Я занимался русской поэзией начала XX века, мне приходилось читать стихи французских символистов, которым подражали русские. Чтобы читаемое не смешивалось в голове, я старался запомнить суть, схему каждого стихотворения, отбросив все амплификационные приемы. Стиль от этого менялся так катастрофически, что иногда я стал это записывать. Больше всего записей у меня оказалось по Анри де Ренье. Это потому, что я очень не люблю Анри де Ренье — может быть, в переводах это чувствуется. Подойти к нему мне помог И. Коневской, начинатель русского символизма. В его архиве в РГАЛИ безнадежно ждет публикации множество прозаических переводов стихов и прозы самых разных авторов — от Эмерсона до Верхарна и от Ренье до Ницше, и все — тем монументальным прарусским языком, каким писал только он. Это Коневской подсказал мне несколько неожиданных слов; опираясь на них, я стал переводить остальное. Почти все стихи — из ранней книги «Игры сельские и божеские». Я прошу прощения за то, что элегии здесь перебиваются, как в оригинале, песнями и песенками.
АНРИ ДЕ РЕНЬЕКошница 18/49
Ива над рекой. Сплети прутья. Дно будет круглым.
Вечер. В эти струи смотрело Время.
Спи. Ты прожил день, и ты сплел кошницу.
Это Оры-часы босой походкой
Из Сегодня в ненасытное Вчера
Унесут в твоей кошнице свои цветы:
Друг за другом, рука с рукой. И настанет утро,
Улыбнется ива тайному лету.
Ты устанешь от ее гибкости. Ты ударишь
Резцом в резкое серебро, чеканя
Все те же цветы. Опечаленные Оры вернутся
С горьким яблоком, жесткой гроздью, сухою веткой.
Выцветут серебристые ивы. Умчатся птицы.
Ты захочешь вспомнить былую радость
И вместо серебряной выковать золотую кошницу.
Снова Оры, любя, придут на зов твой,
Но затем лишь, чтобы собрать в нее твой пепел.
И пред их наготою смежишь ты очи.
Сбор 16/46
Синяя волна, золотая пена взмелась на берег.
Белая и нагая, твои пальцы в соленой гриве.
Ты стоишь, смеешься, море лижет нежные ноги.
Заря брызжет тебе навстречу.
Травы тянутся цветками к твоей ладони.
Над тобой весна, под тобою лето.
Поле ходит золотыми волнами.
Плющ и грозд обвивают ленивый жезл.
Мох ласкает ноги. Ручей сверкает.
Отдохни. Престол твой — из солнца.
Но из низин к нему уже всползают сумерки
И хватают тебя за руки. Тропы круче
И колючки злее. Цветы облетают под пальцами.
Дождь и мгла клубятся вкруг бледной плоти.
Ты лишь тень меж голых стволов. И слышишь:
Ржут вдали морские кони. Их шпорит Время.
Песнь 1 24/58
Сентябрь!
Спят бок о бок двенадцать месяцев в лоне года.
Сентябрь!
Наступал твой черед настать,
Вились ржавые листья винограда над вертоградом.
Листва золотилась плодами.
Ветер был как время в полете.
Я не знал и, плача, шел по меже.
Сентябрь!
Если бы я знал: ты придешь
На развязку всех извившихся троп,
На порог вертограда под виноградом, —
Я не бился бы лбом в затвор зимы,
Не рыдал бы цевницами апреля,
Не считал бы кружащиеся листья,
Как песчинки золота в часах,
И не задыхался бы летней страстью,
А сказал бы только:
Сентябрь!
Вот ты ждешь меня, и Любовь с тобой рядом,
На порог легла ваша двойная тень,
Ветер свеж, как время, и над водой
Распускаются фонтаны, как пальмы,
И как лилии лебединые шеи.
Двойная элегия
— Там, где нежилась горлица, стонет филин.
Из твоей могилы растут цветы.
Воротись: твой сад тебя ждет.
Необутый и постарелый,
Воротись из забывчивых твоих мест
Долгою тропой
К нашему источнику, который плачет,
А потом смеется своим слезам.
Двери смазаны оливковым маслом,
В ясеневых чашах — молоко и вино,
Яблоки — на столе.
Я так любила тебя мертвого, что ты будешь жив.
А когда не станет во мне надежд,
То не станет в часах воды и в лампаде масла.
— Пусть горит лампада, а часы плачут, —
Мне к источнику твоему не прильнуть,
Потому что поцелуи умирают с губами.
Я прах под мрамором,
Я тень неслышная,
И твоим рукам меня не обнять —
Разве что во сне,
На пороге, где ты замрешь, почувствовав,
Как я приближаюсь к тебе сквозь ночь,
Ибо только там ты достойна призрака.
