Мария вернулась к работе, — таков был ее ответ. Она и в мыслях не имела оставить без присмотра это опасное существо! В ее глазах все кругом изменилось, когда она узнала: у Викки не может быть ребенка! Викки становилась таким образом несчастной женщиной, и Мария больше не в силах была ее ненавидеть, хоть и чувствовала: дело принимает еще худший оборот. «История с голландками, с синим камнем… И как Викки подстерегает моего ребенка… И как она загнала меня в «Гарем»… Скверно, — думала она, — дело дрянь! Но одно я должна еще выведать. Одного звена еще не хватает. Почему она отняла у меня Минго? Я знаю не все. А если бы и знала!..» Ее вдруг обдало жаром до кончиков ногтей, в глазах потемнело. Она отложила работу, у нее дрожали руки.
Бар между тем кипел котлом. Девушки просто надрывались из-за господина Майера, «патрона», то есть из-за Курта. Пользуясь благосклонностью Адели, он разыгрывал из себя пашу. Балет был отдан на его милость. Одна надерзившая ему танцовщица получила расчет, что в этот период сплошных крахов означало безработицу. Но в «Гареме» дела шли еще хорошо, несмотря на все старания Курта. Он хотел выгнать Нину, довольно с него и одной старухи. Это понравилось Геди, которая занимала место рядом с Ниной и надеялась получить в наследство ее клиентуру. Стелла, напротив, поддержала Марию, когда та высказала мальчишке свое мнение.
— Мы с нею обе гамбуржанки, — заявила Мария за ужином в присутствии всех женщин. — Я требую, чтобы ты оставил Нину в покое! Постыдился бы! У нее сын ходит в море. А ты что?
Курт скорчил гримасу, потому что ему стало не по себе. Все женщины в вечерних туалетах, полуобнаженные, выложили на стол напудренные руки и глядели на него в упор. Чтоб выйти из положения, он поцеловал Адель; но та не поддалась. О, у нее хороший слух, от нее не укрылось, почему Мария в ее присутствии выступила выразительницей общественного мнения. Потому что у Курта опять завязалось что-то с Марией, все равно — совершилось ли, или нет! Адель поклялась бы, что это так. Поймать бы их обоих на месте! Она решила тотчас же написать другое завещание, уже высматривала вокруг — в чью бы пользу?
Взгляд Адели упал на маленького человека, который ужинал с ними за столом, друга Лотты, двадцатилетнего парнишку, служащего — он писал эстрадные песенки. «Моя миома растет, — думала Адель, — а я трушу, не ложусь на операцию. Что, если ресторан после меня перейдет к Лотте и ее приятелю? Он дельный малый и к тому же сэкономит на аккомпаниаторе — это пришлось бы по нраву моему покойнику!» С глубокой мучительной радостью она рисовала себе, как Курт с Марией вместе очутятся на улице. Мария здесь в иные вечера зарабатывала до ста марок; пусть понюхает другой жизни! Куртом тогда окончательно завладеет воровская банда, от которой его спасала пока только Адель. Во всяком случае, тут было от чего побежать мурашкам по спине.
Курт между тем требовал, чтобы Мария прошла с ним наверх в артистическую, рядом с уборными, — установить, что балет портит костюмы. Он скривил рот, когда Мария заявила, что не хочет. «Но я хочу! Она так со мной говорила, что все бабы уставились на меня как покойницы. Как будто она снова, как тогда в конюшне, держит меня в воздухе на вытянутых руках. Я ее ненавижу! Она должна пойти со мной наверх!..»
Нина наблюдала за ним. Опыт подсказывал ей, что с необузданным мальчишкой следует поговорить по-матерински. От Адели, она видела, нечего было этого ожидать. Адель, пока не появлялся первый посетитель, оставалась во власти своей неустроенной, быть может, бурной, внутренней жизни, а это старит, — Нине ли не знать! Господин Радлауф преподнес патронессе новую песенку, он делал робкие, но упрямые попытки исполнить ее на рояле. Она сидела, отвечала рассеянно и чувствовала…
Что чувствовала Адель? Страх. При всей своей великой силе и власти лишать людей наследства, увольнять их, обрекать на безработицу Адель чувствовала с ужасом, что живые сильнее богатой женщины с миомой в животе. Они шагают через нее. «Они любят друг друга или ненавидят, но против меня они все заодно, я их знаю, я вижу, чего они хотят!» Адель не знала ровно ничего; но смутные чувства тяжелее. Страх! Страх! Вдруг она вскочила и крикнула Радлауфу:
— Брось, Эрни!
Она села за рояль и принялась разбирать ноты, предложенные ей Радлауфом. Еще никто того не ожидал, как она уже разучила вещь и запела.
— «Невеста моряка», — объявила она и начала:
Мой муж — первейший капитан
На весь германский флот.
Он восемь дней в неделю пьян,
С утра до ночи пьет.
Подпевайте! — пригласила Адель.
Хо-хо! Ха-ха!
Че-пу-ха!
Она велела хору повторить, а сама запела дальше:
Ой-ля! Устроюсь я шикарней,
Возьму другого парня!
До сих пор был только пролог. Теперь начинается, — воскликнула она.
Мы, девочки из гавани,
Берем кого хотим;
Простой матрос ли, граф ли,
Мы кутим с ним и спим.
