— Алло... — Она говорила тихо, так что я с трудом ее слышал. — Алло... Что происходит, Ален?
— Просто я спешу, я взял на себя определенные обязательства. Так я начинаю или нет?
— Лучше не надо, до тех пор пока здесь не произойдет... что-либо конкретное.
— А «конкретное» произойдет скоро?
— Неизвестно. Сердце у него здоровое... Если что-нибудь случится, я поставлю вас в известность, мсье Шармон.
Связь оборвалась. Вероятно, из-за преданного слуги, который повсюду совал свой нос. Что ж, мой славный Шармон, выбора нет. Придется самому браться за работу, как говорил Мейньель. За неприятную работу. Я залпом выпил рюмку коньяку и заказал еще одну — лишь для того, чтобы набраться сил и обдумать одну мысль, которая только что меня осенила. Раз от меня все отворачиваются, то я возьму дело в свои руки как можно скорее — а именно сегодня вечером. Я, Ален Шармон, вытащу труп сам и положу на дорогу у всех на виду. А тот идиот из Милана пришлет письмо, подписанное «Сен-Тьерри». Полиция долго будет разбираться!.. Нет, если подумать, здесь что-то не так. Если Симон находился в Милане, то он не мог в то же самое время быть здесь и заниматься трупом. Я только отводил от него подозрения. Нужно положить труп в самой удаленной части парка, чтобы... Нет! Это ничего не меняло.
— Официант!..
Прошу прощения. Я ошибся. Напротив, если полиция завтра обнаружит труп, то судмедэксперт легко установит, что смерть наступила несколько дней назад, то есть до отъезда Симона. Всем станет ясно, что Симон спрятал свою жертву в кустах, чтобы затем занять его место... Мои рассуждения казались логичными. Оставалось вытащить Сен-Тьерри из подвала!
Меня бросало в жар. Сен-Тьерри был не очень тяжелым, однако существовало препятствие — дюжина ступенек, которые надо преодолеть. Взвалить его на спину? Озноб прошел по телу от отвращения. Взять его под мышки и вытащить?.. Тоже омерзительно. Может, использовать трос?.. Главное — избегать любого прикосновения... по крайней мере, продолжительного соприкосновения. Да, канат, но где я возьму его? Что за увертки! А канат, который я всегда вожу в багажнике на случай аварии? Он длинный, прочный. У меня все есть под рукой, все, кроме мужества. Я мысленно делал скользящую петлю... А как ее потом накинуть?.. Поднять голову... продеть через плечи... но еще нужно поднять руки... Я вцепился в стойку бара.
— Официант... Чего-нибудь покрепче!
— Вы не думаете, мсье, что... На вашем месте я бы остановился.
Он прав. Мне нужна воля, а не алкоголь. Я заплатил и очутился на улице. Ноги тряслись. Если честно, то меня всего трясло. Но я должен... Я должен... Не знаю почему... но должен. Иначе я действительно стану последним подонком. Я расхлебываю... потому что заварил... или скорее я заварил и теперь должен расхлебывать. Наконец я себя понимал, и все звезды, светившие над крышами, понимали меня, обещали мне чудесную ночь, без дождя. Ночь, которая не оставит следов от тела, когда его поволокут по земле. На самом деле ночь такая, о которой можно только мечтать. Ночная тишина и морозец, они отпугнут любопытных. Твоя ночь, Шармон, если ты мужчина!
Я напрасно старался двигаться осторожно, земля трещала так, как будто я ступал по битому стеклу. Давно минула полночь. Городские шумы смолкли. Когда я проходил мимо замка, то заметил слабый свет в комнате старика. Остальные окна оставались темными. Я был совершенно уверен, что никто меня не побеспокоит. Единственная опасность таилась во мне самом. Алкоголь догорал в моей крови, как затухающая трава, которая сильно дымит. Встав на четвереньки, я перелез через проем, слегка запутавшись в канате. Я надел брюки для верховой езды и куртку на меху, чтобы чувствовать себя не столь стесненным в движениях, но канат, слишком долго пролежавший в багажнике, немного испачкался в масле и все время разматывался.
Я остановился на пороге особнячка. Дверь оставалась открытой. Момент настал... Я расстегнул ворот куртки. Я вновь стал задыхаться. Куда я положу труп?.. Может, сначала было бы разумней осмотреть кустарник, росший недалеко от особнячка... Я знал, что старался выиграть время, что хитрил сам с собой, и все же гордился своей прозорливостью, аккуратностью, тщательной аккуратностью! Ни в чем не полагаться на случай. Я пошел в сторону парка. Звезды мерцали на голых ветвях, как весенние бутоны. Я считал шаги: 40... 50... Достаточно. Даже слишком. Дорога осталась далеко позади. Потом вдруг мне стало стыдно. Все это уловка, повод избежать испытания. Нужно только вытащить тело и оставить снаружи. Потом... что ж потом?.. События сами определят продолжение истории.
