Ее страстность доставляла брату глубокое удовлетворение, хотя в то же время и пугала его.
— Будь осторожна! — попросил он.
Но Викки его успокоила.
— Ребенок уже все равно что мой. Почва подготовлена. Я могу приходить к нему когда хочу, пока мать сидит здесь.
— Если и мне можно сказать свое слово, Викки, лучше отправь Марию обратно в деревню. У меня неприятное чувство, когда она сидит в соседней комнате и вечно с нами. К чему это? Хоть домой не приходи!
— Успеется. Во всяком случае, я не хочу ее выпускать. Я спокойна только тогда, когда могу нащупать ее рукой. — Викки подумала даже: «коснуться губами».
— Ты, должно быть, страшно ее ненавидишь. Из-за меня? Не стоит, Викки.
— Ты скоро поймешь, как она может нам пригодиться.
Викки перешла ко второй части — к внушенному Бойерлейном замыслу. Она присела на кушетку, легкая и нежная, склонясь над обвязанной головою брата.
— Что нового у Адели Фукс? Я спрашиваю, милый, потому что тебе, может быть, грозит опасность.
Он вскипел.
— Что ты узнала?
— Ничего определенного. Но тебе самому это не кажется?
— Если ты намекаешь на Кирша, к нему я привык. Вчера ночью умер муж Адели. Кирш, конечно, отправил труп на вскрытие.
— А что, если в нем найдут яд?
— Не найдут. Я не способен на убийство. Сколько бы меня ни уговаривали, я бы все равно… Не могу я жениться на Адели, как бы ни хотелось мне получить ее кафешантан.
— А что если Адель… Ты не допускаешь мысли, что она с Киршем заодно против тебя?
— Именно об этом-то я и хотел поговорить с тобою, Викки. Отсюда и мой распухший глаз. Один парень хотел от меня выведать, где синий камень. Молодчик несомненно был подослан Киршем.
— Но ты не…
— Выдать это? — ответил он, улыбнулся насмешливо своим единственным глазом и быстро, на короткое мгновение, приклонил голову к плечу сестры. Когда он поднял глаза, на ее вскинутой руке покачивался на цепочке синий камень.
— Он тут, у нас, — нежно сказал Курт без тени удивления. — Я знал, в нужную минуту он отыщется. Могу я передать его Адели?
— Лично?
— Ага, значит — по почте. Тогда у Кирша не будет против нас никаких улик. Главное, она получит его обратно. Адель — хорошая женщина.
— Ты хочешь сказать: самая зловредная баба, с какой тебе доводилось встречаться. Она получила свои драгоценности и все-таки не дает мне покоя из-за синего камня, который принес мне счастье!
Викки сдерживала слезы, совсем иные, чем те, о ребенке, — такими она не хотела плакать. Вместо того она говорила раздраженным голосом маленькой девочки; Игнац принял бы это за обычную шутку. Но она была глубоко серьезна, и брат утешал ее.
— При первой возможности я снова принесу тебе камень, Викки. Но сейчас Адель должна его получить. Ты знаешь, она в деловых вопросах ужасно дотошна. В чем другом старуха даже не лишена сердца, но тут оно у нее молчит. Ты, право, окажешь мне величайшую услугу. Теперь я могу совсем иначе подойти к Адели. Угрозами больше ничего не вытянешь.
Говоря, он старался снять камень с сестриной руки, но Викки пригнула палец.
— Я никогда не понимал, почему ты так дорожишь этой вещью, — заметил Курт.
— Талисман, — сказала она.
— И ради вещицы, которая приносит счастье, ты рискуешь свернуть себе шею?
— Я не могу жить, не рискуя свернуть шею, — призналась она. — Я еще буду реветь, что отдала синий камень. Не надо бы его отдавать, невзирая на Кирша и синдика.
— У тебя остается Мария, на предмет сворачивания шеи. Она тебе сослужит ту же службу.
— В самом деле, и мы сами все подстроим. Она станет неизмеримо опасней и все-таки ничего не сможет сделать. Заметь себе: синий камень Адель получит вовсе не по почте.
Викки соскользнула с кушетки, сделала брату знак лежать тихо и вышла через столовую. Курт прислушивался. Но ни малейший шорох не выдавал, что делает сестра. Он ее знал и был уверен, что она ему ничего не скажет, он должен разведать сам. Однако он сразу приметил, когда она вернулась: синий камень уже не висел на ее пальцах. Викки сказала:
— Я приглашена на чашку чая. Оставайся тут, лежи паинькой и делай примочки. Глаз уже не такой страшный, как был вначале. — В дверях она остановилась. — Мария пусть вернется в свою комнату.
— Пожалуйста. По правде сказать, мне было бы приятней, если бы ты ее вовсе убрала… Скажем… — Не договорив, он дрыгнул ляжками и повернулся к стене.
Викки скрылась.
Курт недолго пролежал в одиночестве, когда рядом с ним зазвонил телефон. Он снял трубку и услышал сперва только легкое постукивание. Наконец раздался голос, юноша брюзгливо ответил:
— Ты стучишь зубами, Адель, и не зря. Очень тебе нужно было связываться с Киршем! Ты с ним никогда не разделаешься. Все из-за жалкого синего камня, а в заключение вскрывают труп… Что, не по твоей вине? Так, может, по моей? Я брошенный родителями сирота… Нет, только не сюда!.. Тоже нет, меня избили, я лежу… Нет!.. Слушаю!.. Барышня, нас разъединили.
