Но когда разверзнутся хляби небесные и польются из них дождевые реки (о которых имеют понятие только тобольские остяки и самоеды), все рыбаки и оленные, при неистовом свисте вьюг и ветров, тянутся к лесам и зимникам. Летний лов рыбы переменяют остяки на зимние охоты на лыжах за пушным зверем, рыскающим по тундрам.
Иной на безделье свадьбу затевает: обяжется отцу невесты калымом и, уплачивая его постепенно, ездит к невесте тайком. Другие уходят в леса на звериный промысел. Два пуда сухарей, полпуда круп и пуд ржаной муки — запас на весь Великий пост. Нарта или санки — место склада, собаки, умные, но безголосые — перевозчики. Устанут собаки — хозяева впрягаются сами. Придя на место, ладят юрту. Ловят в ловушку, стреляют из стрел с круглым наконечником, чтобы стукать в морду зверька, оглушать его и не портить шкурки. В медведя и волка бросают стрелы с треугольным железным набалдашником.
Оленные остяки на прибрежьях Ледовитого океана и по трясинам тундры в летнее время находят громадные стаи всякой птицы: гусей, гагар, уток и лебедей. Один человек, не поленившись, способен добыть их до сотни в сутки. Для этого выбирают на реке мысок или залив, закрытый по берегу тальником. В тальнике делают для пролета птицы просеки в сажень шириной. На просеках устанавливают шесты и к верхним концам их на блоках и толстых бечевках привязывают сети. Сеть лежит на земле в то время, когда один из ловцов спугивает стаю птиц с воды. Птица видит светлое место прогалины, а за ней воду — летит туда в то время, когда приподнята сеть и попадает всей стаей в то мгновение, когда этого она всего меньше ожидает. Ловят рано утром или на заре вечером. Пух и перья продают остяки на Обдорской ярмарке, которая от всех других русских торгов отличается тем, что играет втемную, никому не видима, производится украдкой и понятна только простоватым остякам да плутоватым русским торговцам.
Вместе с купцами приезжают в Обдорск и чиновники для наблюдения, чтобы не спаивали дикарей водкой, и старшины остяцких родов для сбора ясака в пользу казны.
Остяцкие старшины в старину назывались князьями, но теперь князья по имени только. В самом деле они такие же простяки, так же бедны и закабалены русскими купцами и так же, наконец, существуют теми же рыбными и звериными промыслами и живут одинаково грязно. Князья — такие же добрые люди, гостеприимные до последней крайности, ласковые, насколько позволяет им быть таковыми их сумрачный, недоверчивый от постоянных обманов характер. Названы они так прежними владетелями (татарами), князьями же слывут они и при нынешних владетелях (русских). Теперь и татарский князь пособляет навоз наваливать, а остяцкий князь сам живет по колена в навозе. Зато и весь народ татары прозвали остяками (или, вернее, уштяками), то есть грязными и грубыми людьми. Екатерина II грамотами своими в 1768 году утвердила двух князей. Теперь остался один, который в 1854 году приезжал в Петербург и от императора Николая получил на шею золотую медаль на анненской ленте, богатую одежду и серебряный вызолоченный кубок. Зовут его Матвей Иванович Тайшин.
Остяцкие князья первыми приняли христианство еще при царе Федоре Ивановиче; но потом опять впали в язычество, и только дед и отец нынешнего князя записаны в книгах крещеными. Крещены также и многие из простых остяков, но христиане они только по имени, потому что в юртах держат идолов. Боготворят ручьи, камни, горы; большие деревья и места подле них считают священными; никто не притронется к дереву, не напьется воды, не сорвет травки, боясь прогневить божество. Домашних идолов кормят (мажут им лица) рыбьим жиром; а оленные остяки вместе с обдорскими самоедами чтут еще морских духов и песчаную отмель на Ледовитом океане. Съезжаясь туда, они купаются в морской воде для общения с водяными богами; бросают в волны медь или деньги, топят оленей и притом делают это всегда ночью и под руководством шамана.
Остяки, как и самоеды и все инородцы северные, охотнее придерживаются шаманства и почитают и повинуются в делах веры особым людям, называемым шаманами.
ШАМАНЫ
Бог один, да молельщики не одинаковы. Всяк по-своему Бога хвалит.
Если русскому духовенству не удается до сих пор просветить Христовым учением бродячих дикарей наших, то не столько виноваты в том удаленность мест, грубость нравов и другие природные препятствия, сколько мешают святому и великому делу шаманы. Эти люди, называвшиеся в старинной Руси кудесниками и волхвами, не только вооружали народ против проповедников и убивали их, но и теперь стараются уверить дикарей, что с новой верой придут новые порядки и обычаи. С ними наступит неминучая гибель всем народам, верующим в шаманство: русские люди смеряют и отнимут всю тундру, уведут народ в Русь и там станут со стариков брать подати деньгами, вместо ясака звериными шкурами; а молодых начнут, как татар, брить в солдаты. И если до сих пор всего этого не случилось, то именно потому, что стоят за своих прадедовские боги, гнев которых умеют претворять на милость одни только они, шаманы. Шаманы — посредники между злыми духами и людьми; на языческих жрецов они не похожи, но с нашими деревенскими плутами колдунами одного корня и одинаковой веры.
