— Значит, вы из Силезии?
На это Мария предпочла вовсе не ответить. Бойерлейн, как на пружинах, прохаживался по комнате.
— По говору, вы скорее из Гольштинии. Не подтверждайте! А то я опять начну сомневаться. Одно, во всяком случае, несомненно — что вы здоровая женщина. Это редкая радость: спокойные глаза, кожа, обвеянная свежим воздухом и все-таки оставшаяся светлой!
Мария почувствовала почву под ногами.
— Вы вовсе этого не думаете. У вас жена смуглая.
— Но не это меня особенно в ней пленяет. Если бы я вздумал вам объяснить, за что я люблю Викки!.. Все равно, я ее люблю — раз навсегда. Это вопрос решимости. Вы не поймете. Я тоже понимаю только тогда, когда нарочно этого хочу. Я мог бы в любой день начать новую жизнь — вопрос решимости.
Он, очевидно, вел разговор с самим собою, а Мария должна была слушать.
— Чего вы, собственно, от меня хотите? — спросила она нетерпеливо.
— Смотрите, вы заметили! Я хочу повысить ваш заработок — с тем чтобы вы точным образом сообщали мне все, что вы узнаете о Викки.
— Мне это впрок не пойдет. Ваша жена мстительна.
— Вы и это уже распознали? Какую же шутку она сыграла с тобой?
Он вдруг обратился к ней на «ты». И он подошел совсем близко к ее столу. У него стали круглые глаза, он показался ей в сущности беспомощным — при этих больших дрожащих щеках — и мог бы растрогать ее. Но она насторожилась; это вышло само собой, ее недоверчивость всегда готова была встать на ее защиту.
— Сложись соответственная конъюнктура, Викки меня погубит, — отчетливо проговорил он, широко раскрыв глаза. Но он поспешно отстранил видение и показал свои содержавшиеся в образцовом порядке зубы. — Вздор! Конечно, вздор!
Мария чувствовала, что ирония его была тем глубже, чем легче был его тон.
— Заметь себе, милочка, обычно человек только потому не совершает преступления, что умирает, не успев его совершить. Преступление, если бы мы до него дошли, явилось бы наиболее полным выражением нашей личности. Кто мог бы до него дойти? Я? Возможно; но я скорее только допустил бы, чтобы оно было совершено другим. Викки и ее любезный братец? Безусловно! От них всего можно ожидать. И это больше имеет значения, чем смуглая кожа, понимаешь?
Неужели он успел побывать у шкафчика с ликерами, когда Мария отвела от него глаза? Или перед ней сумасшедший? У Марии все чаще создавалось впечатление, что люди в сущности все ненормальны. Держат себя в руках, пока с них не спускаешь глаз. А в одиночестве, вероятно, прыгают через кресла или делают осторожные попытки повеситься. Перед ней этот толстый человек вел себя так, точно был наедине с собой. Мария тоже перестала на него смотреть, она отвела глаза и глядела на свою работу. Она только слышала его слова:
— Здоровье — величайшее благо. Учитывая это, я должен был бы, собственно, объявить жестокую войну своей проклятой терпимости ко всему больному и преступному… — Он сделал паузу. — Вот сидит женщина из Гольштинии, белокурая от природы; при наличии всех прочих признаков это называется: «северный тип». Какое могла бы она совершить преступление, чтобы полностью выразить себя? — Снова пауза. — Это кроется и в нас, здоровых людях. Нужно только подойти поближе. Остерегайся своей симпатии к Викки!
Он говорил теперь негромко: уже начинался отлив. Мария все-таки понимала, и как ни пренебрежительно она относилась к тому, что слышала, к этому человеку, который был никакой — ни дурной, ни хороший, — у нее мурашки побежали по спине. Еще не прошло это чувство, как Мария заметила, что из передней кто-то входит. Когда она подняла глаза, гость уже стоял в комнате. Мария выронила из рук работу: внутренне, всем своим существом, она старалась спрятаться. А Бойерлейн — как раз наоборот.
— Ага, господин Кирш! — весело воскликнул он.
Адвокат одним взмахом отмел все необычное. Разговоров с самим собой, таких, какие только что происходили здесь, типичный средний человек, шагавший по комнате, никак не мог бы вести. С протянутой рукой он шел навстречу комиссару по уголовным делам.
— Что у вас новенького?
Два широкоплечих, грузных человека поздоровались.
— Хотите выпить? — спросил один.
Другой ответил:
— С удовольствием. Вы тоже потянетесь к рюмочке, когда я расскажу вам кое-что.
— Как? Опять насчет пропавшего синего камня? По-моему, из этого случая ничего больше не выжмешь.
— У меня другое впечатление. С камня он, вероятно, только начал.
Хозяин подал ликеры. Пришлось принести их сюда в комнату, так как Кирш, несмотря на повторное приглашение, не уходил отсюда. Мария явственно ощущала, как он мерит ее взглядом.
— Выкладывайте! — настойчиво потребовал Бойерлейн, когда оба выпили.
— Ваш шурин опять живет у Адели Фукс.
— Насколько мне известно, он живет у меня!
— Так вы заблуждаетесь. — Кирш понизил голос. — Он там каждую ночь, и от этого у него не делается несварение желудка. Потому что за стеной лежит супруг и умирает. Вернее, в той же комнате: дверь снята.
— Но не думаете же вы…
Шепот смолк.
— Я никогда ничего не думаю, — твердо сказал Кирш. — Я знаю, — подчеркнул он, — что пять дней тому назад этот человек вернулся из поездки в добром здоровье и что мы вскроем его, как только он умрет.