Я вернулся к особнячку и решительно вошел внутрь, закрыв за собой дверь. Отступать больше некуда. Я снял перчатки, зажег фонарь и поставил его на пол. Он хорошо освещал потолок, но бледно отсвечивал на стены. Я достаточно хорошо видел, чтобы сделать скользящую петлю. Я просунул в петлю ногу и сильно потянул, чтобы испытать канат на прочность. От усилия кровь ударила в голову, запульсировала на шее. Я закрыл глаза, и под веками светящийся диск фонаря распался на зеленые сверкающие пятна. У меня никогда не хватит сил... Я медленно тер виски. Спокойно... теперь лучше. Не может быть и речи, чтобы поднять труп одним махом, только преодолевая ступеньку за ступенькой. Я открыл глаза... Под лестницей что-то шевелилось. Я схватил фонарь и направил его на дверь, ведущую в подвал, но выступающий угол мешал мне как следует разглядеть. Я замер. Мне что-то послышалось... Но в пустом доме всегда что-то может послышаться... Я вытащил ногу из петли, не выпуская фонарь из рук. Он проложил передо мной дорогу, по которой теперь я должен идти. Я сделал шаг, и пол протяжно затрещал. Я резко остановился... Что-то быстро проскользнуло... нечто живое... или почудилось? Может, это перегретая кровь стучит в выжженных алкоголем мозгах? Если бы я не закрыл дверь, то ночь успокоила бы меня. Я чувствовал себя ужасно одиноким, ощущая под ногами реальное присутствие трупа, для которого дом стал союзником. Я глубоко вдохнул воздух, словно собирался нырнуть в пропасть, затем сделал еще один шаг в сторону, чтобы разогнать темноту, скопившуюся под лестницей.
Я чуть не завопил. Крыса!.. Она смотрела на меня... потом крысы не стало... Потом появилась другая... вот еще одна уцепилась лапками за ступеньку лестницы... Их глаза двигались, как крошечные головешки... Клавьер, на помощь! Я вижу крыс!.. Пот заливал глаза. Толстая серая крыса, как бы привлеченная светом, двинулась на меня... все эти хвосты шевелились, извивались... звери, пресмыкающиеся. Веревка, лежащая у моих ног, ожила, петля раздулась, как шея кобры... Я бросил фонарь, наткнулся на стену. Я никак не мог найти дверь. Я умолял Сен-Тьерри выпустить меня...
Потом ночной холод осушил мое лицо. Я очутился на улице. Я побежал. Я бросился в машину. Я полагаю, что потерял сознание. Я ничего не соображал, когда взялся за руль, ничего не соображал, когда вошел в дом. Я рухнул на кровать. Я их еще видел, но все более и более смутно. Толстая крыса исчезла последней. Я совершенно забыл про Сен-Тьерри. Я превратился в человека, которому напомнили, что он смертельно болен. Его тело ему больше не принадлежало. Его рассудок измышлял крыс. А вскоре, возможно, заставит их бегать по комнате, карабкаться по занавескам. Я машинально прижал колени к животу. Клавьер недаром меня предупреждал, но я бы никогда не подумал, что можно так явственно представлять себе подлинных крыс, так подробно, во всех деталях, видеть их шерсть, лапки, коготки. Я на самом деле болен... Собрав остаток сил, я все же поднялся, чтобы утолить жажду. Я выпил два полных стакана воды, прежде чем лечь, зажег в квартире все лампы. При свете я чувствовал себя в некоторой степени в безопасности, но все же боролся со сном. Лежа на боку, я смотрел на пол, заглядывал под мебель. Соборные часы отбивали время. Мимо проезжали грузовики. Я наконец заснул, и когда вернулся из небытия, когда увидел, что везде горит свет, то выпрыгнул из кровати с криком: «Кто здесь?..» Потом вспомнил... Мне нужно лечиться. К счастью, это первый приступ.
Я сварил кофе. Больше в рот не возьму ни капли спиртного. По мере того как я обретал душевное равновесие, я судил себя все строже. Фонарь, канат, перчатки остались там. Необходимо за ними сходить! И потом, все-таки я должен вытащить труп. Через два-три дня... когда пройдет алкогольное отравление. Пока я не в состоянии сделать ни малейшего усилия. О крысах я больше не думал, но они не оставили меня в покое. Они там, они затаились в моих жилах, в моих нервах... В душе царил страх, он мешал мне серьезно, не спеша обдумать создавшееся положение. Я только знал, что перчатки меня выдадут, что я совершил страшную ошибку. Как только я сосредоточивался на этом факте, то где-то в самой глубине своей души испытывал некую напряженность, заторможенность... Движение перекрыто! Спина покрылась холодным потом. В начале я без особого труда смирился с мыслью, что Сен-Тьерри умер по моей вине. Я не учел, что эта мысль пробьет себе дорогу. И теперь она меня постепенно уничтожала. Она закрывала мне доступ в особнячок. Она давала о себе знать, когда алкоголь во мне неистовствовал и принимал форму тех зверей, которые появлялись, чтобы загородить мне проход... Я видел не фурий, я видел крыс, это — гораздо хуже.
Я предупредил секретаршу, что плохо себя чувствую, и попросил ни в коем случае меня не беспокоить. В книжном шкафу стоял медицинский словарь. Статья «Белая горячка», к сожалению, была слишком короткой. Но в ней говорилось о галлюцинациях на почве алкоголизма: крысы, змеи, летучие мыши... все, что обитает в царстве теней и символизирует смерть. Не колеблясь ни секунды, я заперся в кабинете и позвонил Клавьеру.
— А, это ты! — сказал Клавьер. — Говори быстрее, мне нужно бежать в больницу... Так как, решился?
— Я видел крыс.
— Что?
— Крыс, ты понимаешь?
— Ты хочешь сказать, что у тебя был приступ?
Он вдруг стал внимательно слушать. Я его представлял слегка склонившимся надо мной, с чуть повернутой головой, прислушивающимся, подобно настройщику пианино.