Некоторые шаманы в исступлении своем доходят до того, что бьют себя в мягкие части тела каким-нибудь оружием, например ножом. Бывали случаи, что малоопытные и молодые шаманы закалывали себя насмерть, но чрез то не теряли уважения. Опытные и старые шаманы поддерживают к себе в народе уважение знанием многих фокусов, за которые дикарь платит всем, что есть у него лучшего и заветного, и за которые в столицах и на больших ярмарках русские зеваки платят по грошу. Шаманы хватают голыми руками и лижут языком раскаленное железо, забивают себе в тело иглы, выворачивают себе суставы на руках и на ногах, как бы насквозь себя продевают моржовый ремень, оставляя в руках оба конца его. Другие, кроме того, эти концы велят привязать к оленю и тащатся за ним несколько сажен. Нет ничего удивительного, если дикари, не понимая и не умея различать фокусов, верят своему кривому глазу больше, чем разуму, который мог бы научить их, что всякий фокус есть только штука умелого. Ловкие руки, гибкое, приученное тело — вот почти все. В шаманы, впрочем, и не идут другие. С малых лет упражнениями они, как вольтижеры, приучают свое тело к ловким прыжкам и неожиданным скачкам. Для этого уходят в леса и там под руководством умелых учатся бить на барабане, учатся притворяться, делать фокусы, читать непонятные слова, кричать на все звериные голоса: подражать змеиному шипу, голосом изображать медвежью походку по хворосту, беганье белки по ветвям и прочее. Если у дикаря какой-нибудь ребенок начинает искать одиночества, часто убегает из дома, шаманы это примечают и берут ребенка на свое попечение, кормят его только травами и учат, беспрестанно и больно бьют, чтобы вколотить в него науку. И мальчик, и учитель одинаково веруют в свое дело и, обманывая других, обманывают и себя. Желая сделать ясновидца и духовидца, приготовляют только фокусника. Среди образованных людей он зарабатывал бы себе кусок хлеба на площадях, в балаганах: в чумах и юртах их почитают за людей особенных, хотя бы они и старались прятаться в толпе. Платье шаманов одинаково с платьем того народа, среди которого он живет. Шаманский наряд он надевает только по приглашению, когда бьет кудес. За битье кудеса он получает награждение: им и существует. В сущности, это такие же добрые и хлебосольные люди, как и все их единоплеменники. Заклинаниями и кривляньями они роняют свое ремесло знахарства, которое и без этих штук возбуждает уважение. Но дикие народы без штук, заклинаний и заговоров врачебную науку не умеют понимать и не хотят принимать. Такова судьба и не диких, а даже и самых образованных народов.
По шаманской вере болезнь зависит не от климата, не от собственной недоглядки, но от порчи злым духом или злым человеком. Вылечивая, шаманы верят, что выгнанная ими из тела болезнь переходит на того человека, который напустил ее глазом или по ветру наговором. Из остатков древнего шаманства составились у нас все замки, заговоры, заклинанья и отчитыванья.
Мы опять возвращаемся рассказом своим к шаманам для того, чтобы досказать, что ремеслом и наукой этой занимаются также и женщины и едва ли даже шаманки не пользуются большим успехом, чем сами шаманы. По учению шаманства можно умилостивлять богов всякими жертвами: животными, рухлядью, кровью, черепами, волосами, рогами, вином и деньгами. Воды и горы любят, впрочем, больше пихту; но вода ничем не гнушается. Весной любят боги молодую травку, молодого оленя, или пыжика, молоко. Зимой боги требуют пушнины: одного остякского бога видали всего обвешанного малицами и прикрытого сверху кафтаном из красного сукна. Ненавидят боги только нечистых зверей и гадов и не требуют жертв свиньями, лягушками, насекомыми и червями. Добрых богов не много, все — злые; живут они всюду: в деревьях, в скалах, даже приходят на землю медведями, приползают змеями, прилетают совами. В буре — бог, в грозе — другой, в огне — третий и так далее. Они не заботятся о том, ленятся ли люди, работают ли; много ли пьют и упиваются; едят ли люди сырое или вареное: богам до этого нет дела. Но любят боги почтение к себе, любят правду, любят, когда люди пособляют друг другу, дают приют странным и заблудшим, равно для всех хлебосольны. Приятно богам, когда люди почитают старших и уважают родителей; делятся с бедными своим достатком, не обижают друг друга, не воруют.
Шаманское учение — одно из самых древних в язычестве; судя по этим остаткам, оно содержало много добрых и честных правил, но время исказило веру. Шаманство полузабылось, растерялось, когда разбрелись по тундрам в разные стороны его поклонники и целой веры не стало. Теперь это смесь всяких суеверий, где всякий шаман (всякий молодец) на свой образец, а потому, когда тунгусы шаманской веры считают за великий грех украсть что-нибудь, — якуты шаманской веры воруют напропалую и так ловко, как никто изо всех народов Сибири.
Рассказавши про шаманов и их веру, мы рассказали разом про веру всех бродячих по тундре народов. Верят шаманам и кореляки, и юкагиры, и чукчи, и алеуты, о которых наша речь на очереди.
ТУНДРА ЮКАГИРОВ И КОРЯКОВ
Где два оленя прошло, там тунгусу большая дорога.
