В немецком языке существует ряд очень полезных слов. Например, слово Schlag к слово Zug. В словаре «Шлягу» отведено три четверти колонки, а «Цугу» — все полторы. «Шляг» означает — удар, ушиб, розга, рана, сотрясение, грохот, размер, ритм, такт, темп, род, сорт, вид, штрек, апоплексия, огород, поле, валка леса, пенье, щебетанье, чириканье, щекот соловья. Но таковы только собственные, прямые значения этого слова, его постоянные, строго прикрепленные значения; дело в том, что есть тысячи способов открепить его, и тогда оно взовьется к небу и пойдет парить на крыльях, так что и не удержишь. Достаточно прикрепить к его хвосту то или иное слово-довесок, и оно примет любое угодное вам значение. Начните хотя бы с Schlagader — «артерия», а потом пройдитесь по «сему алфавиту— вплоть до Schlagwasser— «трюмная вода» и включая Schlagmutter— «теща»[32].
То же самое и «Цуг». Его прямое значение — тяга, сквозняк, движение, шествие, колонна, вереница, стадо, стая, упряжка, обоз, поезд, караваи, черта, линия, штрих, шахматный ход, закидывание сети, дыхание, предсмертная судорога, агония, орудийная нарезка, шнурок. Когда к слову «Цуг» присоединены его законные довески, оно может значить решительно все на свете, — значения, которое ему несвойственно, ученым еще не удалось открыть.
Таким словам, как «Шляг» и «Цуг» цены нет. Вооружась ими, а также неизбежным «Альзо!», иностранец может на что угодно отважиться на немецкой земле. Немецкое «Альзо!» тождественно нашему «Знаете ли» и в разговорной речи ничего не значит, хотя, напечатанное, имеет порой какой-то смысл. Стоит немцу открыть рот, как оттуда выпадает очередное «Альзо!», а стоит ему закрыть его, как он раскусывает пополам новое «Альзо», рвущееся следом.
Оснастившись этими тремя магическими словами, иностранец сразу почувствует себя хозяином положения. Он может говорить не задумываясь, что ни придет в голову, может излить наудачу весь свой нехитрый запас немецких слов, а случись заминка, не беда — пусть только кинет в пробоину слово «Шляг»: девяносто девять шансов против одного, что оно заткнет дыру, как пробка или затычка. В крайнем случае, пусть, не робея, бросит следом «Цуг». «Шляг» и «Цуг» вместе могут законопатить любую брешь; если же паче чаяния и они не выручат, у него еще есть в запасе «Альзо!» «Альзо!» даст ему возможность перебиться до подыскания следующего слова. В Германии, готовясь к словесному бою, не забудь прихватить парочку «Шлягов» и «Цугов» — с ними не пропадешь. Если даже остальные твои заряды будут расстреляны в воздух, эти что-нибудь да зацепят. А потом скажи спокойно: «Альзо!» — и перезаряди снова. Ничто так не способствует впечатлению плавности, непринужденности и свободы в немецкой (и английской) речи, как вовремя ввернутое «Альзо!» (и «Знаете ли»).
В своей записной книжке я нашел следующую интересную заметку:
1 июля. — Вчера в местном лазарете у больного путем иссечения было успешно удалено из горла тринадцатисложное слово; пациент — немец из окрестностей Гамбурга. К сожалению, хирурги, полагая, что он носит в себе целую панораму, неправильно определили место для разреза, вследствие чего больной скончался. Этот трагический случай произвел в городе тяжелое впечатление.
Текст этой заметки подводит меня к самой интересной и поучительной части моей темы — к вопросу о длине немецких слов. Иные из них так длинны, что их видишь в перспективе. Вот несколько примеров:
Freundschaftsbezeugungen.
Dilettantenaufdringlichkeiten.
Stadtverordnetenversammlungen
Этого уже не назовешь словами — это алфавитные процессии. К тому же они не какая-нибудь редкость. Разверните любую немецкую газету, и вы увидите, как они торжественно маршируют через всю страницу, а при некотором воображении увидите знамена и услышите духовой оркестр. Как бы скромны ни были сами по себе речи, подобные слова придают им воинственное звучание. Я большой любитель курьезов, и когда мио встречается подобный интересный экземпляр, я набиваю его и ставлю за стекло. У меня уже собралась ценная коллекция. Дубликаты я пускаю в обмен и таким образом систематически ее пополняю. Вот несколько забавных экземпляров, которые мне удалось приобрести на распродаже имущества одного прогоревшего коллекционера:
Genегаlstaatverordnetenversammlungen.
Altertumswissenschaften.
Кinderbewahrungsanstalten.
Unabhangigkeitserklarungen.
Wiederherstellungsbestrebungen.
Waffenstillstandsunterhaltungen.
Конечно, когда такие грандиозные горные цепи тянутся через всю страницу, они облагораживают и украшают литературный ландшафт, — но вообразите, каково приходится неискушенному новичку, когда они преграждают ему дорогу; он не может ни проползти под ними, ни перевалить через них, ни проложить в них туннель. В смятении он кидается к словарю, но и словарь бессилен ему помочь. Словарь должен же где-то провести черту, он знать не хочет подобных словообразований. И он, конечно, прав. Эти длинные штуки едва ли можно считать словами, это скорее словосочетания, и человека, их придумавшего, следовало бы убить. Это составные слова с опущенными дефисами. Отдельные их элементы можно найти и словаре, но только в свободном, рассеянном состоянии. Вы можете выловить их поодиночке и кое-как уразуметь их слитное значение, но это скучное и хлопотливое занятие. Я испытал этот способ на некоторых приведенных выше экспонатах.