Бойерлейн, видимо, раздумывал…
— Невозможно, — решил он. — Подозрение повело вас по ложному следу. Так далеко мальчик еще не зашел. До этого и женщина не довела бы его. Можете мне поверить. Я женат на его сестре, а они близнецы. — Он прошептал: — Уйдемте подальше! Разве домашняя портниха должна все это слышать?
— Ей тоже невредно послушать, — сказал уголовный комиссар.
После этих слов Мария вынуждена была поднять на него глаза, ничего другого ей не оставалось: слишком явственно чувствовала она, что он ее узнал, несмотря на ее косметическое преображение, — узнал и вспомнил. В своем воспоминании он стоял, как некогда, на том сыром поле. Курт принимал его приказы в боязливой позе, лишь постепенно переходившей в дерзкую. Мария между тем работала, но и за нею наблюдали. Так было тогда. И, вернувшись в настоящее, Кирш уже знал, кто она такая. Он ей даже кивнул!
Впрочем, здесь, при ярком электрическом свете, он впервые предстал пред нею самым обыкновенным человеком. После первых двух встреч он остался в ее памяти скорее как некая безликая сила, нечто вдруг сюда переносимое и столь же внезапно исчезающее. Второе его воплощение, на пашне, было уже менее бесформенно, чем первое, в свете утренней зари над морем. Но и безбрежное небо с плывущими вдаль облаками и переменчивым светом отнимало у незнакомца, являющегося с неведомыми намерениями, значительную долю его обыденности. Здесь, в светлой комнате, дошло, наконец, до того, что у Кирша можно было разглядеть красноватые веснушки на коже и волосатую бородавку.
Мария разгадала, почему он вошел в эту комнату, — несомненно по указаниям Лисси. Он искал здесь Марию и о Курте заговорил главным образом ради нее! Нужно было предостеречь ее от Курта. Но это не все. Ей давали знать, что и она сама на примете у полиции — как воровка, пытавшаяся совершить кражу в универсальном магазине, и как мать ребенка, рожденного от Курта. Если она приехала вслед за Куртом и сидит здесь в комнате у его сестры, значит она, возможно, посвящена в его темные дела — с пресловутым синим камнем и еще более страшные, о которых Кирш завел сегодня речь.
Она на подозрении! Но при таких обстоятельствах человек уже не прячется внутренне, наоборот — он напрягает все силы и вооружается для обороны. Мария по крайней мере, когда ей пришлось, наконец, поднять глаза на комиссара, сделала такое лицо, точно не разобрала ни слова и вообще не понимает по-верхненемецки. К ней сразу вернулось выражение, свойственное ей в ту пору, когда она, казалось, окончательно окрестьянилась. Это было перед тем, как явился на хутор Курт. Тогда от нее оставалось скрытым, что она впадает в полудремоту. Теперь она это делает сознательно и нарочито.
Кирш поднял свои грузные плечи и снова дал им опасть. Этим он достаточно высказался, хотя глаза его были закрыты. Он ей не верит! Но вот, наконец, он вышел с Бойерлейном из комнаты. В соседней они тоже не задержались, скрылись вдвоем в глубине квартиры.
Мария их больше не видела, и от этого отдаленный гомон голосов казался еще менее внятным. Тем сильнее возрос ее страх: сейчас Кирш говорит, конечно, о ее ребенке, они хотят отнять у нее ребенка, потому что она известна как воровка! Она украла ботинки, значит от нее всего можно ждать! Ботинки украдены были для Курта; хоть этого никто не выяснил, доказательства Киршу не нужны, и если Курт совершит новое преступление, Кирш тем скорее сочтет ее соучастницей. Пожалуй, он даже видит в ней подстрекательницу: ведь она старше и сильней.
Постепенно она стала различать голос Бойерлейна, а по временам и слова. Адвокат говорил громче Кирша, он был более возбужден.
— Он пять или шесть недель работает у меня в конторе! Неужели я должен еще каждый вечер сам укладывать мальчика в кроватку? Вы думаете, что он вернулся в Берлин с моего согласия? Там у него что-то приключилось, я не могу выпытать, что именно. Его сестра знает, но от нее даже и вы не могли бы добиться показаний. Попробуйте разлучить близнецов! Я женат на близнецах!
Кирш промолвил что-то, и Бойерлейн воскликнул:
— Мерзкий мальчишка! — Он повторил это несколько раз. — Но как мне впредь помешать ему играть на скачках? Понятно, он не работает, а играет. Мой управляющий конторой позволяет ему убегать, а я перегружен делами и ничем не могу помочь уголовной полиции, я — синдик. Так? Делайте что хотите, только не компрометируйте меня, это вы мне обещали!
Следующий ответ Бойерлейна звучал спокойнее — он, казалось, говорил, засунув руки в карманы.
— Я вам кое-что скажу, Кирш. Я больше не верю во всю эту историю с синим камнем, я бы давно уже его нашел. В квартире нет уголка, где бы я не пошарил. У вас не все вяжется, Кирш! Вы вбили себе в голову, что мальчик не может разделаться с Аделью Фукс, потому что у него синий камень. А потом они вдвоем убивают мужа. Как же это так? — Бойерлейн рассмеялся. — Вас ждет разочарование, Кирш. Господин Фукс умрет естественной смертью, и мой любезный шурин никогда не поднимется выше мелкого жульничества. Большое преступление — не каждому это дано. Он только то, что представляют собою сотни безработных из его круга. Почему вы так зорко смотрели на портниху? Она тоже составляет частицу окружения Курта? Каждый шаг должен теперь все теснее сближать его с преступным миром — так?