но долго еще волны выносили на берег их пожитки, жестянки с консервами, монеты. Жители Вармсдорфа подбирали все это вместе с кусками янтаря, которые им посылало во множестве взрытое морское дно.
Буря, наконец, улеглась, стало даже немного теплее, и после школы Минго Мертен ходил с Марией на берег. Он уверял, что теперь они непременно что-то найдут, чего другие больше не искали. И они нашли люльку грудного ребенка. Это был ребенок капитана. Где он теперь, где его родители? Люлька была скреплена металлическими обручами, поэтому волны ее не размыли. Мария побежала и принесла своего долговязого клоуна. Он был уже сильно потрепан, но все же они его уложили и называли друг друга папой и мамой. Она стряпала в песке, он приходил домой с рыбной ловли, и они садились за еду. При этом они все время подражали голосам взрослых. И вдруг Минго сказал непринужденно:
— Когда мы вырастем, у нас это так и будет в самом деле.
Мария смотрела на него и улыбалась счастливой улыбкой. В эту минуту ей вспомнилась Антье. После всего, что Антье наговорила и наобещала, она уехала, не обмолвившись ни словом, и с тех пор о ней ничего не слышно. У Марии сжалось сердце, как тогда в оставленной комнате старшей сестры; ей стало страшно перед чем-то неверным. Страшно перед ненадежностью всего того, что в жизни зовется серьезным.
— Давай лучше играть! — попросила она, и губы у нее дрожали, а в глазах был испуг.
Минго понял, что с ней происходит, он сказал:
— На меня можешь положиться. Я на тебе женюсь. Потом он ее поцеловал, и она ответила поцелуем.
Следующее лето и наступило и прошло почти незаметно. Елизавета Леенинг работала на дальнем дворе. Марии приходилось одной управляться дома со всем, что требовалось для отца и для детей. Осенью она часто очень уставала еще до вечера; она не поверила бы, что можно так уставать. Ей было тогда двенадцать лет. Однажды под вечер она отправилась в ельник набрать валежника. Дорога направо в гору ведет на кладбище. Под вязанкой за спиной Мария сгибалась чуть не вдвое, хотелось отдохнуть в углу у кладбищенской ограды, в защищенном от ветра углу. Ступая босыми ногами, она подошла неслышно; в углу кто-то уже сидел — сидела девушка, зарывшись лицом в ладони.
— Фрида! Это ты?
Старшая сестра в подтверждение открыла лицо. Но ничего не сказала.
— Что ты тут делаешь? Работы нет?
У Фриды всегда хватало работы с тех пор, как она поступила к мяснику Гейму. Произошло это так давно, что Мария и не помнила даже когда, и сестру она знала только по коротким встречам. Фрида уже два года была помолвлена с Карлом Больдтом, и теперь родные виделись с ней еще реже.
— Где Больдт? Что ты сидишь тут одна? Да и у Гейма в эти часы еще много дела.
— Теперь у меня нет никакого дела, — проговорила, наконец, Фрида. Лицо у нее было как всегда, только более неподвижное. — Дело, которое у меня еще осталось, касается меня одной.
Мария не поняла.
— Что ж, поженитесь вы к весне? Больдт покупает магазин?