подвозить свои сани с товаром и становятся полукругом перед крепостью прямо против русских торговцев. Ударят в колокол: ярмарка начинается. Русские прыгают друг через друга, сшибают товарищей с ног, валятся сами для того, чтобы быть у саней чукотских первыми. Как торговки толкучего рынка, купцы расхваливают свои товары: табак, медные и железные изделия, в особенности ножи и котлы. И в то время, когда русские суетятся и торопятся, чукчи торгуют с непоколебимым хладнокровием и изумительным спокойствием. Но и торгуя без весов, чукча чует рукой, если недостает в пуде табаку хоть четверти фунта. Разговаривают таким образом торговцы на языке, смешанном из русского, чукотского и якутского, три дня. Купленный у эскимосов пушной товар за полпуда листового табака чукча продает русскому за два пуда такового же горлодера.
По окончании ярмарки чукчи опять едут для той же торговли в Америку, таская про запас санки с мхом для оленей по тем местам своей родины, где идут крутые, бесплодные и голые скалы.
Там, на своих местах, чукчи разделяются на два вида: оленных и оседлых, живущих небольшими деревеньками по берегу в юртах из китовых ребер, обтянутых оленьими шкурами, с выгнутой стороной на полуночную морозную сторону. В этой выпуклой части делается вторая четырехугольная низенькая палатка из двойных шкур, в которой в холодное время устраивается очаг и где непривычному человеку не только жить, но и сидеть невозможно от дыма и смрада. Береговые покупают у оленных промышленников все, что надо, а потому те и другие живут во взаимном согласии и дружбе; но береговые находятся у оленных в полной зависимости. Береговые сетями, оплетенными из ремней и растянутыми подо льдом, ловят тюленей (которые запутываются в ловушках головой и ластами) и хитро промышляют волков на китовые кольца. Китовый ус, с обоих концов заостренный, чукчи связывают веревкой и поливают водой так, что кольцо покрывается льдиной, которая намазывается жиром. Веревку снимают прочь: волк проглатывает кольцо, растаявший ус распрямляется и раздирает зверю внутренности.
Но главный и любимый промысел чукчей — на огромного сального зверя моржа, когда он выходит на берег полежать, помычать и почесаться о камни. Загораживая зверю путь в воду, чукчи убивают его своими дротиками. Как без оленя тундровым бродягам, без лошади кочевнику, без верблюда степняку, так без моржа чукче жизнь не в жизнь. Из толстой кожи его дикарь делает упряжь на оленей и подошвы на обувь, из внутренностей шьет себе легкую непромокаемую одежду против дождей. Сало его едят в охотку и считают за лакомство такую невкусную пищу, каково мясо белого медведя, какова кожа кита, и все это без соли, которую не любят и не очень ценят. Рыбу едят только по нужде.
Береговые чукчи вместо оленей ездят на собаках.
Не только чукчи, а еще больше их жители огромного полуострова Камчатки (камчадалы) и большая часть бродячих народов прибегают к езде на собаках как к самому удобному способу езды в тех местах, где лошади плохо ведутся и не в состоянии выдержать всех неудобств и лишений, какими преисполнен этот пустынный и негостеприимный угол Сибири.
Не будь этого способа к переездам, мало бы нашлось охотников побывать в тех местах, и мы не могли бы рассказать о всех этих народах даже и так коротко, как рассказали теперь. Езда на собаках многих любознательных людей выручала из бед и пособила им узнать про те страны, которые были до того неизвестны, и про те народы, с которыми теперь русские завели торговлю.
Для езды на собаках употребляют или санки, или нарты. Ездок и охотник ездит на санках; кто желает покойной езды и не хлопочет об удальстве, тот садится в нарту, как в кузов, и защищается от ветра под волчком, или кибиткой. Нарты укрепляются на длинных полозьях с отлогими загибами и этим похожи на наши салазки с той разницей, что копылья не вколачиваются, а привязываются к полозьям. При нарте полагается каюр, или ямщик, который сидит на доске, как бы на козлах. На санках каюра осмеют: там нужно самому править. На нартах возят тяжести и проехали все те, от которых мы эти рассказы слышим.
Ездовые собаки (лучшие камчатские) похожи на дворняжек и бывают покрыты густой и длинной шерстью изжелта-белого цвета. Животное смирное: на людей не бросается, редкие кусаются; однако ненавидят и рвут домашнюю птицу и свиней; зато без лая, как телята, идут послушно на свою работу. На суках ездят только от нужды; щенят приучают к службе с самых малых лет, разъезжая на них неподалеку за водой, за дровами. Летом и осенью, когда езды на них не требуется, они ходят по воле и сами ловят себе рыбу в реках; при этом, когда рыбы много, собака ест только голову. Когда рыба исчезнет, собаки, едва шевеля ногами от жира, тащатся к юртам хозяев, но пищи от них не получают. Питаясь всякой дрянью, перебиваясь с крохи на кроху мелкотой, больше воровским промыслом, собаки в это время спадают в теле. Недели за две до первого снега им воровство и кровопролитные драки за выброшенную кость воспрещаются: хозяева привязывают собак сворами попарно и кормят только раз в три или два дня. Собака худеет, становится легка на ногу, в дороге не загорится и не испортится. Выморив собак, ездок запрягает их в нарту, смотря по клади, от девяти до пятнадцати; чиновников уважают и двумя десятками. Тогда и езда бывает шибче и показистее. Один охотский начальник ездил, впрочем, не иначе как на пятидесяти. В санки же впрягают не больше десяти, но и не меньше пяти (смотря по дороге). Семь хороших собак везут 10, а иногда и 12 пудов. Впрягают попарно; вперед пускают приученную, которая стоит 15 рублей. Передовая собака должна знать, что слова: ках-ках! значат — направо; хуга-хога! — налево; тцы-а! а-а! — стой; кес-кес! — пошел.
