После перерыва было как будто то же. В столовой никаких следов, что здесь недавно ели. Откуда-то из дальней комнаты вдруг зазвучал голос, но вскоре не осталось сомнений, что он исходит из радиоприемника. Голос сообщал о погоде и бирже, но его прервали на полуслове. В столовой вдруг зажглось электричество, и адвокат Бойерлейн собственной персоной подошел к шкафчику с ликерами.
Он стоя выпил рюмку, значит он или работает один в кабинете, или же решил подкрепиться для разговора, который ждет его там. Мария настойчиво вникала во все происходившее в доме, потому что все имело к ней касательство. С другой стороны, она не верила этим людям, что они и вправду не интересуются ею. Они только делают вид. Самый любопытный из них потянулся к рюмочке только ради того, чтобы кинуть взгляд на Марию. Он проделал это так же быстро и ненарочито, как вчера на улице, чтобы удостовериться, что дорога ему открыта. Не из тех он был людей, которые подвергают себя превратностям случая и остаются без прикрытия! Он умел кидать такие взгляды, что и не почувствуешь, как они тебя настигнут. Он как будто смотрел одним уголком глаза, между тем как взгляд шел, змеясь, из другого, но и то не наверно.
Нос у синдика смело торчал надо ртом, содержавшимся в образцовом порядке. Напротив, щеки были у него большие и дряблые, но это не умеряло впечатления легкости. Он так ловко нес свое тело, что тучность, казалось, была создана умышленно, комизма ради, для привлечения симпатий общества — равно как и буйная шевелюра вокруг лысинки. Мария отчетливо чувствовала, что он нравится множеству женщин. Пока он пил, она думала, что может спокойно за ним наблюдать. Но вдруг он посмотрел ей прямо в лицо и спросил:
— И вам рюмочку, фрейлейн?.. Нет? Ну не надо.
Он удалился пружинистой походкой, оставив на прощание улыбку, полную глубокой иронии, — улыбка Лисси рядом с нею блекла.
Мария уже складывала свое шитье, когда показалась, наконец, Викки. Она сказала шепотом:
— Я только что вернулась. Что он делал?
— Включал радио и пил ликер.
— Он ничего не искал? Нет? Он больше всего любит искать.
Вперемежку с этими словами она говорила громко:
— Фрейлейн, болеро непоправимо испорчено. Зря кромсать материю — в такое время! Впрочем, раньше я никогда не взяла бы вас шить. Завтра я еще попробую, как у вас пойдет. А дальше я рисковать не могу!
Снова шепотом:
— Это говорится только для него.
— Он, я думаю, не так глуп.
— Отнюдь нет. Он прирожденный следователь. Я вечно должна изобретать всякие штуки, и он их раскрывает. Так я сохраняю свежесть нашему супружеству. Кстати, я хочу взглянуть на твоего ребенка. Ступай вперед, я тебя догоню на машине. Тогда Игнац будет подозревать меня совсем в другом.
Пройдя два квартала, Мария в самом деле получила возможность подсесть к своей приятельнице в шикарный автомобиль. Пока шофер придерживал дверцу, Викки говорила:
— Значит, фрейлейн, материя у вас дома? А вы не заставите меня утруждаться зря?
Когда дверца захлопнулась, она объяснила:
— Он тоже на жалованье у Игнаца.
Госпожа Цан редко чувствовала себя столь осчастливленной с тех пор, как миновала благоприличная пора ее жизни. Она не могла провести госпожу директоршу в салон, так как мебель ее прежней гостиной была теперь распределена по всей квартире. Тем не менее все последующее разыгралось в хорошей, неплохо обставленной комнате.
— Если госпоже директорше угодно, я принесу малютку. Я отлучалась только на четверть часика. Малютка оставался в это время в самых верных руках.
— Где? — спросила в ужасе Мария, когда хозяйка была уже за дверьми. — У швейцарихи? Или у голландок?
Она рассказала, что те собой представляли.
— Твой ребенок не может здесь оставаться, — решила Викки. Она немного подумала. — Или вот что, я должна поглядеть на голландок.
Они, кстати, вошли вслед за госпожою Цан, и все женщины окружили Марию, взявшую ребенка на руки.
— Я в нем заинтересована лично, — объявила Викки. — Он мой крестник. Я хочу, чтоб за ним был надежный уход, мать работает не на дому.
— Мы всегда тут, — заверили голландки и госпожа Цан.
Мария возмутилась.
— Что это значит? Я каждые два часа прихожу его кормить.
— С этим тебе следует покончить, Мария, хотя бы ради того, чтобы сохранить фигуру.
— И малютке уже четыре месяца.
— Неполных три, фрау Цан. И я кормлю его сама.
— В этом больше нет нужды, фрейлейн.
Хозяйка просто поддакивала Викки, потому что у «госпожи директорши» были, по-видимому, свои основания. Обе голландки тоже кое-что подметили и пустились в спор с госпожою Цан о том, какое помещение лучше подходит для ребенка — кухня или мастерская портних. Голландки вообразили себя победительницами, подчеркнув, что их две и хоть одна из них всегда сторожит квартиру.
— А госпожа Цан часто отлучается, потому что ходит молиться.
Та возразила, что без этого ей никак невозможно, ибо, к сожалению, есть люди, которые ее преследуют.