Призрак
Вглядись в свет, вглядись в тьму.
Вечер красен кровью, рассвет — румянцем.
Плачет влага, страждет душа.
Вечер мчится, держа кого-то за руку.
Путь раздваивается, как копыто фавна.
В сущем звере скрыт мнимый бог,
Как в кремне — огонь,
Как в тебе — призрак,
Как в зеркале — отражение зеркала.
Твой поющий голос — и тот,
Когда ты испьешь смертных струй,
Не пойдет ли тенью вслед твоей тени
Выть
От крыльца до крыльца и от ворот до ворот?
Песенка 10 14/31
Нежный рассвет.
Нежно льются отары по нежным тропам:
Баран белый, баран черный, ягнята пестрые.
Голубеет луг,
И деревья поют навстречу солнцу.
Полдень полон пчелиным звоном,
Тяжелеют гроздья,
И быки спят в траве, как зодиаки.
В вечер нивы колосьями уперлись
В небо, умолкают леса,
И два колокола, ближний и дальний,
Один густ, другой светел,
Звоном борются за синее небо,
Чтобы не увял ни один цветок.
Припев 15/30
Водоросли как мысли,
Серебряные в синем,
Золотые в зеленом.
Водоросли как змеи
На забвенном жезле Меркурия.
В водорослях раковины,
В раковинах поет прошлое,
Печали мои и радости.
Водоросли узорами,
Как жилы, которыми
Наша кровь оживляет
Песок и камень.
Убаюкайте, водоросли,
Колыбельную раковину,
В которой поет мое прошлое.
Сосуд 25/128
Сосуд рождался из обряжаемого камня.
Я отбросил свой резец и стал ждать.
Плод за плодом слышно падал с ветвей.
Ветер веял далекими цветами.
За ручьем, за лугом пела свирель.
Фавн, буланый, плясал в листве из охры с золотом.
Шли по краю небосвода женщины с снопами на плечах.
Утром трое их было у источника,
И одна заговорила со мной, нагая:
«Изваяй сосуд по образу моему».
И тогда сад, и лес, и поле вздрогнули,
Сплелись в пляске нимфы от трех тростин,
Огнекожими стали фавны,
Вспыхнули свирели,
Загудел кентаврами горизонт, —
Средь толчков копыт, стука пят
В граде хохотов, ржанье морд, криках губ,
В душном запахе пота и растоптанных плодов,
Строгий и думный,
Я ваял вихорь жизни на круглом камне.
Пали сумерки, и я оглянулся.
Сосуд высился, нагой, среди тишины,
Хоровод взвивался по нем спиралью,
Ночь кончалась,
И я плакал, и проклинал зарю.
Песенка 2 17/28
Ничего у меня нет,
Только три золотые листика,
Только посох, только пыль на подошвах,
Только запах вечера в волосах,
Только отблеск моря во взгляде.
Золотые они, с красными жилками,
Я их взял из пальцев спящей осени,
Они пахнут смертью и славою
И дрожат на черном ветру судьбы.
Подержи их:
Они легкие, и припомни,
Кто к тебе постучался в дверь,
И присел у порога, и ушел,
И оставил три золотые листика
Цвета солнца и цвета смерти.
А потом раствори ладонь и дай
Улететь им в ветер и вечер.
Часы 5/20
В каждом часе картинка. То волк, то агнец.
То кусает, а то ласкает.
Каждый час несет подарок году:
Розу, яблоко, голубку, корзину, зеркало.
Взгляни в зеркало: в нем лицо забвенья.
Песенка 3 20/39
Постучись:
Над высокой дверью лозы и плющ
Въелись в старый камень,
И ночной забвенный дом
Улыбается розовой заре.
Весна,
В окнах свет и на плитах пола блеск.
Улыбнись на пороге.
Хочешь — сядь у очага, чтобы прясть,
Хочешь — вот тебе
Деревянная чашка, оловянная тарелка,
Хлеб, вода и яблоко.
Поживи здесь: дорога нелегка.
Но улыбка твоя уже
Как прощальный поцелуй.
Ну что ж,
Вот тебе цветок,
Золотой светильник и три опала,
Плащ, сандалии, пояс, а на поясе
Ключ, —
А теперь в дорогу: туда, где люди.
Ночь богов
Я шла за тобою и перед тобою,
А ты не видел и не слышал меня.
Обезбоженный, ты искал богов,
Но дриадин ствол
Лишь царапал тебе руку пустой корою.
