2 ненасытною жаждою ее ума, подвижностью
3 ее характера, а женившись, он открыл, что жажда ее сердца никогда не унималась и что его ума, сердца, опыта, знаний – ставало, конечно, на удовлетворение этой жажды, но только при неусыпной бдительности, при непокладном труде и усилиях, при вечной борьбе и движении. ‹л. 184›
Только напряженной любовью и вниманием, расположенных
4 в строгой и мудреной системе, удавалось ему унимать порывы то ума, то сердца, прерывать лихорадку жизни, укладывать в строгие размеры и давать плавное течение. И то на время: едва он закрывал доверчиво
5 глаза, там опять поднималась тревога, слышался новый вопрос
6 беспокойного
7 ума, вопль или стон встревоженного
8 или утомленного сердца и вновь надо было готовить свежую, новую пищу, вновь успокоивать раздраженное воображение, уснувшее самолюбие. Он предвидел, что
9 это будет всегда так, даже когда она сама довоспитается до строгого понимания
10 жизни, сердце, ум, воображение никогда не уснут, что она будет вечно бьющимся пульсом его жизни и что
11 ему всегда придется наблюдать, чтоб он бился ровно, что сама она не в силах взять на себя многого в жизни и что ему предстоит вечно бороться с двумя жизнями вместо одной. Вдруг, внезапно ум ее пустел, и это было
12 еще
13 меньшее зло: надо было будить ее самолюбие, звать к труду,
14 искать пищи
15 и готовить новую пищу, быть на
242
страже ума,
1 пока он переваривает заданную пищу.
2 Там сердце вдруг томится чем-то, не пустотой, нет, а требует нового, иногда небывалого фазиса жизни,
3 воображение напевает таинственным голосом, и она вслушивается
4 в этот голос, сердце ищет этих звуков около себя
5 – и ему опять задача отыскивать
6 ключ
7 к периодической скуке, к этим порывам к чему-то, куда-то, и не всегда помогали ему физиологические объяснения, и нервы не всегда оправдывали
8 в ее глазах явление.
9 Надо было творить, и он, как художник, как мыслитель, созидал ей разумное, полное значения бытие, ткал ей существование, как Пенелопа, и распускал опять ткань. ‹л. 184 об.›
Она любила детей по природе и по сознанию, как долг.
10 Но просидев долгие часы
11 у колыбели
12 и отходя, она искала усталым
13 взглядом Карла, и
14 потом взгляд этот блуждал вокруг и искал – не кого-нибудь, а еще
15 чего-нибудь. Карл караулил этот взгляд и обращал его от детского долга на другой какой-нибудь
16 уже готовый долг жизни, бравший столько же часов, созданный или по крайней мере открытый
17 им.
18 Задумывалась она над явлением,
19 он вручал
20 ей ключ, томила ли ее глухая грусть, он дорывался до дна и подводил
243
ее к источнику и потом возводил и то и другое в идею и правило. То, что он прежде кидал ей беспорядочно, теперь приводилось в строгую систему – и жизнь ее
1 текла, постоянно сопутствуемая идеею и согретая
2 теплотою любви, в которую они оба верили и которой были достойны. Вера в случайности, туман – всё исчезало, и галлюцинаций в жизни не было. Светла, проста, разумна и свободна открывалась перед ней жизнь, и она, как будто в прозрачной воде, видела в ней каждый
3 камешек, рытвину и потом чистое дно.
4 ‹л. 185›
Сноски
Сноски к стр. 5
1Исправлено: это
2Исправлено: чем-то измятые
3Слова: ни румяный – исправлены: не был ни румяный
4Исправлено: а так
5Слова: но теперь – исправлены: Теперь
6На полях листа наброски к последующему тексту:[1. Переделать начало так:
Его будят записками, то от приятелей, то от женщины, [с которой] которая его любит, наконец, дворник приходит понуждать его съехать с квартиры, потом он вспоминает о письме старосты, потом Захар со счетами. Он всякий раз хочет вставать и всё лежит, волнуясь, однако же, что много дела. Лакей не дождался ответа, ушел, он велел зайти за ответом, тот пришел – всё еще не готово, и [ушел] так ушел только с словесным приказанием, с квартирой сцена известная, со счетами, с письмом старосты тоже. Так и проходит утро. Женщина влюблена в него и зовет его в театр, чтоб оттуда вечером к ней. Он в театр не поспевает. Облом‹ов› любил полежать и в темной комнате, не спать, так полежать.
2. – Что это у нас хорошо пахнет, Захар?
– Нет, нехорошо.
(От раздушенной записочки).]
3. Захар любил сидеть у печки на полу и, глядя на огонь, мешать кочергой. Он и мечтал тогда, уносился к себе в Обломовку, оттого и любил топить.
Обломов вскакивал иногда с постели и ночью‹как В. А. Яз‹ыков›, метался в тоске, что он ничто, что он не исполнил своего назначения.
4. – Захар! сколько я чашек чаю выпил?
– Две.
Застал
5. Пока Захар мурлыкал, сидя с кочергой, Обломов ворочался‹уж‹?› вечером, перед театром).
Его волновала мысль о страсти, когда человек плавает в ней, как в океане, когда, ослепленный, подавленный ею, он волнуется, как у ног женщины; любовь, эксальтация – всё в нем работало ‹?›, как волканический огонь в груди земли. Нервы его пели, музыка нерв, он вскакивал, ходил и потом, усмиренный, ложился опять.
Иногда он, гонимый вихрем мыслей и чувств, – он улетал куда-то высоко, он делал неимоверные подвиги, потом падал с облаков и ночью, один, вскакивал и плакал холодными слезами, слезами отчаяния над своим бессилием.‹Это, пожалуй, пусть он рассказывает Почаеву.)