ря этой тайне. Короче говоря, они требуют, чтобы все менялось, оставаясь неизменным.
Мы прощаем фокуснику его трюки, потому что он не раскрывает их секреты. Автору детективных романов мы не верим никогда. Он должен показать руки и вывернуть карманы. У него выигрыш оборачивается проигрышем. Его упрекают в том, что он нашел чересчур банальное решение!
Банальное... Когда иллюзионист манипулирует со своими аксессуарами, он знает, какой произведет эффект, когда же писатель обрисовывает изначальную ситуацию, то он и сам не представляет, как будет развиваться его идея, куда она его приведет и чем все это закончится. Его упрекают в том, что он прибегает к трюкам. Согласны! Но опять-таки следует понимать, что «трюки» придумываются по ходу действия, оттачиваются, уточняются по мере того, как развивается фабула. Их досконально понимаешь только тогда, когда опускается занавес. Вот чего читатель не успевает заметить. Он не без наивности полагает, что все уже сказано с самого начала и что автор вволю водит его за нос. Ему даже не приходит в голову, что автор движется на ощупь, испытывает нерешительность, сворачивает с дороги и в результате в поиске истины опережает читателя всего лишь на один шаг. Нужны доказательства? Пожалуйста!
В процессе написания «Морских ворот» мы задавались вопросом: кого же «мустанг» должен сбить — Мерибеля или Мопре? И в том, и в другом случае фабула не могла измениться коренным образом, просто повествование велось бы «с лица» или «с изнанки». «С лица» — если Мерибель действительно покончил с собой, «с изнанки» — если он только сделал вид, что покончил с собой. Живой Мерибель — какая неожиданная развязка! Читатель не преминул бы нас упрекнуть за такой поворот событий, но и не хотел бы, чтобы все произошло иначе. Нам следовало идти на риск. Не без некоторого сожаления!..
А не интересней было бы вести рассказ не от имени Севра, а от имени Мерибеля? Тогда бы читатель присутствовал при втором визите Мопре, когда Севр ненадолго уехал с фермы. Читатель сопереживал бы Мерибелю, участвовал бы в разработке плана действий при невольном сообщничестве жены Мерибеля, наблюдал бы за комедией, разыгрываемой Мерибелем в курительной комнате, закрытой на засов, увидел бы, как тот убегает на «мустанге». С ним бы мы приехали в комплекс, вошли бы в квартиру Доминик, квартиру, которую мы в спешке покинули при неожиданном приезде Севра. А потом мы проследили бы за Мари-Лорой, затем...
Стоит ли продолжать? Мы переживали бы сомнения и надежды убийцы, а не невиновного. Но и другие версии имеют право на существование. Предположим, что историю начинает рассказывать Мари-Лора... И тогда очевидно, что именно она становится главным действующим лицом в сцене, когда Севр, потрясенный кажущимся самоубийством Мерибеля, решает занять место покойника... Затем Мари-Лора отвечает на вопросы полицейских. Мари-Лора обнаруживает в чемодане два фальшивых паспорта и направляется за разъяснениями к мужу... Разве такой поворот событий не заслуживает внимания?
Увы! Мари-Лора умирает слишком рано!
А Доминик появляется слишком поздно. Разве не интересно было бы выслушать любопытную и волнующую историю этой молодой женщины, которая в поисках возлюбленного попадает во власть таинственного незнакомца?..
Итак, мы сделали свой выбор. Мопре стал первой жертвой, хотя кое-кто напрасно называет наш выбор «трюком», а Севра — главным действующим лицом. Найденное решение представляется наиболее удачным. Мы считаем, что именно при таком раскладе читатель получает наибольшее удовольствие от книги. Ведь в конечном счете детективный жанр подчиняется только этому закону.
Но судьба Севра не должна затмевать три другие. Они как бы накладываются на его судьбу. Их присутствие, поверьте нам на слово, не делало повествование легче и до самого конца несчастный иллюзионист рисковал оступиться, что-то забыть, где-то перегнуть палку. Каждый трюк не придавал автору уверенности. Напротив, он таил опасность, потому что ученик волшебника — а именно им является автор каждого романа — может знать преимущества своего изобретения и не подозревать о скрытых подвохах.
Не нам судить, выиграли ли мы предложенную партию. Точно так же мы не рассматриваем это послесловие как свою защитительную речь. Просто мы уже не раз замечали, что сегодняшний читатель уже не тот, что в былые времена. Он не такой хитрый, но более недоверчивый. Он хочет пасть жертвой обмана, но тут же обвиняет автора, что тот его обманул. Он ставит под сомнение детективный роман, упрекая его в том, что он написан так, а не иначе. Но именно в детективе находит свое отражение наша многообразная жизнь. Вот почему хороший читатель не будет его «глотать», а станет читать небольшими кусочками, стараясь «расшифровать», потому что истина заключается не в том, что написано, а в том, что осталось за рамками повествования. Зритель соглашается смотреть фильмы, смысл которых от него ускользает, он по-своему «домысливает» фильм. Читатель охотно читает романы, где происходят правдоподобные события. Почему же именно детективному роману отказывают в праве изображать действительность, следуя законам жанра?
