Мария задрожала. Что ответил комиссар? Он, который знает все о ней и Курте! Но голос Бойерлейна отзвучал и больше не поднимался, собеседники, видимо, удалились. Мария подождала, потом встала и поглядела. В квартире — никого.
На другой день перед обедом Лисси предупредила ее, что сегодня господа отобедают дома. Однако горничная сама не очень этому верила; она даже удивилась, когда в час и впрямь пришлось накрывать на стол. В половине второго еще ни от кого, даже от Курта, не поступило отказа. Мария представляла себе заранее: «Вот он входит, притворяется, что только сегодня впервые увидел меня, здоровается — а потом? Что мы будем делать дальше?» Она не знала.
Но Курт так и не пришел. Подождав немного, супруги Бойерлейны сели за стол.
То, что они тут проделывали, произвело на Марию такое впечатление, точно муж и жена окончательно лишились рассудка. Портьера между комнатами была задвинута, но каждый раз как Лисси приносила портнихе какое-нибудь блюдо, портьера раздвигалась, и тогда Мария видела и слышала, как толстый адвокат крал у своей жены с тарелки кусочек — из озорства и детского сластолюбия.
— Иги тоже хочет полакомиться вкусненькой колбаской. Она так соблазнительно похрустывает у Нутхен на зубах.
Он строил глазки, складывал губы бантиком, называл сам себя ласкательными именами. Викки с готовностью шла на все его затеи.
— Путхен хочет отпить у Иги вина из его стакана. Путхен не хочет больше ням-ням.
— Но Нутхен не получит, — проворковал Бойерлейн. — Иначе Нутхен станет пьяненькая, а Нутти-Путти должна пойти на чашку чая к статс-секретарю.
— Нутхен ша-ша-шалит со статс-секлеталями, — засюсюкала Викки голосом пятилетнего ребенка.
— Мутхен, почему ты не сажаешь портниху за стол? Ты не умеешь мыслить социально, Мутти-Нутти-Путти!
— Это от низкого давления над Аляской, — последовал довольно неожиданный ответ.
Низкое давление попало сюда из отчетов о погоде, Аляска — неведомо откуда. Игнац нашел ответ вполне вразумительным.
— Ага! — сказал он.
— Синдику она как будто по вкусу! Маленький, холосенький Синди хочет немножко обмануть свою Мутти-Нутти-Путти.
— Что ты, Мутхен! Что ты, Нутхен! — Он пристыженно заерзал на стуле.
— Пока Синди будет раскачиваться, Нутхен возьмет да и сделает! — пригрозила она.
— Но Синди смотрит в оба, и дядя Кирш тут как тут, — промолвил Бойерлейн все еще под мальчика, но упрямо.
— А чего здесь доискиваться Киршу? — спросила она и вдруг позабыла притворство. Но, вспомнив, опять засюсюкала: — Путхен терпеть не может злого дядю. Путхен уколет Кирша иголочкой в зад.
— Ничего тебе не поможет. Кирша не собьешь со следа. — Адвокат говорил, как у себя в конторе, с полным спокойствием и деловитостью. — Кирш думает, что Курт украл синий камень, и думает разные другие вещи.
— Надоел он мне до смерти, — прохныкала Викки. Это была ее последняя попытка в роли девочки. — Где же камень? — спросила она раздраженно, но сдержанно.
— Если ты не знаешь, то и я не могу тебе сказать. — Он тоже понизил голос.
— Ага! Вы думаете, что камень у меня? Вот почему я нахожу свои вещи перерытыми. Это ты! А я хотела выгнать Лисси.
— Говори, пожалуйста, тише! — попросил он, встал и сдвинул плотнее портьеру. — Фрейлейн, кофе вы получите на кухне, — приказал он.
Мария вышла из комнаты через переднюю, громко захлопнула дверь и бесшумно приоткрыла ее опять. Все-таки она расслышала лишь очень немногое из дальнейшего разговора.
— Твой брат — бандит, — начал Бойерлейн. — При взломе он несомненно получил свою долю добычи. Я пустил в ход все свои связи, и он не был замешан в процессе. Для Кирша, который его арестовал, это было ударом. Он мне этого не забудет. Предположим теперь, что камень найден здесь, в доме…
— Клянусь жизнью моей матери!..
— Что отсюда последует? Что я сам окажусь на подозрении. Кирш уже и так подозревает меня.
— В ограблении? Что ты в нем участвовал?
— Вздор! Он и в укрывательстве меня не обвинил бы. Но в деловых отношениях… Он станет раскапывать все мои дела. А ты прекрасно знаешь, что в наши дни ни одно дело этого не выдержит.
— Ах, вот что! Надеюсь, ты застраховался от всех случайностей?
Ответа не последовало, только левое веко у адвоката быстро задергалось.
— Во всяком случае, до смешного обидно попасться из-за синего камня. Его бы надо убрать подальше, — заметил Бойерлейн словно вскользь.
— Но как? — неосторожно спросила жена.
Бойерлейна нисколько не смутило, что Викки только что поклялась жизнью матери.
— Курт уже знаком с портнихой? — Он выпалил вопрос, точно пулю пустил, — в манере Кирша.
Викки сперва рассмеялась. Потом погрузилась в задумчивость. Если ее Игнац был далеко не полностью знаком даже с первой частью истории, как мог он сразу установить связь между Куртом и Марией? Викки глядела на своего толстого мужа снизу полузакрытыми миндалевидными глазами. Догадывается ли он, что все ограбление было затеяно с целью создать ей, Викки, блестящую внешность для бала журналистов, на котором она и подцепила синдика? В первый раз ей пришло на ум, что он, может быть, и догадался, а может, и нет и что ее Игнац непроницаем.