— Там повесили трубку.
Курт опять заерзал ляжками, но больше не находил сносного положения. «Сперва с одной», — подумал он и встал.
Он медлил. Почему бы и нет? Кто-нибудь должен расплачиваться, так всегда бывает. И Викки это так потешает!
— Ах, Мария! — воскликнул он. — Ты здесь! А мне все думается: ведь она в Берлине. Но знаешь, я захожу домой раз в неделю. Как дела?.. Неплохо? По тебе ничего не видно. Ах да, ребенок… он, значит, жив? Так! Тебе, может быть, смешно покажется, но я еще помню, что это мальчик!
— Он на тебя не похож, — объявила Мария, бросила шитье и поглядела ему прямо в глаза.
Курт пожал плечами.
— Я слышал, что он вылитый я — не считая фонаря под глазом, который мне сегодня засветили. Ты даже не спрашиваешь где. Мария, ты меня больше не любишь.
Всё тот же мальчишеский сарказм! Мария невольно улыбнулась: так живо было для нее пережитое, — и все это Курт охватил словом «любить».
Он проговорил:
— Я только хотел сказать, что мы по-прежнему добрые друзья. Всегда может что-нибудь случиться. («Это он намекает на то, что случилось на вокзале в Любеке?») Вид у тебя тем не менее на первый приз. Мне не терпится послушать, что скажет тебе Адель. Адель с синим камнем — помнишь?
— Чего ты хочешь от меня?
— Правильно, будем кратки! Адель каждую секунду может ворваться сюда. Помоги мне управиться с ней. Ты только должна на все молчать — больше я ничего не прошу.
— Твоя старуха Адель ревнует ко мне?
— Да, возможно, и приревнует… в особенности, когда она тебя увидит! Ты не должна сразу поверять ей, что у нас ребенок. Но и помимо того, не поднимай шума, что бы ни случилось.
На парадном позвонили.
— Итак, ты мне поможешь сейчас. И я тебе в свою очередь тоже… Во всяком случае, врозь нам обоим будет плохо.
Нашептывая увещания, он шмыгнул в дверь, чтобы встретить Адель прямо в передней.
— Смойтесь! — приказал он Лисси.
— Блестящая идея пришла тебе в голову! Кирш и так уже подозревает всех нас — по твоей милости. Так ты еще соизволила явиться лично. Лучше не придумать! Да, вижу я, хорошенький провела ты денек, — добавил он, так как мешки под ее подведенными глазами набрякли сильнее, чем обычно, щеки совсем обвисли.
— Ты тоже! — Ее сверкающий палец указал на его глаз. — Не соблаговолишь ли ты впустить меня в комнату?
— Нет. Там скорее кто-нибудь может нас подслушать, чем здесь.
— И кстати я не попаду в комнату твоей сестры.
— Кстати, — повторил он дерзко.
Адель вдруг заломила сплетенные руки. Он услышал сперва только постукивание, как в телефоне.
— Так ты и не помышляешь о том, что мы можем оба пойти на каторгу? Не ухмыляйся! Твоя ухмылка будет стоить нам на суде лишних десяти лет!
— Мы невиновны, — возразил убежденно Курт.
— Теперь я опять его люблю, — сказала с облегчением Адель, колыхая грудью. — Он еще верит в людей! Сердце мое, как можешь ты знать, сколько яда найдут в трупе? Трупов совсем без яда не бывает, и оправдывают ли обвиняемого, или нет — зависит от общей его репутации. Станешь ли ты утверждать…
— Да, репутация у нас подмоченная, — ты содержишь кафешантан…
— Я еще не бывала замешана в краже со взломом.
Курт зашипел и состроил такое лицо, что женщина отшатнулась.
— Ты самая зловредная баба в Берлине, Вест{18} пятнадцать. Когда полиция почти все приносит тебе обратно, ты еще нарочно науськиваешь Кирша на меня и мою сестру. Заткнись! Понятно, синий камень не дает тебе покоя. Как же! выпустишь ты что-нибудь из того, чем завладела.
— В особенности тебя! — ввернула она.
— В этом-то все дело! Ревность! Держать меня в когтях, чтоб я никогда не высвободился!
— Когда б не я, ты по сей день возил бы навоз. Теперь Отто умер, мы можем пожениться, ты получишь в наследство мое заведение, золотой мой!
— Если мы не пойдем на каторгу.
Немолодая накрашенная женщина опять затряслась и разомлела. Курт учел свои шансы.
— Ты из чистой злости навела тень на Викки. Если бы ты нашла свой проклятый синий камень у другой, что бы ты с нею сделала?
— Отправила б ее в полицию!
— Тогда ты меня потеряешь, — так и знай!
— Вот как! Тебе известно, где я могу найти свой камень? Может быть, здесь?
Едва приметный жест Курта указал ей где. Она открыла дверь и очутилась лицом к лицу с Марией. Мария нашла нужным встретить вошедшую стоя. Обнаружилось, что она на голову выше стареющей женщины, у которой по всему лицу и телу были дряблые припухлости. Адель не казалась тучной, но она пила уже много лет. Мария не была знакома с действием дорогих напитков; она знала только, какой вид приобретают от водки. Адель, в своей искусственной моложавости еще почти красавица, осталась для нее загадкой. Все же она почувствовала: «Преимущество на моей стороне».
— Позвольте представить, — сказал Курт, — Мария Леенинг, Адель Фукс. Мария шьет у нас на дому. Она в дружбе с Викки.