Так оно и есть: в сумме они составляют в «Роланде» 95 % строк, в «Короновании…» 93 %, в «Алискансе» 90 % и только в «Паломничестве…» 72 % (из‐за обилия 4-ударных полустиший). При этом «Роланд…» оказывается неоднороден: в <отр. 2> («Роланд отказывается трубить в рог») пропорции их иные, чем в <отр. 4> («Смерть Роланда»). Показатели такие (в процентах):
Мы видим, как в последовательности столбцов этой таблицы плавно понижается доля (2 + 2) и повышается доля (3 + 3): в «Роланде» 2 решительно преобладает (2 + 2), в «Короновании…» все четыре типа приблизительно равновесны, в «Паломничестве…» решительно преобладает (3 + 3). Хотелось бы предположить, что отрывки переводились именно в таком порядке, с разрывом между двумя эпизодами из «Роланда…»; но это не обязательно, эволюция стиха у поэтов не всегда бывает плавной. Вспомним, что в первой рукописи «Алисканс» выглядит вкладкой-дополнением на листах меньшего формата, т. е. мог быть переведен не раньше, а позже других.
Переходим к характеристике силлабической выровненности нашего стиха. Вот показатели слоговой длины каждого полустишия (в процентах) для всех наших текстов и, для сравнения, для «Алексея» и «Сыновей Аймона»: они показывают, как постепенно все более расплывчаты становятся очертания стиха.
Из таблицы видна разница между «Алексеем» и «Сыновьями Аймона», с одной стороны, где какой-то объем полустишия резко предпочтителен, захватывает более 50–60 % материала, — и «Алискансом», «Роландом», «Паломничеством Карла…», где даже самый предпочтительный объем полустишия не захватывает более трети материала.
Промежуточное положение занимает «Коронование Людовика», в котором продолжает ощущаться, хоть и ослабленное, тяготение к 6-сложным полустишиям: это как бы еще более расшатанный (6 + 6) — сложник «Сыновей Аймона». Расшатывание это происходит почти на глазах у читателя: в «Короновании…» 42 строки (28 %, вдвое меньше, чем в «Сыновьях Аймона») имеют строение (6 + 6), причем 22 из этих строк (больше половины!) приходятся на первую треть «Коронования…» и подчас идут группами по 4–5 строк, тогда как в остальном тексте — не гуще, чем по 1–2 строки. Пример такого (6 + 6) — сложного вкрапления (из начальной тирады):
…Он Францию взял в руки / и поднял выше всех.
И все другие земли / к его державе льнут:
И ба́варская марка, / и алеманский круг,
Французские уделы / Норман, Анжу, Бретань…
Другая примета расшатывания — усиление не-ямбического ритма в этих 6-сложных полустишиях «Коронования…». В «Сыновьях Аймона», мы помним, 84–90 % 6-сложий имели ямбический ритм. В «Короновании…», в строках (6 + 6) 81 % 6-сложий имеет ямбический ритм в первом полустишии и 60 % — во втором полустишии: начинается знакомое нам (по «Алексею…») расшатывание ритма к концу строки. Еще виднее это в 6-сложиях из строк (6 + 5), (7 + 6) и проч.: здесь лишь 56 % 6-сложий имеют ямбический ритм в первом полустишии и 36 % — во втором полустишии.
Самое любопытное — что оригинал «Коронования Людовика» написан не александрийским 12-сложником, как «Сыновья Аймона», а обычным 10-сложником, как «Роланд». Можно быть уверенным, что работа над «Сыновьями Аймона» велась раньше и дала инерцию для выбора и (отчасти) трактовки размера «Коронования…».
В «Алискансе», «Роланде», «Паломничестве Карла…» ритм расплывается еще больше. Господствующий тип стиха в «Алексее» (7 + 5) составлял 50 % строк, в «Сыновьях Аймона» (6 + 6) — 56 %, в «Короновании Людовика» (6 + 6) — 28 %, в «Роланде» (5 + 6) — 15 %, в «Алискансе» (6 + 6 и 5 + 5) — 14 %, в «Паломничестве Карла» (7 + 7) — 11 %. Приходится говорить для каждого произведения уже не о ведущем типе, а о ведущей группе типов стиха: для «Коронования…» — (6 + 6), (6 + 7), (7 + 6); для «Роланда» — (5 + 6), (6 + 6), (5 + 5), (6 + 5), (6 + 7); для «Алисканса» — (6 + 6), (5 + 5), (6 + 5), (5 + 6), (5 + 4), (6 + 4); для «Паломничества…» — (7 + 7), (6 + 7), (8 + 8), (7 + 8), (8 + 7), (6 + 6). Перед нами тот же тип расшатывания, что мы видели в 10-сложнике: объем каждого полустишия — 6 (для «Алисканса» 5, для «Паломничества…» 7) слогов плюс-минус единица.
Соответственно расшатан и внутренний ритм полустиший. Из 6-сложий в составе «Роланда» только 41 % имеет ямбический ритм в первом полустишии и 56 % во втором полустишии, в «Паломничестве Карла…» только 38 % 6-сложий имеет ямбический ритм в первом полустишии и 50 % во втором полустишии (против обыкновения, строгость ритма к концу несколько усиливается).
