— Никак она бредит? — прервал девочку Юхан.
Но бред о вкусной еде пришелся им по нутру. Они принялись наперебой фантазировать, и их разгоряченное воображение порождало возы, доверху набитые котлетами, голубцами, бифштексами, шницелями и сосисками.
— Неплохо бы и омлет с грибами, — сказала Фредди.
Все горячо одобрили омлет с грибами. В этом даже Боцман был с ними заодно, потому что он одобрительно рявкнул, хотя до этого весь долгий путь молчал. Как и подобает умной собаке, он не одобрял этой ребячьей затеи. Но что поделаешь, раз этим несуразным людям нравятся такие бестолковые развлечения! И теперь он с выдержкой и достоинством умного пса тихо и терпеливо лежал на дне лодки.
— Бедный Боцман, — сказала Фредди, — он куда голоднее нас, ведь у него живот больше нашего.
Дети делились с Боцманом бутербродами, а когда они кончились, то предложили ему треску, от которой он вежливо отказался.
— Понятное дело, — сказал Юхан. — И я скорее умру с голоду, чем стану есть сырую рыбу.
— Неужели в рюкзаке ничего-ничегошеньки не осталось? — спросила Тедди.
— Одна бутылка воды, — ответила Фредди.
Бутылка воды! Это после стольких-то радужных мечтаний о горячем какао, бифштексах и блинах. С одной бутылкой воды они чувствовали себя нищими.
Долго сидели они молча, совсем подавленные. Никлас размышлял, что для человека хуже — замерзнуть до смерти или умереть с голоду. Сейчас его больше всего донимал холод. Не спасала и плотная куртка — он промерз до мозга костей. Вдруг он вспомнил их костер на Рыбьей шхере. Словно этот костер был в какой-то другой жизни, таким неправдоподобным казался он ему теперь. Никлас вспомнил про спичечный коробок в кармане и вынул его. Окоченевшими пальцами он зажег спичку. Она горела чистым невысоким пламенем. Он поднес к нему руку, чтобы хоть ненадолго почувствовать тепло.
— Играешь в девочку с серными спичками?[8] — спросила Фредди.
— А как ты отгадала? — удивился Никлас. Но в тот же миг он что-то увидел. — Что у вас там на корме? Случайно, не спиртовый ли примус?
— Ой, правда! — воскликнула Тедди. — Кто же его здесь забыл?.
— Наверно, папа, — ответила Фредди. — Позавчера они с мамой ставили в море сети. Он уговорил маму отправиться с ним и обещал сварить ей кофе в лодке, помнишь, Тедди?
— А что, если и мы… — предложил Никлас.
— У нас нет кофе, — ответила Фредди, — одна вода.
Никлас задумался. Ведь горячая вода согревает, а сейчас им больше всего нужно было согреться. Он поискал глазами: куда подевался ковш, которым они вычерпывали воду из лодки? Это был самый обыкновенный медный ковш, но он вполне мог заменить кастрюлю. Никлас поделился с друзьями своим планом, и они не спускали с него глаз, пока он не развел примус и не вылил воду из бутылки в ковш.
— Огонек, огонек, кипяти нам чаек… — запела Фредди.
И тут Юхана словно осенило:
— Давайте сварим в ковше треску!
Тедди взглянула на него с неподдельным восторгом:
— Юхан, ты гений!
В лодке закипела работа. С головокружительной быстротой они очистили и вымыли семь рыбин, разрезали их на куски и целый час, пока варилась уха, чувствовали себя счастливыми. Приготовление ухи заняло много времени, потому что за раз в ковш входило только четыре куска. Наконец вся треска сварилась, и дети с превеликим удовольствием принялись ее уплетать. И хотя больше всего досталось Боцману, остальным тоже за глаза хватило.
— Представляете, — сказала Фредди, — оказывается, за один присест можно съесть четыре куска трески без единой солинки и притом считать, что вкуснее ничего не ел.
— А почему бы и нет, — возразил Юхан. — Можно выпить и рыбный бульон и считать его вкусным. Но, понятно, не от хорошей жизни.
Они все словно ожили, когда выпили этот крепкий, обжигающий рот рыбный отвар, и тепло от него разлилось по всему телу и дошло до самых кончиков пальцев ног. Переносить невзгоды стало легче, и к детям вернулась надежда: может, что-нибудь да случится — рассеется туман или придет катер и подберет их, а может, окажется, что это был лишь сон, и они проснутся у себя дома.
Время шло, а туман по-прежнему клубился над морем, катер не появлялся, да и на сон это мало походило, потому что во сне так отчаянно не мерзнут. Тепла от рыбного бульона хватило ненадолго, примус давно погас. К ним снова подобрался холод, а следом за ним усталость и уныние. Бессмысленно было на что-то надеяться. Они так и останутся в плену у тумана всю ночь, а может, и целую вечность.
Но вдруг Фредди встрепенулась и вскочила на ноги.
— Слушайте, слушайте! — закричала она.
И они услышали. Где-то в тумане постукивал лодочный мотор. Они целиком обратились в слух, словно речь шла о жизни и смерти. Опомнившись, они начали кричать. Это могла быть моторка Бьёрна или кого-нибудь другого, но чья бы она ни была, они должны сделать все, чтобы она не проскочила мимо.
