— Если же Адель помрет не скоро, я тогда открою с Минго рыболовное дело. На том и покончу. — Она пристально глядела ему в глаза и вдруг отвернулась.
Поезд остановился; пользуясь этой последней минутой, Курт прошептал настойчиво:
— Уедем вместе! Сейчас же, совсем! Мне ничего не надо, никакого наследства. Я буду на тебя работать, только спаси меня!
На этом «спаси меня» губы его едва шевелились, они побелели. Курт просил, а он никогда не знал, что значит просить. Мария вместо ответа открыла дверь и сошла, не сказав ни слова. Едва ли она могла бы умышленно потерять Курта в толпе; но когда она обернулась, он уже исчез.
Прошло еще две недели, и ничего не случилось. Мария со свойственным ей выражением лица, приветливорассеянным, выслушивала планы Бойерлейна. Он чуть не все вечера просиживал перед ней и разъяснял, что в действительности может любить только Викки. Склонность поистине несчастная, они оба должны доставлять друг другу новые и новые переживания, а иначе их союз лишается содержания и у него, у Бойерлейна, возникает влечение к Марии. Мария — его величайший соблазн, она должна его выслушать. Она соглашалась с ним, как с гостем, который много тратит. Викки придется кое-что пережить. Это она ему обещает.
Курт вел себя хозяином, он даже отбросил свои причуды и стал деловит. Тем меньше доверяла ему Адель. Она недаром понаблюдала за ним однажды в раздевальне, пока балет работал внизу. Он надел на себя верхнюю одежду танцовщицы Нейман. Адель этого не забыла. Нейман самая высокая, ее вещи пришлись ему впору. В шляпке он выглядел даже лучше, чем сама девица, по-видимому сильно привлекавшая его. Адель думала: «Забавно! А что же она — надевает его пиджак? И почему Курт так взъярился, когда я ему сказала?»
Однажды Адель отвела танцовщицу в сторону и сообщила ей, что она может исполнять сольный номер. Она добавила:
— Я на это иду из-за патрона; раз он дает повод к разговорам, так пусть уж ради солистки.
Девушка, хотевшая было поблагодарить, испугалась.
— Мне кое-что известно… насчет платья, например, — объявила Адель без тени злобы. Если Курт любит эту особу, кому это в ущерб? Марии! Марии, а не Адели, которая уже с облегчением думает о близкой смерти. Скоро начнут страдать из-за него другие женщины.
Фрейлейн Люси Нейман посмотрела на больную сверху вниз добрым и вдумчивым взглядом; этот взгляд принадлежал ее собственному миру, имевшему мало общего с ее мишурным нарядом. Она подумала, что у Адели жар, и простонародным говорком, какого «Гарем» никогда не слышал, потому что фрейлейн Нейман танцевала, и притом молча, Грацию, Величие и Соблазн, она сказала:
— Вам, верно, занедужилось?
Потом вернулся Минго, это было 17 ноября; он вошел в пансион к Марии как лорд, — сказала она при его появлении. Даже шелковая рубашка опять вступила в свои права. Он был в праздничном настроении, велел подать в комнату кофе с пирожными.
— Я уже не жалкий младший брат, — сообщил он, — и у меня теперь есть в жизни цель. Мой старый хозяин-рыболов принимает меня компаньоном, дела у него пошли лучше — с тех пор, понятно, как я вновь поступил к нему. И мама согласна, чтоб я женился на тебе, моя Мария!
Он вытащил из кармана письмо, письмо матери к его невесте. Он вручил его торжественно, и Мария прочла:
«Моя милая Мария!..» Остальное она различала уже неясно: ей жар вступил в глаза, отдельные слова выплывали из тумана. «Ему без тебя никак нельзя. Он уже хотел опять уйти в дальнее плавание на два года. Ты порядочная девушка, говорит он, работаешь, так что уж так тому и быть. Мы тоже тебя любим, ты можешь теперь же приехать к нам».
Минго ждал.
— Сам бог с немецкой молодежью, — заверил он, так как Мария молчала. — Теперь и ребенка должны тебе возвратить.
— Хорошо, — выговорила она наконец. — Только позже. Я еще здесь не со всем покончила.
— Что ты хочешь сказать? — Он, впрочем, не дал ей ответить. — Ты и то куда как бледна и худа. Они тут всякое над тобой вытворяли. Довольно! Мы сейчас уложим вещи и сегодня же вечером поедем домой!
— Не надо торопиться, — сказала Мария. — Если кто-нибудь вздумает отписать тебе все состояние, не так-то легко взять и отказаться! Адель ложится на операцию, — откладывать нельзя, а сердце у нее совсем сдало. Если она умрет, мы продадим ресторан и получим деньги на рыболовное дело. Тогда твои родные будут смотреть на меня совсем другими глазами.
— Когда операция?
— Во вторник.
— Это не за горами, можно подождать. Но тогда ты уже со всем покончишь — все равно, получишь ты наследство или нет?
— Будь спокоен! — сказала Мария.
Но его опять взяло раздумье.
— Не верю я в эту историю. Сейчас Фуксиха в ссоре с Майером. Но как ты полагаешь, что она затеет, если выживет? Она опять восстановит Курта во всех правах, и мы получим отставку. Мне это было бы даже приятней. Все это не может принести нам счастья.
— Не будь суеверен! — сказала Мария. — Пойдем только вместе в «Гарем», Адель должна тебя видеть.
Адель встретила моряка очень благосклонно, заявила, что рада видеть его вновь у себя. Спела в его честь «Зов ребенка». Курт сидел с Минго за столом и подпаивал его. Он шепнул ему на ухо:
— Это про Марию, если ты сам не изволил заметить.
