Перейдя мост, Турлендана, которого никто не узнал, начал пробиваться сквозь толпу.
Когда он очутился у городских ворот, где женщины продавали свежую рыбу в больших камышовых корзинах, Бинки-Банке, маленький человечек с желтоватым и сморщенным, как выжатый лимон, лицом, подошел к нему и предложил ему, как предлагал всем чужеземцам, свои услуги в деле приискания постоя.
— Свирепый? — предварительно спросил он, указывая на Барбара.
— Нет, — улыбаясь, ответил Турлендана.
— Ладно! — сказал, успокоившись, Бинки-Банке, — пойдем в харчевню Розы Скиавоны.
Все время сопровождаемые толпой, они прошли через рынок, затем через Сант-Агостино. У окон и на балконах показывались женщины и дети, они с удивлением смотрели на верблюда, восхищались грациозными движениями ослицы и смеялись над ужимками Цавали.
Барбара, проходя мимо низкой веранды, увидел там пучок сухой травы; он вытянул шею, раскрыл рот и сорвал траву. Женщины, стоявшие на веранде, испустили крик ужаса, передавшийся к ближайшим террасам. Стоявший на улице народ громко смеялся, крича, как во время карнавала.
— Viva! Viva!
Всех опьяняло необычное зрелище и весенний воздух. Дойдя до дома Розы Скиавоны, находящегося вблизи Портазале, Бинки-Банке жестом остановил шествие.
— Здесь, — сказал он.
В этом низеньком одноэтажном домике был всего лишь один ряд окон, нижние части стен были сплошь покрыты циничными надписями и рисунками. У среднего окна висел фонарь, оклеенный красной бумагой.
Там останавливался всякого рода пришлый и бродячий люд: в одной комнате ночевали грузные и толстопузые ломовые извозчики из Летто Моноппелло, цыгане из Сульмоны, торгующие вьючными животными, чинильщики кухонной посуды, веретенщики из Буккианико, женщины из Сант-Анджело, промышлявшие продажей своего тела солдатам, волынщики из Атины, горцы с ручными медведями, всякие фокусники, нищие, лекаришки, воры, колдуны.
Главным посредником всего этого сброда был Бинки-Банке, а покровительницей их — Роза Скиавона.
Услышав шум, женщина вышла на порог, она казалась порождением карлика и свиньи.
— Кто это? — спросила она с видом недоверия.
— Это христианин, которому нужен постой вместе с животными, донна Роза.
— Сколько животных?
— Вот эти трое, донна Роза: обезьяна, ослица и верблюд.
Толпа не слушала этого разговора. Одни дразнили Цавали, другие ощупывали ноги Барбара, осматривая твердые круглые наросты на коленях и на груди. Два надсмотрщика грузов соли, не раз бывавшие в портах Малой Азии, громко рассказывали о пользе, приносимой верблюдами, и предложили рассказать о каком-то верблюде, который танцевал, держа на длинной шее музыкантов и полуобнаженных женщин.
— Расскажите! Расскажите! — просили служители, желая услышать необыкновенную историю.
Все молча окружили надсмотрщиков, их глаза горели страстным желанием испытать неизведанное удовольствие.
Тогда один из надсмотрщиков, уже немолодой человек, с вывороченными от морских ветров веками, начал рассказывать об азиатских странах. Постепенно собственные слова увлекали и опьяняли его.
Какой-то экзотической негой веяло от заката.
В воображении толпы выступали сказочные берега, озаренные ярким светом. Сквозь арку Портановы, на которую уже легла тень, виднелись на реке барки с солью; так как соль поглощала весь свет сумерек, то барки казались сделанными из драгоценного хрусталя. На небе, подернутом зеленой пеленой, всходил серп новолуния.
— Рассказывайте! Рассказывайте! — просила молодежь.
Между тем Турлендана устроил на ночлег животных, накормил их и ушел в сопровождении Бинки-Банке, толпа продолжала слушать рассказы стариков, стоя у входа в конюшню, где за сплетенной из канатов высокой решеткой то показывалась, то скрывалась голова верблюда.
— Имеются ли тут трактиры? — спросил на улице Турендана.
— Да, сударь, имеются, — ответил Бинке-Банке, затем, подняв свои большие загорелые руки, он начал пересчитывать по пальцам: — Трактир Сперанцы, трактир Буоно, трактир Ассоу, трактир Царриканте, трактир Турленданы.
— Ага, — спокойно проговорил спутник.
— Вы здесь бывали когда-нибудь, сударь? — спросил Бинки-Банке, подняв свои острые зеленоватые глазки.
И, не дождавшись ответа, он начал рассказывать со словоохотливостью, составляющей природное свойство пескарцев:
— Трактир этот очень большой, и продается там лучшее вино. Хозяйка уже четвертый раз замужем.
Он засмеялся, и его смуглое лицо сморщилось.
— Ее первым мужем был Турлендана, он был матросом и плавал на судах неаполитанского короля, бывал в Индии, во Франции, в Испании и даже в Америке. Он исчез вместе со своим судном, и до сих пор он не возвращался. Это было, пожалуй, лет тридцать тому назад. Он обладал силой Самсона: одним пальцем подымал якорь… Бедный парень!.. Да, кто уже попал на море, тому конец там.
Турлендана спокойно слушал.
