— Доминик! Умоляю вас... Это письмо может спасти меня... Я больше никак не могу доказать, что Мерибель покончил с собой.
— Ключи!
— Что?
— Верните мне ключи!
Он бросился на дверь, и она приоткрылась чуть пошире.
— Если вы войдете, я его разорву.
Задыхаясь, он стал растирать плечо. Он с такой силой толкнул дверь, что сердце чуть не выскочило из груди и, казалось, застряло где-то между ребрами. Он услышал, как она чиркнула спичкой.
— Боже мой! Доминик... Вы не сделаете этого!
Он вновь разбежался и бросился на дверь. За створкой что-то треснуло. На этот раз он почти мог проскользнуть. Она приблизила спичку к уголку записки. Она тоже перестала владеть собой. Пламя коснулось бумаги, но записка не загорелась. У Доминик дрожали руки. Севр протиснулся между дверью и стеной. Его куртка зацепилась за ручку.
— Остановитесь... Доминик.
Чем отчаяннее он пытался высвободиться, тем более упругой становилась ткань. Пламя охватило край бумаги и устремилось к руке, держащей письмо. У Севра на шее вздулись вены от напряжения. Он видел, как увеличивается черный круг, пожиравший в нижней части пламени строчки, написанные Мерибелем. Теперь поздно! Его мышцы ослабли, он отпрянул назад, куртка освободилась, и он очутился по ту сторону, весь в поту, в полном изнеможении. От письма остался только обгоревший клочок, он упал из рук Доминик, разлетелся на кусочки, которые свернулись, как мертвая кожица, и упали на плиточный пол. Севр прислонился к стене.
— Ну, — выговорил наконец он, — можете радоваться!
Она медленно опустила руку, державшую письмо. Ярость, исказившая ее лицо, постепенно проходила. Она закрыла глаза, чтобы вновь открыть их, как бы пробуждаясь от глубокого сна.
— Вам не следовало меня провоцировать.
Он уцепился за спинку стула и подтащил его к себе. Ноги у него подкосились.
— Если меня арестуют, — прошептал он, — я пропал. Вы только что вынесли мне приговор... Но я никого не убивал!
С горькой улыбкой он добавил:
— Я на это просто не способен. Если бы я был тем, кем вы меня считаете, я вас задушил бы здесь, сразу, не колеблясь.
Он опустил голову, посмотрел на свои руки, лежащие на коленях, и продолжил хриплым голосом:
— Но это — вы, и поэтому я не сержусь на вас. Вы по-прежнему хотите уйти?
Она села на табуретку. Силы покинули и ее тоже.
— Наверное, я ошиблась, — созналась она. — Поставьте себя на мое место. Вы даете мне честное слово, что ваша сестра придет?
— Что за вопрос? Разве я могу кривить душой в таком положении?
— Тогда я подожду.
Она посмотрела на него испытующе, как судья на подследственного.
— Вот видите... — продолжала она. — Мне сдается, что вы потеряли уверенность... Хотелось бы, чтобы вы в ее присутствии повторили все, что изложили мне. Если это правда, я попробую вам помочь.
— Прежде всего вы попытаетесь сбежать. Вы только об этом и думаете!
— Вы не верите?
Он кивком показал на пепел от записки.
— После этого трудно верить!
Удрученные, они смолкли, прислушиваясь к шуму ветра и дождя.
— В жизни я совершила немало такого, чем вряд ли стоит гордиться, — сказала она. — Хотя я не злая. Если вы заслуживаете того, чтобы получить шанс на спасение, я помогу вам. Но меня столько раз обманывали! Разрешите мне поговорить с вашей сестрой.
Что ж, почему бы и нет? Севр задумался. Не это ли лучшее решение? Доминик могла бы стать куда более ценной союзницей, чем Мари-Лора. Она-то могла ехать куда угодно. У кого она вызовет подозрение? Оправдываться за свое пребывание в комплексе ей не нужно. И главное, он не потеряет ее... во всяком случае, не сразу...
— Войдите в мое положение, — сказал он. — Официально меня нет в живых... Меня никто не должен узнать.
— Я понимаю, — сказала она. — Для вас самое трудное — уехать отсюда.
— Если вы мне поможете, то вас будут считать моей сообщницей.
— Как сказать! Можно разработать такой план... Но стоит ли ломать копья именно сейчас?.. Подождем вашу сестру.
Напряжение как-то само собой спало. Между ними установилась даже какая-то симпатия. Может, потому, что у него пропал интерес к борьбе, а может, потому, что она не испытывала больше чувства враждебности. Совершенно неожиданно сожженное письмо их сблизило. Оба пребывали в растерянности, но именно это и сплачивало их. В молчании теперь не таилось угрозы. Она встала, взяла щетку, стоящую в стенном шкафу, неторопливо, осторожно, как будто речь шла о мертвой птичке или о чем-то очень хрупком и дорогом, собрала пепел. Подобный жест служил лучшим доказательством тому, что она приняла его версию, а ее сдержанность была только последним проявлением гордости. Затем она наскоро приготовила ужин и поставила два прибора.
— Нам будет не хватать всего этого, — заметила она.
И это впервые прозвучавшее «нам» тоже свидетельствовало об определенных переменах.
— Завтра вы будете свободны, — сказал он.