Не струилась текучею наготой
По излучине вытянутая нимфа,
Ни Пегас не вбивал копыт в песок,
Ни сатир не прохаживался в припляске.
Я предстала тебе, и ты не удивился.
Обеги всю степь,
Пустыри, дубравы, вертограды, пахоты,
Взойди в город, где люди живут, смеются, поют и умирают,
Жжет жаровня, пляшет костер, дымится печь,
Ярый молот кует металл к металлу
Для брони и для серпа, — но в дыму
Нет над городом дымки фимиама,
И под молотом не ваяется божий лик.
Ничего нигде.
Отчего же ты нас ищешь, ловец без стрел?
Разве пашни не пышны и без Кибелы,
Рокот моря не слаще Сирен,
Разве ты не рад, что не нужно
Отдавать охранительным богам
Самый сочный плод, самый тяжкий грозд, самую белую телицу?
Пожинай свой хлеб, ешь и пей, плачь и смейся вровень с миром,
Человеку боги не надобны.
Но я вижу, слова мои напрасны.
Тогда слушай. Я одна из тех,
И одна еще вижу этот свет,
Потому что я земная и подземная.
Вот плод, вот семя его: вкуси,
И закрой глаза от золота ночи,
И безмолвствуй.
Шаг, другой. Осторожней. Ниже. Стой.
Теперь смотри.
Смутный мрак, темный свет,
Черная и тинистая река, кольцом
Обомкнувшая то крутой, то пологий
Остров, где ютятся боги. У них
Белые волосы и седые бороды.
Толстый Вакх
Опускает пересохший кувшин:
Тирс без лоз, жезл без змей,
Сломлен рог на ширококостном лбу
Фавна, и тоскливые спят сатиры
В бестелесной тиши.
Марс подвязывает медную подошву,
И Венера щупает черный Стикс
Все еще прекрасной ногой,
И Нептун ищет брод концом трезубца.
Это они
Были встарь и судьба и прорицание,
Клик волхва и отголосок пещеры,
Лира и кимвал, лавр и роза,
Колесничный гром,
Шепот неба, трепет земли,
Волны нив, долгий ветер над дубровой,
Говор моря, родник, ручей, река,
Стрелы в тело, молнии в скалы,
Дрожь любви между небом и землей,
А теперь ничего. И только тишь.
Поворачивая голову, они
Водят взглядами, следя круговой
Бег Пегаса: он вскинется, он грянется,
То помчит, то вздымется на дыбы
И заржет, но ни звука в воздухе,
И разбросит крылья, и вновь, и вновь,
А они тяжелы и опадают.
Это все, сын мой.
Ступай назад,
В жизнь —
А мне пробил мой преисподний час
Меж земной и подземной половиною,
Полупленнице, полустраннице.
Но пред тем, как переступить
Твой порог, отряхни с своих подошв
Черный прах,
Еще влажный брызгами Стикса.
Песенка 9 19/33
Вчера была зима,
Сумрак, ветер, море, дождь и снег,
Жесткая подстилка.
По булыжнику шла с мертвым лицом
Рослая Печаль,
И я молча клонился у обочины
И ловил слезами ее ладонь.
Апрель смел снега,
Вывший ветер шепчет и нежит,
В море — лодки, в саду — цветы,
И с цветком на пороге — ты
Улыбаешься моему приходу,
Встав под сводом узловатых ветвей,
Где в кровавых шипах родятся розы.
Что сказать тебе? Давай помолчим.
Замирает моя поступь. Ручей чуть плачет.
Помолчим.
Опахнули нас широкие крылья вечера.
Завтра я расскажу тебе светлый сон.
Былое 7/28
Зрелые плоды, красные цветы. Море.
Мост на черных ногах и в белой пене.
Желт закат. Блеск резной сирены на корме.
Борт плывет. Ветер с моря, ветер с гор.
Те цветы были в ветре еще душистее.
Дух как парус. Сердце спит, как сирена.
Память моря — как якорный канат.
Спутник
По следам твоим ступает Былое.
Смутный спутник, невидимый для видящего,
Он у тебя за спиною,
Но оборотись, и он послышится впереди.
Мы сбираем цветы, а он — их тени.
Мы вкушаем гроздья с его посадок.
Мы обсохнем у огня, он — у пепла.
Отраженье его — в твоем ковше,
Его голос — в отголоске твоих выкликов.
Где паук ткет ткань, там и он,
И одежда твоя соткана из прошлого.
Он спит в твоем сне,
Он идет за тобой с зари до вечера,
Чтобы в полдень протянуть тебе зеркало.
И увидишь ты в тусклом хрустале:
Вот — ты, вот — он,
Ибо все, что было, всегда при нас.
