Еще далеко до этого селения и почти сейчас же за Хабаровкой, на берегу Амура, разбросаны гольдские селения, доходящие в количестве юрт своих в одном месте от 3 и 4 до 12 и 23. Впрочем, большая часть этих деревень держится материкового берега и разбросана за островами и по протокам; замечательно редки они по берегам главного амурского русла. Но все по преимуществу заняли лучшие, удобные места для поселений; гольдские деревни, как маяки, могут в этом случае служить указанием для новых русских поселений. Выйдет широкая, обширная падь с бойкой рекой или речонкой; расстелется ровная прикрутость, заслоненная горами, — гольдская деревня непременно уже разбросалась со своими зимниками (назади) по уступам, террасам, по так называемым подушечкам и со своими летниками, — на стрелках, по песчанистым или каменистым прибрежьям, впереди селения. Зимники обмазаны глиной, летники из береста: обстоятельство, делающее гольдские деревни похожими одна на другую как две капли воды, даже и в мельчайших подробностях и обстановке. Таковы все, попавшие нам на глаза гольдские деревни: Доле, Маи, Панке, Хунгари, Джооми, Мылки, Бельго, Цянка, Хоро и др. Гольдовской деревне обыкновенно предшествуют большие и частые ряды мелких кольев, воткнутых в землю на всем пространстве от воды до юрт. На перекладины этих кольев гольды вешают обыкновенно свою юколу — ремни, ленты, вырезанные из выловленной красной рыбы: кеты и горбуши и желтые из осетрины (головы рыбы просушиваются особо). Оттого-то осенью гольдская деревня всегда отливает красным цветом, как будто сплошными полосами крыш. На этих кольях красная рыба обыкновенно вялится и по зимам служит вместе с будой единственной пищей этого инородческого племени (эта же юкола вместо мяса вошла в паек для солдат, населяющих станки). По этим же кольям можно легко узнать гольдскую деревню издали, и этих же колышков можно пожелать и русским селениям. Немного отступя от берега, поближе к воде, всегда на низменности, выстроены берестяные юрты-летники, которые иногда снимают на заму, иногда относят их на некоторые расстояния от селений, на места более счастливых и выгодных уловов рыбы. За летниками, всегда на возвышенности, выстроены зимники из мятой и смешанной с ветошью глины. Юрты эти ничем не отличаются от маньчжурских юрт. Те же широкие окна с бумагой вместо стекол, те же нары кругом всей юрты, накрытые соломенными циновками и подогреваемые снизу проведенными из печки трубами; те же неизменные горнушки с горячими угольями во многих местах подле самых нар, в количестве трех-четырех, смотря по числу семейств, живущих в юрте. Уголья эти необходимы для гольдок и гольдянок, зараженных от мала до велика страстью к курению табаку. По этой причине у редкого из гольдских селений не видать на задах огородов с длинными зелеными лопухами маньчжурского табаку. Кроме огородов, у гольдовской деревни нет никаких других особенных украшений. В замечательно редкой из них где-нибудь на пригорке виднеется деревянный храмик с деревянными же, но некрашеными бурханами. Но зато во всякой из деревень — клети для рыболовных снастей и домашнего скарбу, утвержденные на четырех столбах, на некотором возвышении от земли[16]; кучи собак, злых и беспокойных; несколько стариков, женщин и малолетков, оставшихся домовничать за уходом всех остальных на рыбные промыслы; на берегу лежат опрокинутыми гольдские лодки, носящие общее название маньчжурок[17]. Затем — картина гольдской деревни не требует уже никаких дополнений.
Гольды только чернотой лица и большой скуластостью отличаются от маньчжур, да еще, может быть, страстью ко всякого рода подвескам. Нам случалось встречать и у мужчин в ушах огромные медные кольца с подвесками из разноцветных камней; те же огромные медные кольца попадались в ушах у женщин и в ноздрях у маленьких девочек. Домашняя обстановка, одежда — все, по-видимому, заимствовано гольдами, и народ этот как будто не иное что, как одичавшее племя маньчжуров, живущее в пустынях и за горами, вдалеке от городов и людных селений. Те же бритые лбы и длинные косы, черные как смоль волоса, рубахи и русские и маньчжурские, курмы и у гольдов, как у самих маньчжур. Язык гольдский, впрочем, не имеет ничего схожего, но зато та же страсть украшать кисеты с табаком нашими русскими целковыми и полтинниками; та же страсть к торговле, доведенная до навязчивости, и, наконец, те же законы в заимствовании и коверканье русских слов в способах и приемах при торговле.
— Далеко ли до Бельго? — спрашивали мы одного гольда.
— Нету далеко! — ответил нам гольд так же, как ответил бы нам в подобном случае и маньчжур, умеющий — что называется здесь — говорить по-русски.
— Деревня там? — спрашивали мы опять того же гольда.
— Рушки юрт, — отвечал он нам и тотчас же обратился с своим запросом: — Соболи есть купи: селебело есть купи соболи?
От привычки нетрудно было понять, что у него есть соболи, что он желает их продать, но не иначе, как на серебряную монету.
В лодку мою, лишь только она приставала к какой-нибудь гольдовской деревне, лезли эти гольды с юколой, осетриной, белужьей свежей икрой. Привелось мне у одного купить и расплачиваться пятиалтынными. Гольд и толк потерял: не берет.
— Покажи, сколько их приведется на чальковой! — мог я понять по его движениям и словам.
Маньчжуры в этом отношении далеко опередили гольдов и счет деньгам русским знают лучше нашей другой старосветской мелкопоместной барыни.