«Freundschaftsbezeugungen» — это, по-видимому, «Дружбоизъявления», — неудачный и неуклюжий вариант более обычного «Изъявления дружбы». «Unabhangigkeilserklarungen» — как я догадываюсь — не что иное, как «Независимостипровозглашения», — по-моему, это ничуть не лучше, чем «Провозглашения независимости». «Generalstaatsverordnetenversammlungen» — очевидно, переводится как «Общиепредставителейзаконодательнойпалатысобрания», — но разве это не напыщенный синоним для менее вычурных «Сессий законодательной палаты»? Было время, когда и наша литература грешила такими словесными выкрутасами, но, к счастью, эта мода миновала. В ту пору мы говорили о «приснопамятных» делах и обстоятельствах, тогда как теперь довольствуемся менее пышным — «памятные», и, как ни в чем не бывало, переходим к очередным делам. В те дни нам мало было набальзамировать событие и предать его приличествующему погребению — нет, подавай нам в каждом случае роскошный монумент!
К сожалению, в наших газетах патологическая страсть к словообразованию встречается и по сей день, как вредный пережиток, причем и мы, по немецкой методе, опускаем дефисы. Вот какие формы принимает это заболевание. Вместо того чтобы писать: «Мистер Симонс, секретарь окружного и районного судов Симонс приезжал вчера в город», мы на новый лад пишем: «Секретарь окружного и районного судов Симонс приезжал вчера в город». Это не экономит нам ни времени, ни чернил и вместе с тем звучит куда корявее. У нас часто встретишь на страницах газет такого рода сообщения: «Миссис товарищ прокурора окружного суда Джонсон возвращается на днях к началу сезона в свою городскую резиденцию». Поистине, порочное титулование — оно не только не экономит время и труд, но еще и приписывает миссис Джонсон официальный чин, который она носить не вправе. Но эти робкие попытки наших борзописцев бледнеют перед тяжеловесной и мрачной немецкой системой нагромождать несуразные многоэтажные слова. Для примера приведу сообщение из отдела городской хроники, напечатанное в маннгеймской газете.
«В третьегоднядвенадцатомчасу ночи в небезызвестномнашемугородутрактире «Возчик» вспыхнул пожар. Когда огонь достиг аистомнаконькекрышисвитого гнезда, оба аистородителя его покинули. Но как только в бушующем океанепламени загорелось и самое гнездо, быстровернувшаяся аистихамать ринулась в огонь и погибла, осеняя птенцов крылами».
Даже тяжеловесные немецкие обороты не в силах умалить величия этой картины и, наоборот, выгодно оттеняют его. Заметка датирована прошлым месяцем. Я не воспользовался ею раньше, так как ждал вестей об аистотце. Я жду их и поныне.
«Альзо!» Если мне так и не удалось показать, что немецкий язык труден для изучения, то это вышло вопреки и наперекор моим стараниям. Мне рассказывали об американском студенте, который на вопрос, каковы его успехи в немецком, сказал, не обинуясь: «Какие там успехи! Я битых три месяца корплю над грамматикой, а выучил всего-навсего одну фразу: «Цвей гляс» («Два стакана пива»). После минутного молчания он прибавил с чувством: «Но уж ее-то я знаю».
Если мне также не удалось показать, что изучение немецкого способно довести человека до исступления, то виновато в этом мое неумение — намерения у меня были самые честные. Недавно мне пришлось услышать об одном вконец исстрадавшемся американском студенте: единственное полюбившееся ему немецкое слано, в котором он находил прибежище и отдохновение, когда мужество изменяло ему и терпение его иссякало, было слово «damit» (ср. английское «damn it» — «проклятье!»). Но оно радовало его своим звучанием, а не смыслом[33]. И вот, узнав, что ударение в нем падает не на первый слог, бедный малый, лишившись последней опоры и утехи, стал чахнуть и вскоре отдал богу душу.
Мне кажется, что описание грандиозного, волнующего, потрясающего события должно звучать по-немецки бледнее, чем по-английски. Наша звуковая палитра этого плана богата глубокими, сильными, раскатистыми оттенками, тогда как соответствующие немецкие слова представляются мне тусклыми, будничными, невыразительными. Треск, гул, шум, взрыв, зов, рев; гром, гроза, грохот; вопль, крик, визг, вой, стон, бой, ад — великолепные слова, в них чувствуется сила и экспрессия, родственные описываемым предметам, тогда как их немецкие эквиваленты, вялые и пресные, скорее пригодны для колыбельной, навевающей на младенца сон, — таково мое убеждение, а если я ошибаюсь, то, значит, эти мои внушительные уши предназначены скорее для декоративных целей, нежели для более высокой миссии — правильно воспринимать и оценивать звуки. Вряд ли кто захочет пасть в битве, скромно именуемой «Шляхт»! Даже чахоточному показалось бы, что он укутан слишком жарко, если бы он в одном крахмальном воротничке и кольце с печаткой собрался погулять в грозу, называемую таким чирикающим словом, как «Гевиттер». А до чего тускло звучит даже самое выразительное из немецких слов, означающих изрыв, — «Аусбрух»! Наше «арбуз» и то лучше. Думается, немцы не прогадали бы, если бы позаимствовали у нас это слово для обозначения более сильных взрывов. Немецкое «Хёлле», соответствующее нашему «ад», напоминает «еле-еле». До чего же это мелко, легкомысленно и неубедительно! Вряд ли кому-нибудь покажется обидным, если ему предложат провалиться в «еле-еле».