И, вторя ей, тут же поправился:
— Мы будем свободны!
Они быстро поели. Тем не менее она казалась очень озабоченной. Их соглашение было столь хрупким, что Севр предпочитал молчать. Он хотел помочь ей вымыть посуду, но она его отстранила, не сказав ни слова. Тогда, чтобы доказать свои добрые намерения, он включил телевизор. Когда начали передавать местные новости, она бесшумно проскользнула в гостиную, но осталась стоять около двери. Было ясно, что она не сдалась и пока временно заняла нейтральную позицию. Но в сводке о ферме ничего не сказали. Севр выключил. Она еще секунду не шевелилась, как бы не замечая, что телевизор уже не работает. Она выглядела растерянной и, казалось, не замечала ничего вокруг, словно ее застигла врасплох какая-то недобрая новость. Раскаивалась ли она в том, что сожгла записку? Севр чувствовал, что она вовсе и не мечтает обрести свободу. Все усложнялось. Он перестал быть для нее преградой, проблемой — одним словом, ничего из себя не представлял! После сцены на кухне он ее уже интересовал гораздо меньше. А может, после всего, что он наговорил, она его просто презирала? Он не смел задать вопрос, отдавая себе отчет в том, что они стали друг друга стесняться. Она удалилась в спальню, а он сожалел о тех часах, когда они чувствовали себя врагами. Ветер ослабел. Так глупо терять вечер, тем более что это, без сомнения, их последний вечер. Ему столько еще нужно объяснить! Он прошел через гостиную, остановился в коридоре.
— Доминик! — позвал он. — Доминик... Я бы хотел...
— Завтра, — сказала она.
Он не настаивал. Он не решился прохаживаться взад и вперед, как накануне, и украдкой заглядывать в спальню. Он улегся на диване. Ночничок опять прочертил на ковре светлую дорожку, но у него больше не возникало желания пройтись по ней. Он безнадежно старался заснуть и не заметил, как уснул. Наступило утро. Начинался новый день, который все поставит на свои места. Буря стихала. Было слышно, как вода стекает с крыш. Шум моря стал приглушеннее. Севр сел среди смятых подушек и неожиданно увидел ее. Она расположилась в кресле, рядом с телевизором, одетая, плащ лежал на коленях, как у пассажира, ожидающего первого поезда.
— Здравствуйте, — сказал Севр.
— Я больше не могу, — прошептала она. — Побыстрее бы все закончилось.
В ее голосе опять зазвучала озлобленность.
— О! У нас есть еще много времени, — сказал Севр и тут же пожалел о своих словах. Чтобы разрядить обстановку, он открыл окно. Теперь они могли наблюдать за дорогой. Моросил теплый дождик. Очертания домов едва просматривались, а на пустыре образовались огромные лужи. Ветер совсем стих.
— И не увидишь, как она подъедет, — сказал Севр.
— Скорей бы уж, — вздохнула Доминик.
Потянулось утро. Севр заварил чай, предложил чашку Доминик, та отказалась. Она с трудом сдерживала нетерпение, то и дело вставала, подходила к окну и нервно ходила по гостиной. Она навела полный порядок в спальне. Ее чемодан, уже собранный, стоял у двери в прихожую. В полдень они слегка перекусили, и Доминик прибралась на кухне. Квартира опять приобрела нежилой вид. По мере того как шло время, в них росло отчуждение друг от друга. Дождик превратился в густой туман. Обогреватель они выключили, и в квартире становилось холодновато.
— Мы услышим шум машины? — спросила Доминик.
— Не думаю, что она рискнет остановиться перед жилым массивом. Она скорее доедет до грунтовой дороги, а оттуда придет пешком.
— С чемоданом?
Она хотела дать понять, что Мари-Лора глупа, что все выглядит идиотски и что если она ждала, то только из чувства порядочности. Она уже, конечно, сожалела, что на какое-то мгновение усомнилась в виновности Севра.
Севр прекрасно понимал, что если Мари-Лора не появится, то больше он не сможет удерживать Доминик. Он сидел на диване, когда она сказала, стоя у окна, неуверенным голосом:
— Полагаю, что это она!
Севр ринулся к Доминик. Он увидел, как из тумана возник серый силуэт, согнувшийся под тяжестью чемодана. Да, это Мари-Лора.
— Подождите меня здесь! — крикнул Севр. — Я ей помогу.
Он вышел, поискал рубильник, включил его, протянул руку к лифту, затем передумал, быстро вернулся назад и закрыл на ключ дверь в квартиру. Когда он вновь подошел к лифту, кабина шла вниз. Мари-Лора, не зная, что он находится на четвертом этаже, поднимется на третий, где расположена показательная квартира. Спуститься к ней он уже не успевал. Он подождал. Его сердце неистово билось. Наконец он услышал мягкий щелчок остановившейся на первом этаже кабины. Тогда он нажал на кнопку вызова. Однако лифт продолжал стоять на первом этаже. Быть может, Мари-Лора никак не могла втащить чемодан, ведь автоматические двери закрывались слишком быстро. Наконец кабина тронулась, и он увидел мигающую красную лампочку. Не остановит ли Мари-Лора лифт, решив, что что-то неладно? Но кабина тихонько двигалась вверх и остановилась перед ним.
— Ну наконец-то, — сказал он, открывая дверь.
Кабина была пуста.