За рекой Енисеем, по правую сторону его, тундра прямо от устья этой реки начинает наклоняться к Ледовитому океану и глубоко врезывается в него громадным клином, которому туземцы дали название Таймырской Земли. По тундрам ее, ближайшим к Енисею, еще попадаются одинокие чумы самоедов. Дальше Таймыр уже окончательно необитаем, даже и в тех местах, где негостеприимная земля эта начинает подходить к устьям другой величайшей из рек целого света — реки Лены.
Страшна эта пустыня, в которой только два времени года: морозная зима в десять месяцев и в два месяца с солнечным светом холодное лето. Преисполненная всякими ужасами, Таймырская Земля не разохотила не только корыстолюбивых русских купцов, но даже и привычные ко всяким тундровым ужасам самоеды прикочевывают в полуденные места Таймыра только на летние месяцы. Немец Миддендорф обессмертил свое имя, решившись на борьбу с ее ужасами. Лишь только вступил он в нее из Туруханска, как все его спутники заболели корью. Корь была повсеместно; ею болели все самоеды самых отдаленных чумов тундры. Путешественникам негде было приклонить головы; страшные труды доводили их силы до совершенного истощения. Зимой они, несомненно, погибли бы там, но и пустившись летом, они едва осмотрели половину и принуждены были спешить выбираться, потому что зима там быстрыми шагами поспешает за летом. В начале сентября все реки покрываются льдом при страшном затишье, в безветрии. С середины июня ртуть в термометре не опускается ниже 0°; в средине августа появляются первые ночные морозы, а через недели полторы и две наступают и дневные морозы; в середине сентября в воздухе уже 15° холода. Эта борьба с теплом и холодом в это время сопровождается такими бурями, которых не в состоянии представить себе не бывавший там, хотя бы даже и обладал тот человек самым живым воображением. Бурям в тундре нет препятствий — нет лесов для истребления, а скалам, голым и крепким, нипочем эти натиски: они упорно отстаиваются. В мае, когда тепло приходит на смену холодам, борьба между ними сказывается появлением ежедневных снежных туманов, которые наполняют до насыщения мутный воздух нездоровой тундры. Даже летом, когда солнечные лучи накаляют гранитные побережные скалы, туманы эти не исчезали, но превращались в паровые и падали на грязную землю дождевой пылью. Солнце проясняется днем только раза три в два летних месяца, во все остальное время оно затянуто дымкой. Вечером и ночью оно кажется свечкой, горящей в жаркой бане. Нередко лучи его, преломляясь, отражаются так, что показывают в одно время несколько кругов солнечных. Стоит солнышку спрятаться за облако, чтобы вызвать порывистый ветер: до того сильно постоянное движение воздуха в этой обширной пустыне.
Таймыр представляет летом сухую возвышенность, покрытую лишаями и травой: но грязные изжелта-бурые лишаи мало отличаются от желтой, быстро умирающей травы. Тем не менее и лето ее встречает всякого заезжего, не самоеда, знакомыми недугами: поносами и ревматизмами, и своей собственной странной болезнью. У всех спутников Миддендорфа совершенно онемели последние суставы всех пальцев на руках и ногах, так что потеряли способность к осязанию. У одного из них болезнь пошла дальше: пальцы на ногах покрылись пузырями, как будто от обжога.
Таймыр зимой засыпан снегом, который сбивается в плотную массу неистовыми ветрами, свободно разгуливающими там по всей поднебесной. Люди тут не могли остановиться и удержаться даже на короткое время. Но лишь только вода начинает опять одолевать землю и океан врезывается глубоко в тундру при помощи вод многоводной Лены — живые существа снова появляются и люди в отдельно разбросанных юртах начинают влачить свою тоскливую жизнь вместе с коренными жителями таких пустынь — северными оленями. По Лене бродят якуты, по трем Тунгускам (Верхней, Средней, или Подкаменной, и Нижней) — тунгусы. Но так как большую часть жизни, и притом охотнее и издавна, якуты и тунгусы проводят в лесах, то мы и не будем говорить об них теперь. Для описания быта лесных жителей мы приготовили отдельный рассказ для другой книжки.
На тундру приходят только те из якутов и тунгусов, к которым подобралась сильная нужда и когда за душой осталась одна только собака. Коренными жителями тундры опять-таки остаются олени и те народы, которые видят в этих животных свое спасение. На этот раз в тех местах ледяной тундры, где прорезают ее реки: Яра, Индигирка, Алазее и Колыма с притоком Анюем, — бродят юкагиры.
Народ этот составляет остаток некогда сильного народа омоков. Более ста лет тому назад часть омоков истреблена была оспой; другая, спасаясь от нее, удалилась — как рассказывают юкагиры — на острова Ледовитого океана против устьев Яны и Индигирки. Живут ли они там, или вымерли все до единого, или, переселясь на лучшие острова близ Америки, слились там с туземцами — неизвестно. Оставшаяся часть омоков под именем юкагиров в небольшом числе семей слабо оживляет своим присутствием эти самые суровые страны Сибири. Анюйские юкагиры, забывши свой язык, стараются жить по образцу русских, хотя до сих пор нравами, обычаями, языком еще мало отличаются от тунгусов, а наружным видом похожи на якутов.