Думаю заранее, что старые переводы, даже самые классические, для такой антологии окажутся непригодны, потому что они не были рассчитаны на ее структуру и выделяли в подлинниках не то, что в ней нужно: потребуются новые. Зато в той основной массе переводов, в которой читателю по ним придется ориентироваться, поток новых переводов, может быть, целесообразно убавить — чтобы не усугублять безликого хаоса. Обычно у нас лишь немногие переводы считаются золотым фондом, подлежащим бессрочной перепечатке, а остальные через каждые несколько десятилетий делаются заново — в ответ будто бы на требования читательского вкуса. В недавнем издании «Атта Троль» Гейне подсчитано, что в среднем каждые одиннадцать лет появлялся новый перевод этой поэмы: каждое поколение хотело видеть ее по-своему. (Для литературоведа это любопытнейший материал: здесь писанная литература развивается по законам устной, с нарождающимися и отмирающими вариантами, как в фольклоре.) Для такой решимости вновь и вновь начинать работу с нуля требуется очень большая самоуверенность и очень малое уважение к культурной традиции. Новые переводы оправданны, когда переводчик предлагает для старого памятника новый стиль, т. е. новый образец для стилизации. Так, оправданной была новая «Илиада» Гнедича после Кострова, и Минского после Гнедича, и замечательная попытка Кузмина после Минского, но нимало не оправданной «Илиада» Вересаева, державшегося тех же установок, что и Минский, и только иные строчки переводившего лучше, а иные хуже.
Если переводчик не может предложить для переводимого автора новый стиль, то лучше ему продолжать или совершенствовать стиль, уже найденный предшественником. В немецкой литературе обычай переиздавать старые переводы в новых редакциях — очень давний. В русской литературе это менее привычно, но несколько примеров можно назвать. Вот один: это Еврипид Анненского под редакцией Зелинского; известно, какой шум вызвало это редакторское самоуправство, но в одном только никто не мог упрекнуть Зелинского — в том, что от его правки перевод стал хуже. При этом Зелинский, как известно, сам заявил в одном из предисловий, что поступает с работой Анненского так, как хотел бы, чтобы в дальнейшем было поступлено и с его собственной работой: для него это был не частный случай, а принцип совершенствования перевода.
Прошлое, которое мы себе представляем, соткано из нитей нашей же культуры. Если мы слишком часто будем его перелицовывать, оно расползется. На акрополе стоял корабль Фесея, в котором прогнившие доски постепенно заменялись новыми, и философы говорили: вот диалектика, это и тот корабль, и не тот корабль. Такова, наверное, и должна быть культурная традиция вообще и переводческая в частности.
О ПЕРЕВОДИМОМ, ПЕРЕВОДАХ И КОММЕНТАРИЯХ[136]
Письмо Я. М. Пархомовского очень критично и очень доброжелательно. Это редкое сочетание, и на такое письмо хочется ответить подробно и обстоятельно. Я член редколлегии «Литературных памятников», на мне — ответственность прежде всего за античные памятники, о которых преимущественно и говорится в письме; но я не хотел бы и не мог бы выступать здесь от лица всей редколлегии. Поэтому прошу считать все нижеследующее моим личным мнением о затрагиваемых предметах — и не более того.
О некоторых замечаниях Я. М. Пархомовского не приходится и спорить. Разумеется, фраза про «фундаментальную самотождественность», обеспечивающую, «благодаря амальгамированию», «кумуляцию опыта», такова, что ей и подобным не место ни в «Памятниках», ни где бы то ни было. (Думаю, однако, что такие фразы в книгах «Памятников» — не «рядовые», а достаточно редкие.) Разумеется, назвать Петра III не племянником, а сыном императрицы Елизаветы — ошибка непростительная: она была замечена при издании, но слишком поздно, издательство не допустило ее исправления (список опечаток — это и наша мечта, но, к сожалению, только мечта), и я свидетель того, как автор статьи (в целом, по-моему, прекрасной) пером исправлял ее в тех экземплярах, которые проходили через его руки. Разумеется, оформление книг должно быть лучше и единообразнее. Этому вопросу было посвящено специальное заседание редколлегии с участием представителей издательства, было принято очень четкое постановление о внешности серийных книг, но для издательства оно осталось пустым словом. Поэтому если у читателя на полке среди темно-зеленых корешков серии зияет «Катулл» ядовито-травяного цвета, виновата в этом не редколлегия.
Попутно позволю себе заметить, что упоминаемый «Поймандр» — это именно герметическое сочинение, то есть посвященное тайному знанию, покровителем которого был бог Гермес Трисмегист; термин этот в филологии и философии общеупотребителен, и к герменевтике, науке о толковании текстов, никакого отношения не имеет.
Выбор переводимых памятников кажется автору письма случайным и непредсказуемым. Это не совсем так. Каждые пять лет в серии выходят небольшие книжки «Литературные памятники: справочник» (в последний раз — 1984 года) со статьей Д. С. Лихачева о принципах издания (далее все ссылки на нее — по этому выпуску) и с перечнем книг не только изданных, но и готовящихся к печати. Некоторые «серии в серии» (например, французские поэты от Рембо до Элюара под редакцией Н. И. Балашова) легко заметны при внимательном взгляде уже сейчас. Кроме того, в редколлегии имеется перспективный план серии на много лет вперед — больше полутораста названий. Почему он не опубликован ко всеобщему сведению? Потому что для многих произведений пока не имеется специалистов-подготовителей, и когда они смогут выйти в свет — сказать невозможно: зачем же обольщать читателя нескорыми надеждами?