Он все помнит, а ты лишь вспоминаешь.
Песенка 6 18/31
Скажи:
Это осень пришла, шурша по листьям,
В чащу входит стук топора,
И над прудом вянут птицы и падают,
Стрела за стрелой.
Скажи:
Вот зима, над морем солнце, как кровь,
Лодки вмерзли в берег, дымит очаг,
Гложет ветер, и горек вечер,
Я — зима и боль.
И я буду тебя любить.
Но ты скажешь:
Посмотри: все зеленое и розовое,
И звенящий апрель сплетает в прядь
Розу с розой и радость с радостью.
Я — заря твоя, крылья ввысь, сладок рот,
И к тебе
Мои руки цветут весенним запахом.
Незримое присутствие 6/24
Шелест времени над травами. Червь
В балке, рябь в ручье. Стертость, ржавчина,
Трещина. От прикосновения плод
Загнивает. Не нужно ни циферблата,
Ни соборных колоколов. Всё скажут
В бледной влаге бледные лепестки.
Песнь 4 28/52
Сквозь апрель смеялась весна
И плескалась смехом
От ствола к стволу, от зари к заре,
Пел ли мальчик, напевал ли старик,
Откликаясь каждому оклику.
С виноградною лозою в руке
Она шла к зеленому пруду,
Где я срезал, чтобы спеть ей привет,
Самую зеленую из тростинок.
Лето спит щекой на руке,
И в разжатых пальцах — дремлющий колос.
Спящий серп обещает выжать степь
До краев синевы, где серп небесный.
Время каплет, в струйке ручья —
Мертвый лист, и увядает цветок,
Тополя поворачивают тени,
И рассвет
Серебро моей цевницы красит в золото.
Сквозь туман улыбалась осень,
Лоб в морщинах, руки в жилах, ноги в крови.
Виноградари обирали гроздья
И в больших корзинах несли в давильни,
Окликали ее, а она ни слова.
Она шла с неживой улыбкой, тихая,
От лозы к лозе, от ручья к ручью,
Все суровее, все высокомернее,
И ей слышался в неостывшем вечере
Плач зимы в почернелых тростниках.
Ноша 18/40
Оставь меч, оставь свирель.
Перевей тирс меркуриевыми змеями.
Час покоя. Жар зари стал пеплом заката.
Пусть тростник на том берегу
Ждет другого, чтобы запела флейта.
Лавр бойцов — лишь сень над асфоделями.
Свет зари, злато полдня, черная ночь.
Жизнь — покой для прожившего и отжившего.
Кровь из раны не бьет, а лишь сочится.
Радость, Горе, Любовь перецвели.
Рыжегривая Гордыня подмята Участью.
И Надежда заблудилась на гнутых тропах.
Брось свирель и меч. Стебель вял, сталь иззубрена.
Ясный день, ненастный день — ночь одна.
Изваяй гробницу всему, что в памяти.
Страх прошел, как жизнь. Встреть приветливо
Жезл Меркурия, две свитых змеи —
Ключ к покою.
Ключ
Не спеши
В жизнь, где плоть — как цветы, и плоды — как золото,
Кипарисы — как грусть, а тростник в ветру — как радость:
Прежде пусть вручит тебе Рок
Ключ от долгого твоего приюта.
А потом ступай себе в путь
Меж двух спутниц, Надежды и Любви,
Одна — с пальмовой ветвью и черной флягой,
А другая — с тяжкой гроздью и вздетым зеркалом.
Будут море, грозный лес, гневное золото
Нив под светлым ветром; нагое лето
Даст губам твоим пьяный плод в раскрытой раковине;
Брызнет персик, хрустнет в зубах
Отзвучавший свою песню тростник;
Будет ветер мчать, вода смеяться сквозь плач,
И напористый ливень, и робкий дождик
От первого листка до последнего цветка.
Но когда наступит осень, вечер и в тяжком
Золоте дубрав по дороге вдаль
Канут друг за другом Любовь и Надежда, —
Ты услышишь ли у черного твоего пояса
Ключ,
Кованный из золота, железа и меди
Для дрожащей руки перед замком
Вечных врат, где створы — мрак и пороги — ночь?
«Моя песня…»
Моя песня
Тяжела любовью, глуха враждою,
А твой рот
Мил любови, нежен вражде,
И ни слова,
Как смеешься ты себе у ручья,
И ни эха имени твоему.
Я иду по откосу над ручьем,
Плещет эхо,
Пасется стадо,
Изгороди в красном шиповнике.
Небо и земля,
Больше ничего,
И в погоде щепотка милой осени.