И моторка в самом деле приближалась. Все ближе и ближе. Теперь она где-то рядом… совсем рядом. Они кричали не переставая, пока совсем не охрипли. Вначале от дикого восторга, потом… с досады и отчаяния. Задыхаясь от нахлынувшей горечи, они сидели и слушали, как тарахтенье мотора постепенно замирало, а немного погодя и вовсе смолкло. Ни звука. Сплошной туман. Тогда они сдались и улеглись на дно лодки возле Боцмана, чтобы он хоть немного поделился с ними своим теплом.
Пожалуй, нет другого такого мирного уголка на земле, как лавчонка Ниссе Гранквиста на Сальткроке. И вовсе не потому, что там безлюдно и тихо. Совсем наоборот. Сюда собираются жители Сальткроки и соседних островов. Они приходят за покупками, обсудить новости, забрать почту, позвонить родным и знакомым. Здесь бьется сердце Сальткроки. Люди полюбили Ниссе и Марту за их веселый нрав, искренность, отзывчивость, и всем уютно в маленькой тесной лавчонке, где так приятно пахнет кофе, сушеными фруктами, селедкой, мылом и другими бакалейными товарами. Дотемна в лавке толпится народ и стоит гул, а порою завязываются жаркие споры о сальткрокских делах. Но под конец страсти утихают и все кончается по-хорошему, потому что лавчонка — самый мирный уголок на земле.
Но в тот вечер все было иначе. В тот вечер там поселились слезы, страх и отчаяние. Ибо у Мелькера была Великая лихорадка, и он так шумел в лавке, как никогда прежде там не шумели все жители острова вместе взятые.
— Немедленно надо что-то предпринять! — кричал он. — Надо срочно вызвать со всего севера сторожевые катера, дежурных лоцманских станций и маяков, вертолеты и самолеты Скорой помощи. Сейчас же! Сию минуту!
Он в упор смотрел на Ниссе, словно тот был лично обязан двинуть в море всю эту армаду.
Малин умоляюще взяла Мелькера за руку:
— Папочка, успокойся!
— Как я могу успокоиться, когда я скоро осиротею! — надрывался он. — То есть я хочу сказать… да вы сами знаете, что я хочу сказать! — кричал он. — Впрочем, может, уже поздно. Не думаю, чтобы кто-нибудь из них остался в живых.
Возле него стояли и молча слушали расстроенные Ниссе, Мэрта, Малин и Бьёрн Шёблум. Теперь даже Ниссе с Мэртой не на шутку испугались. Ведь они были такие же родители, как и всякие другие. Необычным был этот густой туман в июне. И никто на острове не мог даже припомнить, чтобы нечто подобное случилось на их веку.
— А я-то, дубина, — каялся Бьёрн, — почему я не забрал детей с собой, когда привез им лодку?
Его мучили угрызения совести, и он остался в лавке на Сальткроке вместе с несчастными родителями, хотя ему давно было пора домой, в Норсунд.
Впрочем, не только угрызения совести и жалость к несчастным родителям заставили его остаться. Ему было не оторвать взгляда от Малин. Сегодня она была такой серьезной и совсем не похожей на ту радостную и восторженную девушку, которую он впервые увидел вечером несколько дней назад.
Молчаливая и беззащитная, она стояла в лавке и слушала крики своего отца. Усталым движением руки она откинула со лба русые волосы, и Бьёрн увидел ее потемневшие от горя глаза. Ему стало жаль ее. Почему Мелькер не может совладать с собой, когда его дочь может?
Ниссе связался со сторожевым катером в Сосновом проливе и сообщил о случившемся. Сделал он это не потому, что детям угрожала смертельная опасность, а просто в самом деле будет мало хорошего, если они останутся ночевать в тумане.
— Один сторожевой катер, да что он может? — негодовал Мелькер.
Он настаивал, чтобы спасательные команды со всей Скандинавии были посланы в окрестные шхеры этим туманным июньским вечером. А издергавшись и накричавшись, он, казалось, израсходовал весь запас энергии. Устало опустившись на мешок с картошкой, он сидел такой бледный и измученный, что Мэрте стало в самом деле жаль его.
— Хочешь таблетку? — предложила она участливо.
— Да, спасибо, хоть целую коробку!
Обычно он не доверял никаким лекарствам, а сейчас был готов принять даже лисий яд, только бы на минутку успокоиться и перевести дух.
Мэрта протянула ему белую таблетку и стакан воды. Он поступил, как всегда в таких случаях: положил таблетку на язык, отхлебнул воды и судорожно глотнул. И что же? Воду он проглотил, а таблетку нет. Он и этому не удивился, потому что с таблетками у него всегда так получалось. Он сделал вторую попытку, но коварная таблетка все так же лежала на языке, горькая и отвратительная.
— Глотни побольше, — велела Малин. И Мелькер глотнул. Он сделал большой глоток, но вода, как назло, попала не в то горло. И таблетка тоже, так как и она проскочила вместе с водой.
— Апчих, — чихнул Мелькер, словно морж. При этом таблетка выскочила изо рта и прилипла к кончику носа, где и оставалась весь вечер. И было незаметно, чтобы она подействовала на него успокаивающе.
Малин сдерживалась весь вечер, но тут вдруг почувствовала, что вот-вот расплачется. И вовсе не потому, что таблетка прилипла к носу Мелькера, а просто все было так безысходно. Она не хотела показать своей слабости при отце и выбежала на улицу. Едва лишь за ней хлопнула дверь, как она дала волю слезам, тут никто их не видел. Она тихо плакала, прислонившись к стене.