В шаманы также подбирается изо всех дикарей тот, кто похитрее других разумом, поплутоватее и посмышленее. Дурак ничего не поделает, но толковый сумеет перенять науки от старых и опытных шаманов. Наука нехитрая: уметь обмануть простодушного и суеверного дикаря и устроить свою судьбу так, чтобы дикари уважали. Уважение шаманы приобретают тем, что умеют кое-как лечить и охотливо дают советы во всех несчастиях и неудачах жизни. Но ни за лечение, ни за молитву шаманы без фокусов и заклинаний не принимаются. Дикари верят (и шаманы их в том утверждают), что если от чумы падает скот или оленя зарезал волк, то это сотворил злой дух: его надо умолить и укротить. Если напала на кого хворь, которой много ходит по сырой и нездоровой тундре, в того человека вселился злой дух: его надо выгнать. Русскому лекарю этого не сделать, один шаман только в силах победить шайтана. Шаман лечит немудреными снадобьями. Если ломит все тело и стреляет во всех суставах и русский лекарь называет болезнь ревматизмом, шаман говорит, что шайтан, или злой дух, засел внутрь и беснуется, но лечит той же фонтанелью, хотя и зовет ее едном: кладет на больное место кусок трута и зажигает его. Горячий кусок не снимается до тех пор, пока не потухнет. Сделается рана, появится гной; мокрое место поддерживают до тех пор, пока больному не станет лучше. Раны залечивают рыбьим жиром; для большей удачи и успеха примешивают к нему сосновую серу. От запора дают шаманы тот же жир; при рези в животе медвежью желчь; от цинги велят пить теплую оленью кровь. Если дикарь ознобил лицо, шаман делает примочку из вина с порошком, толченным из особого рода раковин, которые водятся и на Оби, и на Енисее, и на Лене. Но всегда и во всех случаях шаман творит кудес, сначала для того, чтоб умилостивить бога, потом с целью выгнать его вон как непрошеного и докучливого гостя.
Кудес бьет шаман охотнее ночью, когда злые духи сходят на землю, а добрый дух (солнце) засыпает. Ночью же можно больше и вернее подействовать страхом на трусливых и суеверных дикарей. Для этой же цели он надевает особенное платье, сшитое из оленьей кожи, очищенной от шерсти: это непременно. Затем кто как хочет: у одних полы платья увешаны тоненькими ремешками, вдоль рукавов нашиты железные полоски; ими же унизана спина и грудь. У других все швы испрошиты лоскутками яркого цвета; красные суконные лоскутья висят на плечах, на груди и по спине. Всякий желает пугать, а потому и наряжается так, как вздумается, но непременно каждый обвешается погремушками: стальными, медными, железными. Тунгусские шаманы надевают и на голову род каски с такими же бубенчиками и побрякушками; остяцкие — железный шишак, по которому вместо погремушек колотят сами. Самоедские шаманы, не надевая ничего, просто кладут кусок красного сукна на голову так, чтобы закрыть глаза, и с тем, чтобы самим не видать выхода злых духов. Но непременную принадлежность всякого шамана, на всех концах громадной тундры составляет неизменный бубен, род барабана: у иных круглый, у других наподобие сердца. Бубен также украшен бубенчиками и погремушками; на него натянута прозрачная оленья кожа и имеется колотушка: у одних заячья лапка, у других собачья или оленья, у третьих просто палка, обшитая таинственной кожей росомахи. И опять у всех шаманов волосы должны быть распущены по плечам.
Самый кудес бьют почти всюду одинаково. Шаман обыкновенно ходит с помощником, чаще с родным сыном (шаманство почти всегда наследственно). Оба они или садятся, или ходят вокруг. Старший колотит в бубен сначала тихо, потом ускоряет удары и, когда заметит, что слушатели и зрители настроились, начинает дико кричать всегда непонятные для дикарей слова. Помощник ему вторит, и, если оба очень искусны в пении, наверное, закричат и слушатели (самоеды в особенности чувствительны). Опытный шаман неожиданно и ловко спадает с диких звуков на мягкие и, начиная шептать, показывает тем, что духи близко и он с ними может разговаривать. Барабанит он в это время тихо и молча, как бы слушает слова богов. У дикарей на то время захватывает дыхание, и когда шаман заметил, что поймал толпу и вконец обманул ее, он опять быстро завертит и заколотит в барабан. При этом кричит с товарищем своим так, как могут кричать только дикие, голодные звери да сам шаман, дошедший до этой способности долгим навыком и наукой. Он кричит долго и много, кричит до изнеможения; изо рта выступает у него пена; глаза наливаются кровью и, стоя неподвижно, глядят страшно и дико. Цели своей он вполне достигает и от долгого крика и прыганья иногда падает в изнеможении; корчится, валяясь на земле, едва собирает дыхание и тяжело и глубоко дышит, наводя страх не только на верующих дикарей, но и на неверующих русских. В это время, по понятиям всех бродячих народов, на земле появляются воочию невидимые духи, выходя из больного или сходя для того, чтобы слушать какую-нибудь просьбу от дикарей. Просьбы же у них немудреные: они или желают отыскать потерянного оленя, или молят о счастливой ловитве рыбы, морского или лесного зверя.