Далее, от него, по всей вероятности, осталось скрытым, что у Марии ребенок от Курта, и все, что с этим связано. Тем не менее при виде Марии ему, очевидно, открылись какие-то возможности, — Викки сама не понимала до конца какие. Временами она боялась Игнаца.
Наугад и только для самозащиты она сказала:
— Курт редко бывает дома. К тому же девушка не в его вкусе.
— В последнем я позволю себе усомниться. Досадно, однако, что я не встречаю его ни здесь, ни в своей конторе. Зато мне сообщили, что он опять пристрастился к скачкам.
— Кирш — величайший лгун! Клянусь тебе жизнью…
— Твоя мать здорова? Видишь ли, игра приводит к интересным знакомствам, а в прошлый раз, в деле с ограблением, знакомства сыграли свою роль. Предположи, что Курт не знал бы никого из того круга, — не было бы у нас ни синего камня, ни Кирша…
Викки подумала: «…Ни бала, ни меня» — и добавила мысленно: «Ни Марии».
— К чему, собственно, был твой вопрос о портнихе? — спросила она.
— Да так, ничего особенного. К чему, скажем, тот же синий камень? Ни к чему. Но у кого-то он должен же быть. Вернее сказать — не пойми меня ложно, — его владелица (ее зовут Адель Фукс, она деловая женщина) должна рано или поздно получить его обратно. Шутка слишком затянулась. Она найдет его где-нибудь в доме, — но у кого окажется удобнее всего? Не у тебя же и не у меня. Свои интересы нам ближе всего, — настолько у меня еще варят мозги.
Бойерлейн в это время складывал салфетку, посмотреть на Викки он не мог.
— Понятно, — сказала она деловито.
Затем они оба сложили губы трубочкой, поцеловались и поблагодарили друг друга за обед. Теперь Мария на самом деле удалилась. Она мало что расслышала и еще того меньше поняла.
— Синди плётно набиль свой зелюдоцек, — засюсюкала Викки.
— А Нутхен узе готова! — лепетал ее супруг.
— Теперь Нутхен хочет посидеть четверть часика со своим милым, верным, образцовым муженьком.
— На тебе! — Он достал бумажник. — До самого главного никак не доберешься. Ветьно извой дейать деньги, дейать деньги!
— Курт умнее. Сидит в тотошке и подтасовывает выигрыш.
— Милый юноша мог бы отдавать часик-другой семье. Из-за него происходят иногда веселые разговорчики, вроде сегодняшнего. Скажи ему — слышишь, Путхен? — скажи ему, что Кирш все знает, да к тому еще присочинил больше, чем может доказать.
Адвокат Бойерлейн потоптался на пружинных ногах, переступая с пятки на носок, и вышел.
Его жена позвонила, явилась Лисси. Пока та убирала, Викки сидела неподвижно в будуаре и думала. Когда она услышала шаги, уже поздно было обернуться: брат поцеловал ее сзади в открытую шею.
— Ага, бродяжка! — сказала она. — Обеда ты уже не получишь.
— Мне нужна только вода и полотенце.
— Господи! (У него был черный подтек под глазом, который он не мог открыть.) Ударили? Кто?.. Лисси! Воды! Салфетку!
Он сел, сестра и горничная самоотверженно захлопотали вокруг него.
— Один приятель — деловое знакомство, — пояснил Курт. — Я выиграл. Всегда кто-нибудь должен выиграть. Парень не желал с этим считаться. Я не могу раскрыть глаз, однако не хотел бы я быть сейчас на его месте. Он две недели пролежит в больнице.
— Ты герой!
— Нет, серьезно!
— Ну да, серьезно.
Сестра видела его таким, каким он был, — с его бахвальством и со всем прочим, — и все-таки он был ее героем. Других Викки находила только смешными.
Она его уложила, оправила ему подушку и сменила компресс.
— Можете идти, Лисси. Скажите портнихе, чтоб она оставалась на кухне. Мне действует на нервы, что весь день кто-то сидит рядом и слышит каждое слово; окончательно утрачиваешь личную жизнь, — добавила она, когда горничная ушла.
Курт заметил:
— Правильно! У нас есть личная жизнь.
Викки между тем сама пошла проверить, удалилась ли Мария. Потом вернулась.
— Сильно болит, любимый? Или мы можем поговорить?
— Ты сегодня обедала с синдиком? Только ли обедала? Если вы как раз сегодня были в такой отвратительной близости…
— Оставь свою ревность! Я имею больше оснований: у тебя ребенок.
— Что это доказывает? — бросил он шутливо.
— Во всяком случае, он есть. Это твой ребенок, он тут, и он принадлежит той женщине. Он не должен оставаться у нее. Я не желаю. Если я чего-нибудь захочу, то не на шутку.
«Дальше идти не надо — пока что», — подумала она.
Брат насторожился.
— Ты любишь моего ребенка? — Он увидел, что глаза ее увлажнились, и сам растрогался.
— Будь у меня возможность, ребенок был бы твой. Ведь это мальчик, да? Ты бы им гордилась, Викки!
— Полное сходство! — проговорила она сквозь рыданья. — И глупая толстуха мать! Какое ей дело до твоего ребенка? Она исполнила свое назначение и должна уйти с дороги! — Викки заговорила грудным голосом, взволнованным и красивым.