Наконец, еще одна черта различает «Алексея» и «Сыновей Аймона», с одной стороны, и «Алисканс», «Роланда», «Паломничество…», с другой: в первых первое полустишие длиннее второго, во вторых, второе длиннее первого. Укорочение отрезка к концу — примета стихотворного ритма (в строфе последний стих чаще укорочен, чем удлинен), удлинение — примета прозаического ритма (в периоде последний колон чаще удлинен, чем укорочен: «все договорено, больше нечего сказать»). В последних трех переводах, таким образом, общий ритм прозаизирован — особенно это слышится в громоздких и подробных фразах «Паломничества…». «Коронование Людовика» с его идеальным равенством полустиший и тут занимает промежуточное положение.
«Паломничество Карла…» интересно тем, что господствующий тип полустишия в нем — 7-сложие, нетрадиционное в русской (а тем более французской) поэзии. Единственным ритмическим импульсом о нем для поэта могло быть то хореическое полустишие, которым он (по образцу Кантемира?) начинал строки в «Жизни святого Алексея». В первом полустишии хореический ритм имеют 52 % 7-сложий, во втором полустишии 42 %: «Попросите вы Гугона / одолжить мне олифант», «И усов не потеряет, / опалив их на огне» и проч. На этом ощутимом хореическом фоне 6-сложные полустишия воспринимаются как хореи с усеченными слогами, а 8-сложные полустишия — как хореи с наращенными слогами («3-сложная замена в 2-сложном размере», ритм, почти не разработанный в русской поэзии, разве что в переводной). Пример звучания 6-сложий (такой ритм — в 59 % 6-сложных начальных полустиший):
…Затоплю / все подвалы, / сколько их в городе есть…
…На прицел / возьму башню, / одну денежку собью…
Пример звучания 8-сложий (такой ритм — в 73 % 8-сложных первых полустиший и 63 % вторых полустиший):
Я из города выйду в поле, / встану посреди лугов…
Завтра утром, чуть свет забрезжит, / я вас выпровожу вон…
Если я еще услышу / этой ночью ваш дикий бред…
Ни царапины, ни раны, / не увидите ничего…
Все олени испугаются, / разбегутся серны в лесах…
Король Гуг поступит безумно, / отказавшись вас испытать…
Принесите мне завтра утром / два хороших крепких щита…
В другом ритмическом контексте такие 8-сложия воспринимались бы как обычные дольники на 3-сложной основе (по типу «Из-за синих волн океана Красный бык приподнял рога…»), но здесь, в преимущественно хореическом контексте, они могут восприниматься как дольники на 2-сложной основе: очень редкий в русской поэзии эксперимент. В другом месте мы высказали предположение, что образцом для таких ритмов у Мандельштама могла быть полузабытая поэма Г. Адамовича «Вологодский ангел» (1917)[215].
Окончания и созвучия. До сих пор, говоря о 5-сложиях, 6-сложиях и т. д., мы, по французскому обычаю, учитывали только слоги до последнего ударения включительно. Безударные окончания после последнего ударения в счет не шли. При более детальном анализе они тоже, конечно, должны быть учтены; но мы пока ограничимся лишь самыми общими наблюдениями.
Общая закономерность: цезурное и стиховое окончания должны контрастировать. В «Жизни Алексея» все стиховые окончания женские (изредка — рифмующие с ними дактилические); в противоположность этому 89 % цезурных окончаний — мужские («Разрыдалась в три ручья…») и только 11 % — женские («От великого от горя…»). В «Сыновьях Аймона» все стиховые окончания мужские; в противоположность этому 99 % цезурных окончаний — женские и, вдвое реже, дактилические («Пришли четыре брата…», «Лицо Рено меняется…»). В «Короновании Людовика» 92 % стиховых окончаний тоже мужские; в противоположность этому 98 % цезурных окончаний — женские и, более чем двое реже, дактилические. Даже в расшатаннейшем «Паломничестве Карла…» 85 % стиховых окончаний тоже мужские, и, в противоположность этому, 98 % цезурных окончаний — женские и дактилические.
Исключения из этой общей закономерности — «Алисканс», «Роланд отказывается трубить», «Смерть Роланда» и «Смерть Альды». Здесь оба полустишия имеют почти одинаковое распределение окончаний: соотношение мужских, женских и дактилических окончаний всюду приблизительно равно 35: 45: 20 (только во втором полустишии «Смерти Роланда» — 59: 39: 2). От этого полустишия теряют связь и приобретают как бы самостоятельное существование. Можно думать, что эти отрывки переводились приблизительно одновременно, на одной ритмической инерции.
Что касается тирад, переведенных строгим 10-сложником, то все они, числом 12, имеют только мужские окончания: видимо, это помогало поэту вести трудный счет слогов в бесцезурном 10-сложии. Что касается тирад, переведенных расшатанным 10-сложником, то из них 4 имеют сплошные мужские окончания, 7 — женские и 1 — дактилические (тирада 190 из наиболее расшатанной части: «Нет угомону на племя язычников…»). Только дважды среди женских окончаний возникают два дактилических (в тираде 191, тоже из наиболее расшатанной части). Может быть, здесь, где счет слогов меньше сковывал внимание поэта, в нем оживала память о традиционном русском белом 5-стопном ямбе с преобладанием женских окончаний (так переводили «Роланда» Алмазов и Делабарт).
Во французском оригинале, как в 10-сложниках, так и в 12-сложниках, тирады связаны ассонансами: все ударные гласные в концах строк одинаковы, а окружающие согласные безразличны. В русской поэзии не существовало такой традиции созвучий; эксперименты символистов в этом роде были единичны, а для перевода французского эпоса (несколько отрывков из «Песни о Роланде» 5-стопным ямбом) такие ассонансы употребил лишь однажды С. Пинус