В ременной упряжи бегут собаки по таким глубоким снегам, где тяжелая лошадь завязла бы по брюхо, и с одинаковой легкостью по тонкому льду, который и человека с трудом сдерживает. В самую сильную пургу, когда нельзя открыть глаз, собаки не сбиваются с дороги; а когда ветер у них начнет захватывать дыхание и нет возможности продолжать путь, собаки, ложась рядом с каюром, согревают его. Они даже предупреждают хозяина: когда роют в снегу ямы и ложатся в них, значит, надо сидеть дома — метель будет.
Без длинной деревянной кочерги, или оштола, ни один каюр в дорогу де пускается. Приделывая на конце крюка побрякушку или колокольчики и потряхивая палкой, ездок без слов дает знать собакам, что он работой их недоволен и велит везти себя шибче. Этот же оштол он бросит в ленивую, и, подхватив на лету, втыкает низким концом впереди нарты, и, бороня землю, останавливается на всем бегу. Оштолом же каюр обороняет санки от деревьев на узеньких собачьих дорогах или же поддерживается в раскатах и на косогорах.
Вообще езда на собаках дело нелегкое и требует большой привычки и крепкой сноровки не только на лесных дорогах, но и на ровной тундре. За собаками водятся дурные привычки: не только при виде зверя, но и на следе его, они оставляют намеченный путь и сворачивают в сторону. Ни сильные руки, ни оштол, к которому собаки во всякое другое время оказывают большое почтение, не спасают ездоков, когда собаки вздумают свернуть в сторону или остановиться на месте, найдя по пути мертвую птицу, мерзлую рыбу. В этом случае собаки начинают драку, путают упряжь: и алаки, или лямки, на шее и потяги, или постромки с кольцами, — час пробьешься, не распутаешь. Очень нередко собаки, немного отбежав от дому, вдруг ни с того ни с сего поворачивают назад и показывают такое упрямство, что каюр принужден бывает повиноваться, чтобы дома вздуть им бока и начинать путь свой снова. Вообще при частой путанице упряжи езда на собаках для непривычного ездока может показаться не хуже каторги. Для этого надо быть таким же терпеливым и привычным, как камчадалы: надо почти родиться таким же дикарем, как чукчи.
После одного перегона измученных собак обыкновенно заменяют новыми: усталых кормят юколой (сушеной или вяленой рыбой) и оставляют всегда на открытом воздухе. Собака належит ямку в снегу и спит до того крепко, что не замечает и вьюги. Ее всю заметет снегом — она не поворотится. Когда дышать станет нечем, собака проснется, отряхнется и снова ляжет спать поверх свежего сугроба.
Для хороших собак у бедных из дикарей ведется обычай выгащивать, или сердцевать, собак, то есть попросту прикармливать и выманивать. В обычае этом дикари не находят ничего преступного, как не находят и образованные люди проступка в зачитывании книг и во многом другом прочем. Ездовая собака к хозяину не привязчива: она его боится и не любит. Кто больше ласкает, тот любезнее; кто больше кормит, к тому чаще ходит и загащивается до того, что уже нейдет к старому своему каюру: это далеко не пудель!
Но собаки вывезли нас на берега другого русского океана — Восточного. Остановимся и здесь на короткое время. По ту сторону (в Америке) лежат владения, принадлежащие частной русской компании, называемой Российско-Американскую, которая образовалась с торговой целью насчет пушного зверя. Компания эта наживала огромные деньги руками нового для вас инородческого племени — алеутов. Племя это начинает исчезать с лица земли: поспешим рассказать об них.
АЛЕУТЫ С СОСЕДЯМИ
Алеуты — морские казаки.
Та часть Восточного океана, которая называется Беринговым морем, омывает с западной стороны Камчатку, с восточной берега Америки и посредством пролива (Берингова) соединяется с Северным Ледовитым океаном. Пролив этот отделяет Старый Свет (Европу, Азию и Африку) от Нового — Америки, и притом так, что, если не мешает туман, высокие горы Азии видны бывают с низменности американского берега.
Американский берег так же пустынен, безлесист и горист, как и недавно покинутые нами земли сибирской тундры. Бесплодная тундра ниспускается по всему прибрежью даже до тех мест, где оно огромным клином, под именем полуострова Аляски, глубоко врезывается в холодные воды Восточного океана. Тундра выстилает всю северную половину полуострова; она же залегает на всех тех островах, которые далеко отошли от берега и от Аляски к северу, ближе к мертвой земле чукчей. Острова Прибылова (Св. Георгия, Св. Павла и Бобровый) и остров Св. Лаврентия, ближайший к земле чукчей и Азии, покрыты тундрой и совершенно безлесны. Остров Св. Лаврентия покрывается такими густыми и частыми туманами, что мореходцы долгое время не знали его и проходили мимо, не замечая. Южнее его верст на триста на необитаемом острове Св. Матфея пробовали сделать поселение, но всех уморили с голоду, кроме трех, которые прокормились глиной. На островах Прибылова поселенцев встречали подобные же неудачи. Люди охотно держатся только в южной половине полуострова Аляска и на тех островах, которые как бы составляют ее продолжение и тянутся к юго-западу под общим именем Алеутских. Между ними замечательные Лисьи, населенные алеутами собственно, хотя этим именем называют и все другие племена на окрестных островах: и канаков, живущих в противной стороне на большом острове Кадьяке (к востоку от Аляски), и чугачей, давно переселившихся с этого острова на берег Чугацкого залива, и ахтинцев, живущих на Андреяновских островах, и береговых жителей, как кенайцы (обита