— Вторым ее мужем, после пятилетнего вдовства, был ортонец, сын Ферранте, отчаянный человек, который связался с контрабандистами во время войны Наполеона с англичанами. Он вывозил сахар и кофе на английских судах из Франкавиллы в Сильви и Монтесильвано. Возле Сильви с башни Сарацинов, под самым лесом, ему подавали сигналы. Когда проходил патруль — плон-плон, плон-плон — и мы скрывались за деревьями… — Рассказчик увлекался своими воспоминаниями, сыпал словами и оживлял рассказ жестами и восклицаниями. Его маленькая фигурка то съеживалась, то вытягивалась. — В конце концов сын Ферранте был смертельно ранен в спину ружейным выстрелом, его убили солдаты Иоахима Мурата ночью, на побережье. Третьим мужем был Титино Пассакантандо, который умер у себя в постели от дурной болезни. Четвертый еще жив. Это Вердура, славный малый, он же продает вино. Вы его увидите, сударь.
Дойдя до этого достопримечательного трактира, они расстались.
— Спокойной ночи, сударь!
— Спокойной ночи!
Турлендана спокойно вошел в трактир, к величайшему удивлению сидевших за длинными столами посетителей.
Он попросил чего-нибудь поесть, и Вердура пригласил его подняться наверх, где столы были уже накрыты к ужину.
Там не было еще никого. Турлендана сел и начал жадно есть, наклонив голову над блюдом и без передышки, как очень голодный человек. Он был почти совершенно лыс, глубокий красноватый шрам пересекал его лоб и доходил до половины щеки. Густая седая борода покрывала сильно выдающиеся скулы, кожа, темная, сухая, изрытая, сожженная солнцем, изможденная страданиями, казалось, не сохранила ни следа человеческой жизни, глаза и все очертания лица, казалось, уже застыли и окаменели от времени.
Вердура сел против него и с любопытством стал смотреть на чужестранца. Это был очень толстый человек с красным лицом, покрытым тонкими жилками, как коровье вымя.
— Откуда приехали? — наконец спросил он.
— Издалека, — просто ответил Турлендана, не подымая головы.
— А куда держите путь? — снова спросил Вердура.
— Остаюсь здесь.
Изумленный Вердура замолчал. Турлендана, отрезая у рыб головы и хвосты, отправлял их одну за другой в рот и съедал, пережевывая кости. Съев две-три рыбы, он отпивал глоток вина.
— Знаете ли вы здесь кого-нибудь? — снова спросил Вердура, сгорая желанием что-нибудь выведать.
— Быть может, — ответил тот просто.
Сбитый с толку лаконичностью собеседника, трактирщик снова умолк. Лишь слышно было медленное жевание Турленданы и глухие крики посетителей нижнего этажа.
— Где родился ваш верблюд? — спустя немного спросил Вердура. — Настоящие ли у него эти горбы? Как можно приручить такое большое и сильное животное?
Турлендана молчал.
— Как ваше имя, господин чужестранец?
Последний поднял голову и просто ответил:
— Мое имя — Турлендана.
— Что-о?
— Турлендана.
— Ах!
Недоумение хозяина было безгранично. И вместе с тем род безотчетного страха стал шевелиться в глубине его души.
— Турлендана!.. Из здешних мест?
— Из здешних мест.
Вердура широко раскрыл свои большие голубые глаза.
— Значит, вы не умерли?
— Не умер.
— Значит, вы — муж Розальбы Катены?
— Я — муж Розальбы Катены.
— Так как же теперь! — воскликнул Вердура с нерешительным жестом. — Ведь нас — двое.
— Нас двое.
С минуту длилось молчание. Турлендана спокойно доедал последний кусок хлеба, среди тишины слышалось слабое хрустение. Благодаря его природному благодушию и беспечности или благодаря своей необыкновенной глупости Вердура понял только, что случай этот из ряда вон выходящий. Под влиянием внезапного порыва радости он невольно вскочил.
— Идем к Розальбе! Идем! Идем! Идем!
Он подхватил возвратившегося земляка за руку и повел сквозь ряды посетителей, не переставая кричать:
— Вот Турлендана, Турлендана, матрос, муж моей жены, Турлендана, тот самый, который умер! Здесь Турлендана. Вот Турлендана!
Турлендана пьяный
Когда он допил последний стакан, часы на ратуше пробили два часа ночи.
— Пойдем, что ли? — сказал Биаджо Квалья заплетающимся языком, когда в тишине лунной ночи явственно прозвучали удары.
Чавола лежал под скамьей, едва шевеля своими длинными ногами, и бредил о тайной охоте в запретном парке пескарского маркиза, воображаемый запах жареного зайца щекотал его горло, а ветер доносил смолистый запах приморского соснового леса.
— Марш вперед! — скомандовал Биаджо Квалья, пихнув ногой белокурого охотника и поднимаясь.
Чавола с большим трудом поднялся, это был худой и долговязый парень, похожий на левретку.
— Вперед так вперед! Двигайся! — повторил он, почти покровительственно подымая руку кверху, в это время он грезил о спугнутых птицах.
Поднялся и Турлендана, увидя позади себя продавщицу вина Царриканте, у которой были свежие щеки и упругие груди, он хотел обнять ее. Но Царриканте вывернулась из его объятий, пустив ему вдогонку грубую брань.
У дверей Турлендана попросил своих приятелей проводить его немного. Но Биаджо Квалья и Чавола, которые составляли достойную парочку, с громким хохотом повернулись к нему спиной и удалились в освещенное луной пространство.