– Нас берут или отдают, [сказала она] сами мы не выходим, – сказала она, глядя на него ясно [покойно], с невозмутимым спокойствием и миром.
– Ни [стыд‹ливого›] молча протянутой руки, ни стыдливого согласия… – думал он печально.
Он не понимал возвышенной уверенности Ольги в нем, ее чистой любви. Он хотел немного эффекта. «Но теперь начнется долгий разговор, уговор слить обе жизни в одну… – думал он, – суетливая радость, трепет…» Но Ольга только улыбается и тихо [след‹ит›] зорким взглядом следит за ним и, кажется, читает его мысли.
– Не надо говорить об этом тетке, – сказал, – и, ради Бога, никому. Теперь я брошусь обделать свои дела, поеду в Обломовку, там распоряжусь постройкой и в октябре вернусь сюда… Потом, Оль‹га›…
231
– Я делаю свой долг, – сказала она, – и не спрашиваю [вас] тебя, как… Я не знаю, что тебе делать…
Он шел домой с сердцем, полным счастья
1 ‹2нрзб› ‹не закончено› ‹л. 115 об.›
Фрагмент чернового автографа
главы IV части четвертой
(Т. 4, с. 406-422)
– Любит ли она или нет? – говорил он и не решал этого вопроса. Вопрос решился просто, но не сам собою. Бог знает, когда бы добился до его решения ‹л. 170› Штольц, если б,
2 может быть, сама Ольга не нашла нужным положить конец этой ежедневной борьбе. Впрочем, у ней не было никаких тайных умыслов, даже просто никаких умыслов. В ее
3 чистой, простой и здоровой натуре явления совершались правильно и естественно, и она подошла к решению важного вопроса тою же прямой, не уклоняющейся в сторону дорогой, какой шла, когда над ней разыгрывалось первое, тогда еще незнакомое ей чувство любви к Обломову. Она переживала
4 ее фазисы и шла,
5 зорко наблюдая за всем и не выпуская из рук воли. Тут было то же самое, но она шла тверже, еще
6 сознательнее и видела дальше вперед. Она решила вопрос, когда надо было остановиться, когда не было пути вперед. Она была у цели, о которой не догадывалась.
Однажды, гуляя по Женевскому озеру, под руку с Ольгой, Штольц нечаянно повторил
8 ей тот же вопрос, который сделал в Париже.
– Что Обломов? Вы никогда не скажете мне порядком о нем? – спросил он, – что он делал всё лето, как проводил и что теперь с ним? Придумать не могу: ни одного письма! Жив ли он?
232
– Он умер, – сказала она глубоко печальным голосом.
– Что вы говорите! – вдруг выпустив ее руку, сказал Штольц, – как «умер»! И вы мне не сказали?
– Успокойтесь, – прибавила она, – он дышит, ходит, лежит…
– А! вы вот что называете «умер»! – сказал успокоенный Штольц,
1 – а я думал, в самом деле его нет на свете. Да! непостижимая для меня жизнь! Он в самом деле как труп: поднимите его, поставьте к стене, подоприте, он будет стоять, отнимите подпорку, сейчас упадет. А я надеялся на вас, я думал, что вы его расшевелите.
Ольга шла, наклонив голову, потупя глаза.
– Он часто бывал у вас? – спросил Штольц.
– Да, – сказала она, не поднимая глаз.
– Что он делал? Пели вы ему? возили с собой?
– Да, – сказала она.
– И он не ожил, не воскрес! А помните, как
2 его бросило в горячку от «Casta diva»!
Она молчала.
– Да может быть, вы делали это так, без участия, а может быть, еще иногда трунили над ним, над его ленью, а он
4 конфузился и удалялся: да? был грех, признайтесь?
Он взглянул ей в лицо; она, бледная, печальная, шла, потупя еще больше глаза и наклонив голову. ‹л. 170 об.›
– Что вы с ним такое сделали? – спросил Штольц, останавливаясь против
5 Ольги и глядя на нее вопросительно. – Вы пренебрегли моим поручением – да, признайтесь: обошлись небрежно с ним? запугали?
Он пытливо смотрел ей в глаза. Она потрясла отрицательно головой.
– А я думал, вы займетесь им: в память обо мне сделаете что-нибудь для него, пококетничаете, оживите его. У него бы заиграли надежды:
6 надо было столкнуть лодку с берега, а там она пошла бы
7 скользить, вон как
233
этот челнок. А вам было лень, скучно: кокетство недостойно нас, мы горды. Отчего не пококетничали немного?…
– Я сделала больше, – тихо сказала Ольга, – я его любила…
Штольц вырвал у ней руку, мгновенно очутился против нее и врезал в нее изумленные глаза.
– Лю-би-ли? – медленно произнес он,
1 глядя на Ольгу.
– Да, любила!
2 – оправившись, сказала Ольга и покойно взглянула на Штольца.
Он, не спуская с нее глаз, понемногу приходил в себя, и понемногу становилось ему ясно
3 загадочность отношений ее к нему, и понемногу добирался он до решения важного для него вопроса.
– Любили! – повторил он,
4 губы его бессознательно повторили последнее
5 слово Ольги, но на лице можно было прочесть, что соображения
6 его были уже за сто верст вперед. Они прошли шагов сто молча, и у обоих
7 встревоженные
8 мысли и чувства, пронесшиеся, как вихрь по полю, успели улечься
9 и потекли быстро,
10 но стройно, в порядке.
– Расскажите мне всё, Ольга, до мелочей, – сказал он, – не скрывайте: вы увидите, что мне нужно это знать.
Она молчала.
– Вы молчите? – спросил он, – ужели я…
– Я собираюсь с духом,
11 – сказала она, – мне тоже нужно передать
12 это вам. Меня это тяготит: вы были отчасти причиной, вы будете судья.
234
Началась исповедь Ольги, длинная, подробная, но ясная и светлая. Она без смущения говорила всё, и
1 ‹л. 171› о письме его, и о ветке сирени, и о вечере в саду, и о поцелуе. Он,
2 сложив руки на груди, жадно
3 слушал ее слова и еще
4 жаднее читал на лице, на движении бровей,
5 в слезах, блеснувших мимоходом и мгновенно опять поглощенных глазами, в улыбке умиления, в сострадании, в отчаянии. Он узнал всю повесть, и взгляд его прояснился, грудь облегчилась громким вздохом, когда она кончила.
– Благодарю вас, Ольга, – сказал он, поглядев