Для того чтобы создать ощущение двусмысленности, детективный роман описывает исключительную ситуацию, но вовсе не прибегает к трюкам. Это известно. Если ситуации банальны или совершенно неправдоподобны, вполне справедливо ставить их под сомнение, но когда автору отказывают в праве придумывать неординарные события, то тем самым наносят удар по жанру, который якобы любят.
Белая горячка
Постукивая молоточком по моим коленным чашечкам, Клавьер повторял:
— Неважно!.. Неважно!..
Я смотрел на его лоснящийся череп. В тридцать пять лет у него начисто отсутствовала шевелюра, что делало его похожим на постаревшего младенца. Он неторопливо меня осматривал — так знаток ходит вокруг машины, потерпевшей аварию.
— Пьешь много?
— Когда как.
— В среднем?
— Ну... утром чуточку виски, чтобы запустить мотор. Иногда, если устану, около десяти часов... Само собой разумеется, после обеда... Но главным образом — ближе к вечеру...
— Насколько я помню, студентом ты не пил.
— Да, я начал пить после того, как связался с Марселиной. Два года назад.
— Вытяни руку, держи ладонь прямо.
Зря я старался — пальцы тряслись.
— Понятно... Отдохни... Расслабься.
— Но в том-то и дело, старина, что я не в состоянии расслабиться... поэтому я и пришел к тебе.
— Ложись.
Он обернул манжетку вокруг левой руки, заработал резиновой грушей.
— Давление сильно пониженное. Будешь продолжать в том же духе — беды не миновать. Сейчас у тебя работы много?
— Хватает.
— А я думал, что строительство дышит на ладан.
— Так оно и есть. Но я сопротивляюсь.
— Нужно все бросить... на пару недель. И даже...
Он присел на краешек стола и закурил сигарету.
— Ты должен поехать отдохнуть.
Я постарался изобразить улыбку.
— Однако... я еще не дошел до чертиков, я еще не допился.
— Конечно. Но и такое может случиться. Ну вот... Тебе даже не удается застегнуть пуговицу на манжете рубашки... Садись в кресло... Скажи... неужели ты так сильно ее любишь?
Я боялся этого вопроса, потому что сам задавал его себе уже не первый месяц. Клавьер сел за стол, и я почувствовал себя, как на скамье подсудимых.
— Я хорошо помню ее, — продолжал он. — Марселина Лефевр!.. Когда я уехал в Париж, она училась на втором курсе юридического факультета, не так ли?.. Вы вроде даже были помолвлены?
— Да.
— Ну и?.. Что же произошло?.. Вы поссорились?
— Она вышла замуж, за Сен-Тьерри.
— Сен-Тьерри?.. Подожди... Что-то не припомню... Высокий, сухощавый такой. Большой сноб, он еще собирался поступать в Центральную[4]? Сын промышленника?
— Да... У него завод шарикоподшипников в Тьере. У отца огромные владения недалеко отсюда... Впрочем, ты же знаешь... Сразу после Руая — налево... Дорога тянется вдоль парка, километра два, даже больше.
— Приходится заново привыкать, — сказал Клавьер. — Двенадцать лет в Париже — это много. Я уже не узнаю Клермон. А почему она вышла за Сен-Тьерри?.. Деньги?..
Меня томила жажда.
— Да, возможно... Но здесь все не так просто. Не знаю, помнишь ли ты... у нее есть брат...
— Я не знал его.
— Ничего из себя не представляет... он старше и жил за ее счет. Он и толкнул сестру на это замужество после того, как Сен-Тьерри взял Марселину к себе секретаршей.
Теперь у меня появилось желание высказаться.
— Я хочу, чтобы ты понял, это не тривиальная связь. Я тебе объясню... Ты не мог бы дать мне воды?
— Сейчас.
Он вышел. Когда-то Клавьер мне нравился. Мы часто встречались в Доме кино. Марселина тоже безумно любила кино! Но нам не удалось достойно постареть... Чего не скажешь о Клавьере. Он-то стал невропатологом, как и хотел. А что же я?.. Я, который возомнил себя архитектором, этаким Ле Корбюзье! А Марселина, она тоже с легким сердцем забросила науку!
Клавьер принес стакан воды.
— Сначала, — сказал я, — тебе следует разобраться в наших отношениях. Старик Сен-Тьерри больше не выходит из замка. Он очень болен... вероятно, рак печени, хотя он и не догадывается об этом. Поэтому его сын вынужден мотаться из Парижа, где расположены его офис и квартира, в Руая. Естественно, Марселина ездит с ним. Но довольно часто она остается со свекром. Так мы с ней и встретились. Ведь в замке всегда найдется что подреставрировать, и поэтому Сен-Тьерри обратился ко мне.
— Так-так... Он мог бы выбрать другого архитектора.
— Он знал, что я возьму недорого... Ты даже не представляешь, до чего все в этой семье прижимисты!
— Но я не понимаю, как Марселина и ты...
Я залпом осушил стакан, не утолив жажды.
— Она ненавидит Сен-Тьерри, — сказал я. — И сожалеет о содеянном, это несомненно... Ее настоящий муж, в какой-то мере, я.