— Послушайте! Я...
Она пыталась разжалобить его. Он сжал кулаки в карманах и вновь принялся ходить.
— Так что вы мне скажете? — вновь заговорила она. — Или у вас есть другое предложение? Хотите, я вам кое-что предложу. Когда уйдете, вы меня заприте... Видите, я приняла вашу игру.
Потаскуха! Точно рассчитывает удары. Еще немного, и он станет ее слушать и, возможно, вступит в разговор.
— Времени, чтобы скрыться, у вас будет предостаточно. Затем вы позвоните какому-нибудь местному жителю, скажете, что я здесь заперта. Таким образом, меня освободят только тогда, когда вы захотите. Вы дадите сигнал... Согласны?
А может, она действительно боялась? Тем более следует придерживаться избранной тактики. Он сел подальше от нее на подлокотник кресла. Она вновь закурила сигарету и наблюдала за ним, слегка прищурившись, поскольку дым попадал ей в глаза. Она курила как мужчина, не выпуская сигарету изо рта, даже когда разговаривала.
— Весьма разумно, не так ли? Каждый свободен в своих действиях. Обещания выполняются. Договор. Я — за договоры... А вы?.. Ну! Скажите что-нибудь... Хорошо! Как хотите!
Она встала, потянулась, зевнула и, не обращая на него внимания, присела на корточки перед своим чемоданом, который принялась расстегивать.
— Почему вы не оставили чемодан в камере хранения?
Слова сами соскользнули с его уст. С досады он готов был поколотить себя и все же терпеливо и недоверчиво ждал ответа. Зачем таскаться с чемоданом, если в какой-то затерянной деревне надо провести всего лишь несколько часов? Она неторопливо, ласково, с какой-то чувственной мечтательностью провела по коже рукой.
— Я слишком дорожу своими вещами, — прошептала она. — Ценный багаж не оставляют в камере хранения.
Она открыла чемодан. Он чувствовал себя страшно назойливым. Интересно, что бы она подумала, если бы он извинился? Впрочем, она нарочно демонстрировала у него перед носом свои комбинации, чулки, нижнее белье, которое бережно складывала на ковер. Она разворачивала блузки, шерстяные костюмы, раскладывала их на диване, чтобы они разгладились.
— Это все такое нежное, — объясняла она. — Вы должны знать, поскольку вы женаты.
— Я... я...
— Вы сняли обручальное кольцо, но на пальце остался след... Такие вещи сразу бросаются в глаза.
— Что же еще вы заметили?
— Уж не думаете ли вы, что мне очень интересно разузнавать о вас?
Разговор вновь оживился. И она сразу же этим воспользовалась.
— Положите эту стопку в шкаф... направо... в нижний ящик.
Он не смог найти причину, чтобы отказаться, и теперь как челнок сновал между спальней и гостиной. Со злостью и отвращением он перетаскивал носовые платки, трусики, мочалки в виде перчатки, надеваемые на руку. От всех этих вещей пахло духами, и ему хотелось расшвырять их по комнате, но что поделаешь! Он вынужден выступать в роли тюремного надзирателя, но не обязан становиться слугой. Он протянул руку к шкатулке, но она живо схватила ее.
— Мои сережки! — воскликнула она.
Потом дружелюбно, обезоруживающе засмеялась.
— О! Они ценности не представляют, а вы уж и размечтались!
Она открыла шкатулку. Та была битком набита сережками всех форм и размеров, одни в форме цветка, другие — плодов, третьи походили на драгоценные камни. Она выбрала пару, они напоминали розовые раковинки.
— Красивые, вы согласны?.. Я купила их в Нанте, ожидая машину.
Интересно, сколько ей лет? Не меньше тридцати пяти... а замашки маленькой девочки. Она сидела на ковре, поджав под себя ноги, и рассматривала сережки.
— Голубые мне тоже нравятся. Но голубой не мой цвет!
Она сняла свои сережки, надела новые и повернулась к Севру.
— Как вы их находите?
Новая хитрость? Он уже и не знал. Дениза вела себя совершенно иначе. Если он примерял новый костюм, то сам спрашивал совета у жены, и она указывала, где что подогнать. Он с некоторым отвращением наблюдал за незнакомкой, которая, виляя бедрами, встала и подошла к ближайшему зеркалу.
— Волосы совсем растрепались, — прошептала она.
И кончиками пальцев, которые проворно забегали, как пауки в своей паутине, она вернула прическе прежний затейливый вид. Она держалась совершенно непринужденно: ни боязни, ни стеснения, ни дерзости, ни жеманности. Как рыба в воде. Как раз именно это и пугало Севра. И в то же время зачаровывало его. Он смотрел на нее с неким сдержанным ужасом. Так в детстве он наблюдал в цирке за клоунами, наездниками, эквилибристами, таинственными существами из другого мира, которые делали немыслимые вещи с застывшей улыбкой и не замечали никого вокруг.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Фрек. Вы отлично знаете.
— Это фамилия, а имя?
— Доминик.
Он опасался, что ее тоже зовут Дениза. Она подошла к нему, слегка покачиваясь и держа руки на бедрах.
— Любопытствуете? — спросила она насмешливо, но без злобы. — Доминик... И что... А вас как зовут?
— Ну! Это не важно. Дюбуа, Дюран, Дюпон, называйте, как хотите.
— Понимаю... мсье Никто! По-прежнему секрет... и по-прежнему вы полны решимости остаться?