Один только гольд на всем пути моем от Хабаровки до Мариинска сумел прямо выпросить четыре чальковых и половину за одного довольно порядочного соболя.
Солдаты наши у одного из гольдов на кисете с табаком между многими подвесками заметили русский серебряный крест. Потолковавши между собой, решили крест этот выкупить, «чтобы нехристь над ним не надругалась». Пошли на сделку и «кое по перстам, кое на языке» столковались на том, чтобы отдать столько серебрянных монет, сколько вытянет крест. «Крест вытянул три четвертака: три четвертака и отдали».
Кроткий, миролюбивый взгляд, крайняя бедность одежды, коротенькие наполеонские клинообразные бороды у стариков, смелые улыбающиеся лица у ребятишек и робость при встрече русского только в прекрасной половине гольдского племена, в говоре частые придыхания — вот все, что можно было заметить в гольдах при легком, поверхностном наблюдении.
Шумно живут довольно людные гольдские деревни, оживленные и людским криком, и лаем собак. Как и быть надо, жилым и настоящим селением глядят все эти Бельго, Джооми, Хунгари и друг. В этом отношении им могут даже позавидовать все наши казачьи верховые станицы. И каким-то мертвенным, бездушным контрастом отбивают наши русские избы, построенные всегда поодаль деревень гольдов (верстах в 11/2 и 2), хоть бы, напр., и та изба, которая выстроена неподалеку от деревни Цянка. В деревне этой нам довелось купить у гольда рыбы калужины (белужины) и фунтов 10 икры. Мы давали ему серебра; серебра он не брал: просил табаку. «Подари, — говорит, — мне табаку, а я тебе рыбу подарю...»
— Чем вы пользуетесь от гольдов? — спрашивал я у солдат.
— Да чем от них поживишься?! Рыбу дают: рыбы они много промышляют.
— Чем же вы платите им за это?
— А ничем, да и нечем: даром дают, в подарок.
— И дружно вы с ними живете?
— Дружно: народ чудесной. Гиляки пониже-то живут: те народ — плуты, разбойники, скверной народ. Самогиры с верховьев Горюна-реки (Гирина) приходят — совсем как гольды, по языку только и распознаешь: другой язык. А то все одно!
— Чем эти промышляют?
— Соболей много живет в хребтах-то.
— А еще что живет там?
— Медведей много. Вот и теперь у них с год уж живет один в срубе: для гиляков откармливают. Гиляки эти раз в году, в праздник, медведя этого выпускают из сруба; бегут за ним, на веревки крутят, борются; а как он изойдет уж силой — тогда прикалывают и едят. Этим они своему богу почет воздают. А насчет медведя, то они этого зверя почитают за человека; очень поэтому его любят и боятся... В хребтах-то наших еще олени водятся...
И вот после слухов о кровожадных тиграх начинаются слухи о недальних оленях — самых мирных изо всех лесных обитателей. Амур сильно подается к северу, и все на нем обличает близость суровых полярных стран. Дни все время стоят заметно холоднее, чем те, какими дарили нас берега Амура между Хинганом и Хабаровкой; ночи заметно суровее; раз завязавшийся ветер, всегда крепкий, тянет беспрерывно от полтутора до двух суток. Ветер этот как будто припадет на реке; слышишь — он уже гудит по горе, шатает лесами, несет оттуда гул, который постепенно усиливается; ветер накидывается на воду, круче заворачивает уже раньше расходившиеся волны и рябит их хребты с визгом и крупными брызгами. Гул становится общим; опять на время припадает и опять начнет сначала. Ветер иногда, что называется, обтечет и станет нам боковым и начнет как будто укладывать, уменьшать волны; смотришь — и опять он во воей своей силе, как и быть надо весеннему свежему и не столько речному, сколько морскому ветру.
На дальних горах замечаются как будто просветы, и просветов этих особенно много после того, как разредились туманы, сгруппировавшиеся по дальним окраинам неба. Какие-то светлые, серебристые, яркие пятна видятся нам на дальних горных вершинах.
— Гольцы подошли! — заметил один солдатик.
— В Камчатке и все так! — подсказал другой.
— На Байкале-море таких гольцов тоже очень много, и на них снег никогда не тает. Эти, надо быть, к морю уж подошли! — решил из гребцов моих третий.
И действительно, горы так высоки, что как будто упираются вершинами своими в небо. Местах в десяти сверкают остатки снега, может быть вечного, но во всяком случае вешнего. Туман по местам прицепился к ним, и снег оттеняет своим мертвенным, дымчатым цветом еще яснее. Горы кажутся решительно высеребренными. Долго смотришь на них и не можешь достаточно налюбоваться: и дико, и своеобразно, великолепно!.. Целый гребень гольцов этих залег там в туманной дали и долго тянется длинной и непрерывной цепью; ярко-серебристым цветом отливают они, резко, необыкновенно резко оттеняясь от соседних белесоватых облаков. Один хребет выше другого и без всякого сравнения выше передних, близких к реке. После крайнего однообразия амурских берегов картины гольцов увлекательны. Долго потом держался туман около этих снегов, но затем мало-помалу пропал, поднявшись выше, и серебро гор потеряло всю свою прелесть и весь эффект. Серебро вершин их, не оттеняемое теперь контрастом дымки тумана, оказалось простыми глыбами снегу, залежавшегося еще на горах несмотря на то, что было 1 июня. Гольцы, по всему вероятию, не гольцы, а более возвышенные вершины, покрытые тем же лесом, хотя на этот раз может быть и чахлым, реденьким, низким. Горят серебром только самые дальние и высокие хребты; на горах (также высоких) по левому берегу снегу уже нет нигде, и уцелел он только в падях и ложбинах между горами правого берега.