— Ну, то, что вы сделали, — сказал я, стараясь быть аргументированно убедительным, — это просто! Но если вам придется иметь дело с детективом, которого послали по вашим следам, чтобы вас задержать, тогда другое дело — это подвиг куда потруднее!
— Может, вы и правы, — беззаботно сказал Найт. — Могу признать, что мой успех отчасти зависит от того человека, которого отряжают меня поймать. Если это обычный коп в штатском, то я могу его и не заметить. Но если мне будет оказана честь и мою поимку поручат одному из знаменитых сыскарей, то я без особого страха готов противопоставить ему свою хитрость и искусство индукции.
На следующий день в полдень Найт вошел ко мне в офис с весьма удовлетворенным видом на своей хитрой физиономии.
— Ну, как идет расследование таинственного убийства? — поинтересовался я.
— Как обычно, — с улыбкой ответил Найт. — Утром я зашел в полицейский участок, потом в отдел дознания. Кажется, возле трупа они обнаружили коробочку для визитных карточек с моим именем и адресом. Они допросили троих свидетелей, которые видели, как я стрелял, и описали мою внешность. Расследование было поручено Шемроку Джолнсу, знаменитому детективу. В одиннадцать тридцать он покинул штаб-квартиру для выполнения задания. Я ждал у себя дома до двух по указанному адресу, полагая, что он должен ко мне заглянуть.
Я засмеялся, чтобы его уколоть.
— Вы увидите Джолнса, — продолжал я, — только после того, как об этом преступлении будет забыто, то есть через две или три недели. Знаете, Найт, я был лучшего мнения о вашей проницательности. Он идет по вашим следам, используя знаменитый индуктивный метод, и еще ни один преступник, насколько мне известно, не избежал встречи с ним. Я советую вам оставить свою затею.
— Доктор, — сказал мне Найт, и его серые глаза внезапно вспыхнули, а квадратная челюсть задрожала, — хотя в вашем городе и существует рекорд дюжины совершенных убийств, так и не завершившийся последующей встречей преступника и сыщика, расследующего все эти дела, я намерен побить этот рекорд. Завтра же я приведу вас к Шемроку Джолнсу, сорву с него маску перед вами и докажу вам, что в вашем городе существует вполне реальная возможность, когда представитель закона и убийца человека оказываются лицом к лицу.
— Прошу, действуйте, — сказал я, — и вы получите благодарность от департамента полиции.
На следующий день Найт приехал ко мне на извозчике.
— Я шел по двум ложным следам, доктор, — сказал он. — Мне кое-что известно из методов этих детективов, и я исследовал некоторые из них, надеясь выйти в конце концов на Джолнса. Так как мой револьвер был сорок пятого калибра, я уверен, что он ищет ключ на Сорок пятой улице. Потом я искал его в Колумбийском университете, так как убийство человека выстрелом в спину требует кропотливого исследования. Но и там и духа его не было.
— Вы его и не найдете, — с нажимом заверил я.
— Нет, конечно, если обычными методами, — согласился со мной Найт. — Я могу прочесывать весь Бродвей с начала до конца целый месяц без всякого успеха. Но вы, доктор, ущемили мою гордость, и если я не встречу Шемрока Джолнса сегодня, то обещаю вам больше никогда не убивать и не грабить в вашем городе.
— Какая чепуха, парень, — сказал ему я. — Если наши взломщики и забираются в дома и там вежливо требуют отдать им драгоценности на тысячи долларов, после чего спокойно обедают и барабанят час или два на фортепиано перед уходом, то как же вы, обычный убийца, надеетесь войти в контакт с детективом, который ведет за вами слежку?
Эвери Найт молча сидел, словно о чем-то думая.
— Все ясно. Надевайте вашу шляпу, поедете со мной. Гарантирую вам, что через полчаса вы будете стоять перед Шемроком Джолнсом.
Мы с Эвери Найтом взяли извозчика. Я не слышал, какие указания он давал ему, но экипаж довольно бодро помчался вверх по Бродвею, потом свернул на Пятую авеню, после чего вновь поехал на север.
Сердце мое учащенно билось от сознания того, что я сопровождаю этого чудесного, одаренного убийцу, чей гениальный аналитический ум и безграничная самоуверенность позволили дать мне поразительное обещание — столкнуть лбами убийцу и нью-йоркского детектива, который идет по его следу. Даже мне это казалось чем-то невозможным.
— А не боитесь ли вы попасть в ловушку? — спросил я. — Предположим, что ваш «ключ», каким бы он ни был, приведет нас не только к комиссару полиции, но еще и к дюжине-две копов?
— Дорогой мой доктор, — сказал Найт несколько чопорно, — я никогда не был азартным игроком.
— Прошу простить меня, — продолжал я, — но я не думаю, что вам удастся найти Джолнса.
Экипаж наш остановился у одного из самых фешенебельных особняков на авеню. Перед домом взад-вперед разгуливал какой-то человек с длинными рыжими усами и со значком детектива на отвороте сюртука. Иногда он отодвигал усы, чтобы вытереть платком лицо, и тогда я узнал хорошо знакомые черты великого нью-йоркского детектива. Джолнс не спускал внимательных глаз с дверей и окон дома.
— Ну, доктор, — сказал Найт, с трудом подавляя триумфальную нотку в своем голосе, — убедились?
