рую я так старательно взлелеял и которая заменила мне талант.
Коньяк имел сладковатый, маслянистый привкус и отдавал лаком. Я снова принялся за виски. Последняя рюмка. Я обещал... Значит, вопрос о разрыве отпадает. Эта мысль вывела меня из оцепенения. Подобные мысли приходят в голову по утрам, когда новый день вступает в свои права. Клавьер полагал, что все понимает, но он ничего не понял. С Марселиной я никогда не расстанусь. Потому что в ней воплотилась какая-то часть меня самого, непостижимая, неуловимая, самая ценная. Я пригубил виски и почувствовал себя лучше. Я много раз замечал: первая рюмка всегда пробуждала мои обиды. Я пил как бы собственную желчь. Вторая навевала поэтическое настроение. Я вылезал из собственной шкуры, образы принимали почти болезненную ясность, они сопровождали меня в моих раздумьях. И сейчас, когда я думал о Клавьере, то вновь видел его блестящий череп, отливающий синевой по бокам, там, где он тщательно сбривал свои редкие волосы, родничковую впадинку, морщины на лбу... Эти образы столь явственно возникали перед моими глазами, что мне приходилось замахиваться на них, чтобы прогнать, развеять, как сигаретный дым. Но наибольший эффект оказывала третья рюмка. «Как ты представляешь себе будущее?» — спросил меня Клавьер. Вот теперь я его видел. О! Ничего определенного. Но, в конце концов, Сен-Тьерри много ездил... он всегда мчался во весь опор, независимо от погоды, летом и зимой... И тогда одно неверное движение, камень в лобовое стекло, обледеневшая дорога... крошечная надежда, которая исчезнет с наступлением ночи и которую мне снова придется воскрешать, возбуждать, все больше и больше разрушая при этом свое здоровье.
Я заплатил и вышел. Хмель бродил во мне и вызывал почти радостное возбуждение. Огни города казались особенно роскошными. Я решил вернуться домой. Может быть, пришла почта? Кто знает? Например, меня ждет сногсшибательный заказ — строительство школьных зданий, один из тех проектов, которые приносят сотни и сотни миллионов! Я стану богаче и могущественнее Сен-Тьерри! Ко мне станут обращаться «мсье Шармон». Он будет принимать меня в гостиной замка, а не в холле. Я засмеялся. Очевидно, я несколько перебрал.
Я жил недалеко от собора в просторной квартире, две комнаты которой я превратил в свой офис. Из окон виднелись крыши, облака, вершины Домской горы. Элиана, моя секретарша, оставила записку на моем бюваре:
«Фирма «Дюрюи» сообщила, что привезли шифер...
Звонил Эммануэль Сен-Тьерри. Он просил, чтобы вы связались с ним как можно скорее...»
Я и не знал, что он заедет в Руая. Марселина не говорила мне об этой поездке. Я посмотрел на настольные часы. Почти восемь. Но... если Эммануэль находится в Руая... тогда, наверное, и Марселина здесь? Возможно, старик Сен-Тьерри вот-вот отправится в мир иной? Плохо! У Марселины не будет времени вырваться. Я сел. Я устал от этой игры в прятки. А если я не сдвинусь с места? Если пошлю его хотя бы разок?.. Но я прекрасно знал, что бесполезно прислушиваться к своей совести. Я протянул руку к телефону. Повинуйся, старина, и торопись. Раз Сен-Тьерри оказывает тебе честь и звонит, то торопись! Он ненавидит ждать! Он тебе уже говорил об этом. Я открыл вмонтированный в стену сейф. За несколькими досье стояла бутылка «Катти Сарк». Я еще стыдился собственного порока. Я изрядно отхлебнул прямо из горлышка, хорошенько прокашлялся и, как бы из детской шалости, набрал номер Сен-Тьерри, держа в руке бутылку. Он, наверное, ужинает. Старый Фермен, ведь там все из другого века, подходит церемонно шепнуть ему на ухо, что кто-то позволил себе его побеспокоить. Я отхлебнул еще. Может, и меня не будут беспокоить! Но нет. На этот раз я ошибся. Голос Сен-Тьерри звучал любезно.
— Это ты, Шармон?.. Решительно у тебя дел больше, чем у министра. Я могу тебя увидеть?
— Завтра.
— Нет, сейчас... Это срочно! Через два часа я уезжаю в Милан с Симоном. Так что, сам понимаешь... Сможешь? Ну конечно, сможешь! Я буду тебя ждать у ворот. Это пятиминутное дело, но мне хотелось бы все решить до отъезда... Да! Еще одно... Никому не говори об этой встрече... Когда выйдешь из дому, ты рискуешь наткнуться на кого-нибудь из наших общих знакомых... в разговоре смотри нечаянно не сболтни, знаешь, как бывает: «Сен-Тьерри? Надо же, я как раз к нему еду...» Прошу тебя, будь внимательней... Ни слова. Согласен?.. Хорошо! До скорого.