Минго сперва остолбенел. Он уже изрядно нагрузился. Потом хватил по столу кулаком и громко сказал:
— Надо прикончить старую образину!
Слова его слышали многие, в том числе и шпик из уголовного розыска. Курт знал, что тот торчит поблизости.
Минго с вызывающим видом прошел через зал. Он хотел съездить по одной ухмыляющейся физиономии и хотел потребовать к ответу Адель. Но та сейчас же после выступления скрылась; может быть, ее предупредили, а может быть, просто почувствовала упадок сил, как это часто с ней теперь бывало.
Когда они вдвоем пили кофе, Мария спросила друга:
— Неужели ты не можешь обходиться разумно с такими людьми? — Она хотела сказать: «осторожно и мягко».
Он сказал боязливо:
— Лишь бы песня не докатилась до Вармсдорфа!
Мария возразила:
— Пока докатится, мы станем богаты, и тогда нам не поставят ее в укор. Поэтому ты должен держаться с Аделью любезней.
Но это-то его и не устраивало. Он даже отказался пойти в «Гарем». Стало скучно, он хотел уже лечь спать и все-таки поздно вечером сдался и пошел. Одновременно появилась и Адель. Дома она лежала, но к подсчету кассы, несмотря ни на что, была на месте. Она сказала:
— Моряк, не смотрите букой! — и уселась с ним в стороне. — Ты мне нравишься, моряк, — объявила она и положила сверкающую руку ему на плечо. — Будь я на десять лет моложе — да что я говорю! — еще прошлой зимой между нами, наверное, было бы кое-что. Я шучу, — шепнула она, чтоб он не расшумелся. — А всерьез ты должен мне обещать, что будешь всегда любить Марию. Обещай это именно мне и погляди, какие у них лица.
Все женщины искоса на них посматривали, кроме Марии. Курт повернулся спиной, но наблюдал за столиком в карманное зеркальце. Он принялся покрывать лицо желто-розовой пудрой; в последнее время оно сделалось у него таким бледным, что его самого пробирала жуть; а на какие мысли могло бы оно навести других? Когда заговаривала Адель, пуховка в его руке останавливалась.
Ее глаза снова загорелись блеском при мысли, что она еще держит любовника в страхе. У нее власть и сила, она еще живет. Обратившись к Минго, она сказала:
— Люди думают, если умер человек, значит мертв. Я никогда не умру вполне, мой мальчик. Швандер тоже не вполне умер, потому что я его боюсь.
— Кто такой Швандер? — спросил Минго.
— Человек, который был когда-то сутенером. И там сидит еще другой, который пойдет той же дорожкой; это зависит только от меня, от Адели. Я все могу!
— Что ты можешь? — спросил Курт в зеркало.
Адель испугалась. Живительная щекотка, которую во время разговора она ощущала в своем измученном теле, вдруг исчезла. Женщина грузно поднялась, чтобы пойти навстречу недоброй ночи со своим любовником.
Последние три дня прошли в парализующей духоте; все чувствовали ее, стоило большого труда не показывать посетителям озабоченного лица. Только Мария оставалась безучастной. Она говорила своим постоянным клиентам, в том числе и Бойерлейну:
— Патрон собирается играть в уголовном фильме. Только никому об этом не рассказывайте. Он уже совсем вошел в роль. — Скажет и рассмеется коротким смешком.
Каждый вечер Курт делал ей выговор из-за какого-нибудь мнимого упущения. Его единственной целью было привлечь на себя ее внимание. Она глядела на него минуту и качала головой. Это могло служить указанием: «Еще ничего не случилось». Или просто значило: «Чем ты так встревожен?»
Минго сидел, уставившись в стакан. Столкновения Марии с Куртом от него не укрылись. Он каждый раз ниже опускал голову. Глухое чувство толкало его вскочить и позвать на помощь. Но с ужасом сознавал он, что во всем бойко шумящем зале никто его не понял бы. Конец недели, оживление, — а он привел бы из полицейского участка, что здесь напротив, двух шуцманов, пробился бы с ними через публику и потребовал бы: «Арестуйте!» Но кого? Минго смотрел в стакан, и холод пробегал у него по спине.
Одна Нина обратилась к нему с советом. Она выразила свое беспокойство о его девочке и даже опасения.
— Потребуйте, чтоб Марии дали расчет! Вы вправе — вы ее жених. Выставьте причиной, что патрон к ней придирается. Дайте ему пощечину. Уйдите со скандалом и не отпускайте от себя Марию! Я сама объявила Адели, что с первого ухожу, и я буду рада вырваться отсюда. — Она подсчитала — До первого еще девять дней. Доживем ли?
Минго заметил, что у нее разложены карты.
— Что-нибудь вычитали по ним? — Он рассмеялся слишком бойко.
— Нет, — сказала Нина и также засмеялась.
Разговор о расчете Адель сама ему облегчила. В воскресенье днем она зашла к молодым людям в их пансион.
— Вы мне нужны только еще на завтрашний день, — заявила она. — Мое истинное завещание, наконец, готово по всем статьям. Я оставляю каждому из вас половину, но если Мария выйдет за тебя замуж, она получит все целиком. Завтра мы пойдем втроем к нотариусу и уладим так, чтоб никто не мог оспаривать. Сегодня воскресенье, — соображала она, — день святой Цецилии, я спою на прощанье, и вы меня еще услышите в «Гареме» в последний раз. Завтра, подписав завещание, я ложусь в клинику, там вы не должны меня навещать: я буду некрасива. Но я могу прожить еще тридцать лет, и мне кажется, что так оно и будет. Вам нечего тут дожидаться. Сразу, как мы покончим дело у нотариуса, поезжайте на родину!