А кто среди лихих лихой,
Тот — полюбовник мой!
Нина добрыми глазами глядела Курту в бледное лицо.
— Вам нравится, господин патрон?
— Я бы вымел парня метлой!
Скрипя зубами, он смотрел на бледного Радлауфа, который блаженно слушал, как его произведение огласило зал. Лотта, любившая его, плакала от счастья.
Нина объявила:
— Он сочинил это, потому что мы с Марией обе из Гамбурга. Какой он милый!
— Свинья! — прошипел Курт. — Это он в пику мне. Ставит мне на вид, что у Марии есть моряк и тот осмеливается ее бить. «А она смеет бить меня», — добавил он про себя; его корчило от бешенства.
Нина положила руку на его вздернутое плечо.
— Курт! Если вы подумаете, так вам это все безразлично. Мой мальчик, ты и меня хотел обидеть, а я все-таки желаю тебе добра. Да, у нее есть моряк, и ради него она на многое способна. Кому и знать, если не тебе? По ней ничего и не увидишь, как ее вдруг прорвет. Руки прочь, Курт! Скажи это каждому, кто замыслит что-нибудь против Марии!
Нина и сама сняла руку с его плеча, и предостережение запечатлелось тем сильнее. Курт на этот раз сразу остыл в своем бешенстве.
Адель провозгласила:
— Вторая строфа!
Мой муженек на все горазд:
Напьется пьяный в дым
И дома таску мне задаст,
А я улягусь с ним.
Хор грянул сам собой; подошел к этому времени и балет и тоже подхватил:
Хо-хо! Ха-ха!
Че-пу-ха!
Слышно было даже на улице. Первые посетители в возбуждении теснились у входа, Адель играла и пела:
Ой-ля! Терпеть мне надоело!
Смелей возьмусь за дело!
Теперь главное! — кричала она. —
Мы, девочки из гавани,
Берем кого хотим;
Простой матрос ли, граф ли,
Мы кутим с ним и спим.
А кто среди лихих лихой,
Тот — полюбовник мой!
Настроение создано. Буфет торгует вовсю.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Курт ничего не забывал — ни одной женщины, ни одной неудачи; не забыл он и этого вечера. Он любил жизнь упрямо и без взаимности, как он начал замечать. Утром он лежал изнемогший, но бессонный рядом с Аделью и вспоминал Марию, как само счастье, проигранное счастье. Отыграть! Теперь же! Наперекор Адели с ее завещанием и невзирая на то, что скоро придет из плавания моряк. «Я уже раз отбил у него Марию, и не от него у Марии ребенок. Ее ребенок от меня!» Из жаркой жадности к жизни у Курта возникло чувство к ребенку. У него загорались глаза, когда он рисовал себе Марию светской женщиной, а себя самого назначенным на высокий пост — неясно как. Но главное: в двенадцатицилиндровом авто сидит Мария с ребенком, и он, Курт, подсаживается к ним, и происходит это уже не на Уландштрассе.
Он сказал Марии:
— Я должен повидать нашего ребенка.
Она ответила:
— Нет!
Но он остался спокоен, и она ничего не могла сделать. Он пришел к ней около семи, когда она уже оделась, чтобы идти в бар, и сразу же склонился над кроваткой. Она видела, что он не притворяется. Он осторожно приподнял мальчика с подушки; два схожих лица на миг оказались одно против другого — неуверенный взгляд ребенка, острый и вместе с тем искательный взгляд отца. Курт не поцеловал сына, он сделал другое. Он тихо прижал к маленькому лобику свой влажный лоб.
Мария отвернулась. Ее грызло раскаяние, что она ненавидит Курта. У нее возникло даже сомнение, ненависть ли это. А его сестра? И все, что между ними произошло? Но что бы ни произошло и что бы ни ждало их дальше, Мария чувствовала: остается все-таки Викки, девочка, игравшая на пляже с Марией. Сами того не желая, они гнали друг друга, и ни одна не знала зачем и куда. Курт, этот скверный мальчишка, до того дурной, что иногда его самого от себя воротит, — Курт любит ребенка. И ребенок улыбается! Ми тоже любит Курта!
Курт сделал попытку улыбнуться в ответ. Улыбка без иронии была для него трудна, — Мария ясно это видела. Он взял ребенка на руки, прижал к груди и сказал Марии:
— Уйдем отсюда.
— Куда?
— Уйдем совсем. Начнем что-нибудь новое. Здесь мы не укрыты.
— От кого?
Он поглядел на нее так, точно она и сама могла бы знать. Она тоже поняла, но все же сказала:
— Я должна следить за Викки.
— За Викки? — бросил Курт пренебрежительно и даже скривил рот.
Впервые его с сестрою разделило расстояние.
Мария напомнила:
— Ты же знаешь, чего она хочет.
— Я ее предостерег. Я сказал ей, что она сошла с ума. Она мне ответила: «Ты тоже». Конечно, я тоже. Поэтому я и должен уйти и начать что-нибудь новое, — добавил он упрямо. — Иначе будет поздно — из-за всего, что здесь творится: с Аделью, с наследством, с ребенком, с полицией — и с Викки! И с тобой! Ты еще можешь выкарабкаться? — спросил он, остановив на Марии испытующий, многозначительный взгляд.