— У меня нет выбора... Но я устроюсь здесь, смотрите, на краю дивана и больше не сдвинусь с места. И спать буду здесь.
— Ха! Вы и ночь здесь провести собираетесь?
— Но я же вам объяснил, что...
— Ну, разумеется... Я все никак не свыкнусь с этой мыслью.
Вновь наступила тишина, но уже другого рода. Они почувствовали себя сообщниками, появилась некоторая двусмысленность после того, как она произнесла «проводить ночь».
— Вы мне дозволите запереться в спальне? — спросила она вновь с насмешкой.
— Уверяю вас, не стоит меня бояться.
— Она симпатичней, чем я?
— Кто?..
— Ваша подружка... Ну, та, которую вы ждете.
Она не сложила оружие и продолжала отыскивать брешь в его обороне. Севр забился в угол дивана, полный решимости молчать.
— Я ее увижу в любом случае, так что выкладывайте.
Эту сторону проблемы Севр еще не обдумал. Он не сможет разговаривать с Мари-Лорой в присутствии этой женщины, даже если он запрет ее в спальне... Значит, показательная квартира? Да, но тогда придется оставить Доминик одну... По его лицу было видно, что он озадачен, и Доминик продолжала:
— Предупреждаю вас, здесь не дом свиданий... Я без комплексов, однако...
— Я жду сестру! — воскликнул Севр, потеряв терпение.
— Ах вот как!.. Сестру!
Теперь она ничего не понимала и не сводила глаз с Севра, стараясь разгадать, не водит ли он ее за нос.
— Может, все же в ваших интересах сказать мне правду?.. Раз вы не вор, не преступник, то можете открыться любому, если только речь идет не о семейной тайне.
— Вот именно. О семейной тайне.
— Ну что ж, как хотите!
Она повернулась на каблуках, как испанская танцовщица, ее платье раздулось, обнажив подвязки, и направилась в спальню. Тогда Севр окликнул ее:
— Мадам Фрек, клянусь, что это правда... Я жду сестру... Так что мне хотелось бы... поступить так, как вы предложили, ну, иначе говоря, я вас запру и позже поставлю в известность жандармерию... Конечно, это наилучший выход. Когда я увижу, что сестра пришла, то закрою дверь на ключ и уйду... Теперь желательно, чтобы вы молчали. Вы меня очень обяжете...
— Это настолько важно?
— Да. Никому не следует знать, что я жду сестру. И, видите ли, вы не могли бы описать меня несколько иначе, понимаете, о чем я говорю?
— Короче, вы не только держите меня взаперти в собственном доме, но и считаете нормальным сделать своей сообщницей в деле, о котором мне ничего не известно... Вам не кажется, что вы перегибаете палку, мсье Дюран?
Она несколько повысила голос, но, казалось, не очень рассердилась. Она делала вид, что возмущена, чтобы вызвать его на откровенность. Он развел руками.
— Весьма сожалею.
Она тут же передразнила его:
— И я сожалею...
Она прошла к себе в спальню и закрыла дверь. Севр понял, что все его планы рушатся. Если она сообщит его приметы и уточнит, что он ждал сестру, то у полицейских возникнут подозрения. Как избежать такой опасности?.. Как обезвредить женщину, которая думает лишь о мести? И к тому же, чем дольше он будет держать ее взаперти, тем больше навлечет подозрений. Придется все объяснить Мари-Лоре, а она от этого может совсем потерять голову. Что тогда? Он же не мог задушить Доминик, чтобы ей помешать... Сдавить руками ее шею... там, где кожа нежнее всего, где бьется жизнь... Сдавить бы хоть слегка, чтобы увидеть...
Дверь в спальню снова открылась. Доминик надела прозрачный пеньюар, слегка перетянутый поясом. На ногах у нее были марокканские туфли без задников. Пеньюар лишь слегка прикрывал ее тело. Она чувствовала себя превосходно. В руках Доминик держала небольшой флакончик и кисточку.
— Если вы меня задержите слишком надолго, — сказала она все с той же игривостью и непринужденной естественностью, — то забеспокоится мой муж. Тем хуже для вас.
— Он далеко, — проворчал Севр.
Она открыла флакончик и стала наносить лак на ногти левой руки.
— Три часа лета!
— Он ревнив?
— Да, хотя в то же время равнодушен... потому что теперь он стар. Это довольно сложно объяснить. Он не раз смотрел смерти в глаза, так что каждый новый день для него словно подарок Всевышнего.
— Смотрел смерти в глаза?
— Да... он жил в Оране[3], а ведь там разгорелись самые ожесточенные бои.
От лака для ногтей исходил сильный запах. Севр наблюдал за легким движением кисточки, женщина водила ею сосредоточенно, приоткрыв рот и нахмурив брови. Не отрывая взгляда от ногтей, она попятилась наугад к креслу, стоящему напротив Севра, и, когда почувствовала бедром подлокотник, медленно села, балансируя на одной ноге. Пеньюар распахнулся, обнажив черный чулок, пристегнутый треугольной подвязкой.
— Я до сих пор удивляюсь, как нам удалось выкрутиться, — продолжала она. — В то время я еще не была его женой. Он женился на мне позже, когда мы переехали в Испанию. В этом отношении с испанцами шутки плохи... Будьте любезны, подержите этот пузырек. У меня плохо получается левой рукой...