Довольно, спор перешел на личности! Викки без стеснения выслала трех дам.
— Мария, — начала она, но сразу запнулась.
Ребенок лежал в кроватке распеленатый, потому что было хорошо натоплено, и сучил ножками, смеялся, плакал, Викки почему-то ломала руки над ним.
— Ты видишь, Мария? Это Курт, но Курт здоровый — сильный, здоровый Курт, нечто такое, чего и быть не может, сказка! — Она и впрямь глядела на Марию сквозь слезы. — И это создала ты, Мария?
Ответа не было, потому что мать была потрясена разбудившим ее ударом. В ее мечтах сын был для нее маленьким Минго, теперь же она внезапно столкнулась с правдой — да, на одно мгновение она целиком узнала в своем творении Курта. Ее это так же взволновало, как и Викки. В это мгновение Мария через ребенка почувствовала не только брата, но и сестру. Конечно, Викки любит ребенка!
У Викки не так-то легко навертывались слезы на глаза. Мария никогда не думала, что она вообще способна плакать. В ней пробудилась надежда на сближение с этой другой женщиной. Пожать руку! Объясниться! Но через минуту все прошло, и Викки, не давшая слезам бежать по накрашенному лицу и потому нагнувшаяся, чтобы они падали наземь, — Викки, подняв глаза, встретила в Марии только холод. Она сказала так же равнодушно:
— Отличный внешний вид бывает порой обманчив. В мальчике могут все-таки сказаться задатки Курта. Знаешь, когда мальчик попадает под полицейский надзор, то первопричину надо иногда искать в том, что у него с малых лет болели уши. У нас, женщин, это иначе, но мужчинам вообще нельзя пускаться в приключения, особенно если у нас с ними ничего нет, а они все-таки слишком к нам добры.
— Чего ты, собственно, хочешь? — спросила Мария.
— Ему скоро понадобится самый бдительный уход. В доме нужен врач.
— Кто будет его оплачивать?
— Я, конечно.
— Ты не мать.
— Именно поэтому. Слушай, Мария, ты не станешь чинить мне помех. Что бы ни произошло между мной и тобой, тут дело идет о ребенке. Ты хочешь, чтобы он вырос большой?
— Я лучше твоего разбираюсь в нем. Совсем он не такой.
Мария поздравила себя, что так быстро преодолела искушение поверить своей ненавистнице. Было еще непонятно, что задумала Викки: забрать ее ребенка — отнять у нее Минго, отнимать его снова и снова?
— Я знаю, чего ты хочешь, но у тебя ничего не выйдет, — заключила Мария.
— Посмотрим. Во всяком случае, Мария, с завтрашнего дня ты больше не будешь каждые два часа убегать с работы, чтобы дать ребенку грудь. Иначе я тебя рассчитаю. В Берлине это означает стать на учет по безработице. Правда, бабы в этом доме препротивные, но раз ты упрямишься, придется поручить им кормить ребенка кашицей, вместо того чтобы передать его в приличные руки. Ну, до свиданья!
Викки поцеловала Марию, и удивительное дело — она точно хотела сделать физически ощутимой разделяющую их ненависть и точно искала опасностей.
Вторник прошел так же, как понедельник. Мария оставалась в квартире Бойерлейнов совсем одна. От двенадцати до половины первого она боролась с собою перед тем, как сделать попытку незаметно уйти. Лисси, однако, пресекла ее колебания, возвестив:
— Госпожа велела передать, что если вы сейчас уйдете, то можете больше не приходить.
Это было сказано с иронией, означавшей в данном случае: «Так, посмотрела бы я теперь!»
Мария подчинилась, и ей подали к рабочему столу обед, оказавшийся очень хорошим. Столовая пустовала. Лисси, хотя ее никто не спрашивал, объяснила, что у господ другие заботы, помимо домашнего уюта, — у каждого, правда, свои. Бывает, что они условятся пообедать дома. Но за полчаса до обеда один звонит по телефону, что не придет, а через десять минут после назначенного часа — другой. Но все-таки порой случается, что все обедают дома, даже брат.
— Брат госпожи?
— Вы еще непременно познакомитесь с ним, фрейлейн. Насколько я его знаю, вы как раз в его вкусе.
Мария предпочла воздержаться от ответа. Улыбка Лисси и ее манера выражаться были слишком многозначительны. Мария узнала также, что хозяин почти неизменно после обеда лежит полчаса на диване. Это подтвердилось, так как в тот же час, как и накануне, господин Бойерлейн включил в столовой свет. Но на этот раз он прямо зашел к Марии. Он поставил перед ней хрустальную вазочку с шоколадом.
— От этого вы, надеюсь, не откажетесь.
Она встала перед своим работодателем. Он сказал:
— Сидите! Здесь не фабрика, мы еще не установили тейлоровской системы{17}. К тому же в Германии демократия начинает входить в быт, — а когда демократия уже вошла в быт… Вот, например, дружите же вы с моей женой! — выпалил он.
Мария испугалась, и ей вспомнился Кирш.
— Вы можете сказать, почему Викки вчера пятьдесят минут просидела в вашей квартире? Слишком долго, чтобы разглядывать материю. С каких пор вы знакомы с Викки?
Мария смутилась.
— Мы познакомились совершенно случайно. Нам довелось недавно проехать часть дороги вместе.