— Великолепно, просто великолепно! — Не мог сдержать я восклицания, когда наш извозчик, развернувшись, направился обратно. — Но как вам это удалось? С помощью какого дедуктивного метода…
— Мой дорогой доктор, — перебил меня убийца, — индуктивный метод это то, чем пользуются детективы. Мой метод куда более современный. Я называю это скачкообразной теорией. Я не утомляю себя скучной умственной работой для решения какой-то тайны, опираясь лишь на ее призрачные «ключи». Я тут же, без всяких обиняков, стремительно, словно в прыжке, хватаюсь за умозаключение. Теперь я объясню вам свой скачкообразный метод, примененный в этом случае.
Прежде всего, рассуждал я, так как преступление было совершено в Нью-Йорке средь бела дня, в публичном месте и при ужасных обстоятельствах и самый искусный сыщик расследует это преступление, то преступник никогда не будет найден. Не считаете ли вы, что такой мой постулат оправдывается прецедентом?
— Может, и так, — неохотно согласился я. — Но если Большой Билл Дев…
— Ах, прекратите, — перебил меня Найт с улыбкой. — Я уже не раз это слышал. Теперь слишком поздно. Ну, я продолжу.
Если убийства людей в Нью-Йорке оставались нераскрытыми, рассуждал я, хотя лучшие, самые талантливые сыщики пытались их расследовать, то, следовательно, можно сделать такой вывод они неверно выполняли свою работу. И не только неверно, а в абсолютно противоположной манере по отношению к той, которая была в данном случае необходима. И в этом скрыт мой «ключ».
Я убил человека в Центральном парке. А теперь, доктор, позвольте мне описать себя самого.
«Я высокий человек с черной бородкой и ненавижу паблисити. У меня нет таких денег, о которых стоило бы говорить. Мне не нравится овсянка, и единственная моя амбиция в жизни — умереть богатым человеком. Я человек холодный, с беспощадным сердцем. Мне наплевать на всех своих соотечественников. Я никогда не подаю ни цента нищим или тем, кто собирает на благотворительность».
Таков вот, дорогой доктор, перед вами подлинный мой портрет, портрет человека, которого хитроумный детектив должен выследить и поймать. Вы, человек, которому хорошо известна история преступности в Нью-Йорке за последнее время, должны предсказать результат. Когда я пообещал вам представить перед вашим недоверчивым взором сыщика, который ищет меня, вы посмеялись, так как, на ваш взгляд, детективы с убийцами никогда в Нью-Йорке не встречаются. А я продемонстрировал, что такое вполне вероятно.
— Но каким образом вам это удалось?
— Все очень просто, — ответил улыбающийся убийца. — Я предположил, что детектив будет действовать имеющимся в его распоряжении «ключом» с точностью наоборот. Я привел вам описание своей внешности. Исходя из этого, он должен будет искать не высокого, а низенького человека, не с черной, а с белой бородкой, которому нравится видеть свое имя в газетах, который человек очень состоятельный, обожает овсянку, хочет умереть бедняком и по характеру весьма склонен к щедрости и филантропии. Когда все эти предпосылки собраны, то никаких больше колебаний быть не может. Поэтому я и отвез вас на то место, где Шемрок Джолнс следил, патрулируя, за домом Эндрю Карнеги.
— Найт, да вы — просто чудо! Если бы не существовало опасности вашего исправления, то каким бы чудесным полицейским инспектором могли бы вы стать!
Кактус{28}(Перевод Зин. Львовского)
Наиболее характерной особенностью времени является его относительность. Все знают, как быстро проносятся воспоминания в памяти утопающего. И вот почему легко допустить, что иной человек переживает вновь весь период своей влюбленности в тот короткий миг, когда он расстегивает свои перчатки.
Вот именно такое состояние переживал Трисдаль, вернувшись в свою холостяцкую квартиру и застыв у стола. На этом столе в высокой красной вазе красовались какие-то странные зеленые цветы, представлявшие собой разновидность кактуса и снабженные длинными, перистыми листьями, плавно и мягко колыхавшимися при малейшем дуновении ветра.
Приятель Трисдаля, брат невесты, сидел в стороне и был искренне огорчен тем, что ему приходится пить одному. Молодые люди были во фраках. Их белые лица, словно тусклые звезды, светились в густых сумерках, обволакивавших комнату.
В то время как Трисдаль расстегивал свои перчатки, в его памяти проносились быстрые и мучительно-острые воспоминания о последних пережитых часах. Ему казалось, что в его ноздрях все еще держится аромат цветов, которые огромными букетами окружили всю церковь, и что в его ушах все еще стоит мягко-заглушенный шум тысячи голосов, шелест нежно шуршащих платьев и протяжный, медлительный голос священника, навеки и нераздельно соединяющий новобрачных.
При этой последней и безнадежной мысли память Трисдаля затуманилась настолько, что он никак не мог найти ответ на вопрос: как и почему он потерял Эллис? Глубоко потрясенный этим непреложным фактом, он вдруг очутился лицом к лицу с чем-то, что никогда до сих пор не представлялось так ясно его мысленному взору, а именно — со своим внутренним, неприкрашенным, голым «я». Он увидел те отрепья, в которые рядились его напыщенность и эгоизм и которые могли дать иному человеку полное право усомниться в доброкачественности его ума. Он содрогнулся, подумав о том, что посторонние люди гораздо раньше его самого увидели всю жалкую, нищенскую оболочку его души. Надменность и самоуверенность! Вот какие эмблемы скрестились на его щите! И насколько же всего этого была лишена Эллис!