Он повесил трубку. Я заметил, что у меня влажные руки и на лбу выступил пот. Я медленно сел. Неужели он знал?.. Эта таинственность, что она означала?.. Я еще выпил. Он любил скрытничать. Марселина не раз жаловалась на это. Но сейчас я почуял западню. Напрасно мы с Марселиной принимали всяческие меры предосторожности, все равно мы оставались во власти злого рока. А потом?.. Да, потом!.. Я не решался об этом и думать... Я сказал Клавьеру не всю правду. Но что меня тревожило днем и ночью, внушало тайный ужас, так это именно то... что Сен-Тьерри узнает правду. Я не очень боялся, что он вспылит. И даже если бы он бросился на меня, с каким наслаждением я бы его ударил! Нет, я не боялся его. Я боялся только его презрения. Мне хватало и своего. В течение нескольких часов в этом городе, где вся жизнь зиждется на именитых гражданах, на их ссорах, на небольших скандалах, мне вынесут приговор и приведут его в исполнение. И мне останется только уехать далеко, как можно дальше. А я на это был не способен. Не потому, что у меня не хватит сил все начинать заново, скорее потому, что любое переселение окажется для меня фатальным. Я чувствовал себя зверем, привязанным к своему логову всем нутром, впитавшим в плоть и кровь его запахи, привыкшим к его тропинкам, распознающим его шумы, знакомым со всеми укромными местечками. Даже если когда-нибудь мне придется расстаться с Марселиной, у меня останется тихая радость бродить по этим улочкам, сидеть в этих кафе, возвращаться туда, где недавно проходил. Клавьер хотел меня «подновить». Не очень-то я к этому стремился. Мне сомнительны люди без прошлого. Тогда вставай! Если он на меня набросится, я стану защищаться. Я поставил бутылку на место, разорвал записку Элианы. Защищаться чем? Оружия у меня не было. Я развязал галстук. Голова слегка кружилась. Что же придумать? Я увидел пресс-папье, небольшой кусок кварца с вкрапленными фиолетовыми кристалликами, выступающими, как зубы из челюсти животного. Ей-богу, если придется защищаться, из него получится неплохой кастет. Я немного поколебался, затем сунул его в карман плаща и вышел.
Я потерял много времени, разыскивая свою машину. Если я ею не пользовался два-три дня, то уже не мог найти. В конце концов я натолкнулся на нее за собором. Свежий воздух не развеял пары алкоголя, наоборот, я окончательно опьянел. Вцепившись в руль, внимательно следя за сигналами светофора, я свернул на дорогу в Руая. Я больше ни о чем не думал, тихонько ехал, придерживаясь правой стороны. Вскоре я очутился за городом, затем поехал вдоль стены парка. Я поставил «симку» на обочину, предпочитая прийти на встречу пешком. Я не стеснялся своей машины, хоть и не каждый месяц мыл ее. Мне просто хотелось немного пройтись. Может, после короткой прогулки я приду в себя. Еще никогда Сен-Тьерри не видел меня захмелевшим. Без пяти десять. Я приехал раньше назначенного часа. Я остановился у ворот. В глубине аллеи для верховой езды виднелся замок. На первом этаже горел свет. У крыльца я разглядел белый «мерседес». Как узнать, там ли Марселина? Не знаю почему, я вспомнил вдруг о табличках, висящих в холле дорогих гостиниц: «Просить милостыню запрещено». Я отступил назад и на дороге справа от себя увидел в темноте красную точку сигареты.
— Шармон?
Мне навстречу направлялся Сен-Тьерри. Он бросил сигарету и протянул мне руку.
— Сожалею, что побеспокоил тебя, — сказал он. — Но если я хочу быть в Милане завтра утром, нужно ехать прямо сейчас.
Мне казалось, что его голос доносился издалека, и я старался изо всех сил идти прямо, изображая из себя несговорчивого, вечно чем-то недовольного, раздраженного человека.
— Отцу ничуть не лучше. Врач только что ушел. У него нет никаких сомнений, что конец близок. Но ты же знаешь моего отца. Он болел всю свою жизнь, но сила воли поддерживала его. Так вот, он считает, что это очередной приступ болезни, который он одолеет своей энергией. Он и не думает, что умирает. Естественно, никто ему не перечит.
Он посмотрел на замок. Свет, горевший в правом крыле, погас.
— Наверное, уснул, — сказал Сен-Тьерри. — Ему колют морфий. К сожалению, я не могу отложить поездку, но завтра приедет Марселина. Она всем и займется.
Мои страхи потихоньку развеивались. Судьба старого владельца замка оставляла меня равнодушным. После того как Сен-Тьерри уедет, я смогу без всяких хлопот увидеть Марселину.
— Пройдемся немного, — предложил Сен-Тьерри. — С тех пор как я приехал сюда, я дышу только запахами лекарств.
Он протянул мне свой портсигар, и я совершил ошибку, согласившись взять сигарету. Пальцы дрожали, я уронил ее, поискал на ощупь. Сен-Тьерри посветил на землю фонариком.
— Спасибо.
Он направил луч мне в лицо.
— Честное слово, ты пил!
— Только одну рюмку перед тем, как приехал. Вы мне не дали поужинать.
Я всегда считал делом чести говорить ему «вы». Мы даже чуть не поссорились по этому поводу однажды. «Пожалуйста, если это тебе доставляет удовольствие, — отрезал он. — Но я остаюсь на «ты» со всеми бывшими однокурсниками и не изменю себе». Он остановился на дороге, подождал меня. Я различал его длинную тощую фигуру.
— Напрасно ты это делаешь, — продолжал он. — К подобным вещам быстро привыкаешь, и к тому же это плохая реклама.
— В Клермоне есть другие архитекторы. Вы можете обратиться к ним!
Мне не удавалось взять себя в руки. Я и не догадывался, что ненавидел его до такой степени.
— Ну, если ты так ставишь вопрос! — сказал он. — Очень жаль. Я надеялся сделать тебе крупный заказ. Теперь же я спрашиваю себя...
Он сделал несколько шагов, я последовал за ним, стараясь обуздать свое раздражение, вызванное действием алкоголя.