Автор пишет с некоторой иронией: «Создается впечатление, что то или иное произведение выпущено сейчас, потому что изготовлен его перевод и, главное, написана статья о нем». Да, это так, потому что «изготовить» перевод, статью и комментарий, достойные серии, — дело непростое и нелегкое. И, что гораздо огорчительнее, многие нужные памятники приходится откладывать потому, что их некому готовить. Когда-то в проспектах «Памятников» была анонсирована «Иудейская война» Иосифа Флавия, работа дошла почти до корректуры и была исключена из плана по причинам, от редакции нимало не зависевшим. Теперь причины эти отпали, читатели почти в каждом письме напоминают «Памятникам» об их обещании — но что делать? За двадцать лет наука о палестинской древности далеко ушла вперед, обогатилась новыми открытиями и концепциями, — а между тем умер И. Д. Амусин, умер Н. А. Мещерский, и заменить их сейчас в нашей науке некому. В перспективном плане серии есть интереснейший раздел, посвященный памятникам фольклора и литературы Африки, — но вот недавно умер Д. А. Ольдерогге, и осуществление этого замысла, несомненно, теперь надолго задержится. Больше того: в 1950 году в «Памятниках» было издано, и прекрасно, «Слово о полку Игореве» (Я. М. Пархомовский об этом, видимо, забыл), с тех пор много раз вставал вопрос о его переиздании, но всякий раз Д. С. Лихачев, лучший в мире специалист по «Слову…», категорически отвечал: «нет» — переиздание требует такого обновления научного аппарата, к которому мы сейчас еще не готовы.
Чем определяется отбор произведений, издаваемых в «Памятниках»? Здесь возможны два подхода. Один — «издание шедевров»: Гомер, Эдда, Данте, «Шахнаме»… Другой — «заполнение пробелов»: если Гомера и Данте читатель может прочесть и в каком-нибудь другом издании, то «Византийскую любовную прозу», «Сагу о Греттире», Грасиана или Тальмана де Рео вряд ли издаст кто-нибудь, кроме «Литературных памятников». Мне лично ближе второй подход; но на практике, конечно, редакции приходится нащупывать среднюю линию между этими двумя путями со всеми выгодами и невыгодами компромиссных решений. Непреложен только один принцип: «чтобы каждое наше издание было в каком-то отношении новинкой», «чтобы оно было хотя бы очень небольшим, но „культурным событием“» (Д. С. Лихачев, с. 19). Сравните «Письма русского путешественника» в издании «Литературных памятников» и в почти одновременном издании «Правды», и вы сразу увидите, что это значит. Я. М. Пархомовский напоминает, что хорошо бы издать «Путешествие из Петербурга в Москву», — и оно будет издано в ближайшие годы, но сколько лет работы понадобилось, чтобы это издание хорошо известного произведения стало культурным событием, об этом мало кто задумывается. Хорошо бы издать и «Историю» Карамзина, — но чтобы это издание было серьезным, нужно все архивные ссылки его обильных примечаний перевести в приложениях на новую номенклатуру, а представляет ли кто-нибудь, как трудоемок и кропотлив этот невидимый миру подвиг?
Что касается тиражей, то они до последнего времени определялись исключительно издательством «Наука» и часто удивляли редколлегию не меньше, чем читателей. Лишь теперь за редколлегией признано право хотя бы рекомендовать издательству желаемый тираж. 140 000 экземпляров «Софрония Врачанского» не должны удивлять никого: бóльшая часть этого тиража пошла за границу, в родную Софрониеву Болгарию. А если «История бриттов» Гальфрида вышла тиражом 100 000, а «Свисток» — 50 000, то не надо забывать, что, несмотря на это, «Свисток» лежал на прилавках значительно дольше, чем Гальфрид: что делать, таков уж читательский вкус и спрос.
Это — о переводимом. Теперь — о переводах.
Есть два уклона в искусстве перевода: один называется грубо — «буквалистическим», другой деликатно — «творческим». Первый насилует русский язык и стиль в угоду стилю оригинала; второй насилует оригинал в угоду привычкам русского читателя. О буквалистическом переводе говорят: «Он непонятен, если не положить рядом подлинник!»; многие «творческие» переводы, наоборот, с виду легко понятны, но если положить рядом подлинник, то становятся сплошным недоразумением. Точный перевод имеет целью обогатить поэтику родной литературы формами, усвоенными из переводимой литературы; свободный перевод имеет целью ознакомить читателя, не владеющего языком, с содержанием произведений чужой литературы. Первый рассчитан, понятным образом, на более квалифицированного читателя, второй — на менее подготовленного. Конечно, на практике все переводчики стремятся нащупать золотую середину между этими крайностями, но отклонения от нее в ту или в другую сторону всегда систематичны. В первой четверти нашего века, когда круг читателей был сравнительно узок, господствующую роль играл точный перевод. Начиная с 1930‐х годов с огромным расширением читательской массы на первый план выдвинулся свободный перевод и дошел в своей «свободе» до таких крайностей, что уже намечается реакция — возвращение к повышенной заботе о точности. Думается, что читательская культура уже «доросла» до этого.