И за вину одного Оилеева сына, Аякса?
Быстрый Юпитеров огнь сама она с тучи метнула,
И раскидала суда, и ветрами воды разверзла,
Недруга же, выдыхавшего пламя пронзенною грудью,
Вихрем вырвав из волн, на острый утес наколола.
Я же, являясь царицей богов и сестрой и супругой
Для Громовержца, — столько лет с одним лишь народом
Войны веду! Кто же будет потом величье Юноны
Чтить и к ней на алтарь возлагать приношенье смиренно?»
50 Все это в сердце клубя пламенеющем, мчится богиня
К родине туч, в Эолию, — место, родное свирепым
Австрам. А там владыка Эол в пещере громадной
Неукротимые ветры и полнозвучные бури
Держит во власти своей, смиряя в цепях и в темнице.
Те, негодуя, с ропотом громким у горных затворов
Воют; Эол же сидит на вершине высокой, и держит
Скипетр, и дух умягчает, и гнев умиряет. Не делай
Этого он, то и море, и сушу, и неба глубины
Быстро они бы умчали с собой, разметав по просторам.
60 Но Всемогущий отец, устрашенный, их в темные гроты
Бросил, и грузом на них взгромоздил высокие горы,
И даровал им царя, чтобы, верный закону, умел он
Вожжи натягивать и ослаблять согласно приказу.
Вот к нему-то Юнона с мольбою речь обратила:
«Так как тебе, Эол, Отцом богов и Владыкой
Смертных — дано смирять и зыбить ветрами волны,
Род же, враждебный мне, плывет по Тирренскому морю,
Мча Илион в Италийскую землю и павших пенатов, —
Волю ветрам вручив, потопи погруженные челны
70 Иль размечи их, гоня, и тела раскидай по пучинам.
Дважды семь нимф подвластны мне, прекрасные телом;
Ту из них, что прекраснее прочих, Деиопею,
Браком прочным связав, тебе отдам во владенье,
Чтоб за такие заслуги она с тобою все годы
Прожила, сделав тебя отцом потомков прекрасных».
«Это, царица, дело твое, — Эол ей ответил, —
Знать, чего ты желаешь; мое же — ловить повеленье.
Ты ведь снискала мне милость Юпитера, скипетр и это
Царство, и мне возлежать даешь на пирах меж богами,
80 И повелителем бурь и туч меня утверждаешь».
Это сказав, он повернутым скиптром дуплистую гору
По боку стукнул — и ветры, как будто стая густая,
Рвутся в разверстый пролом, овевая вихрями земли.
Море сплошь они облегли и до глубей безмерных
Роют совместно и Эвр, и Нот, и грозами полный
Африк, и гонят, клубя, на берег огромные волны.
Тут последовал крик моряков и скрежет канатов.
Тучи внезапно от взоров Тевкров и день отторгают,
И небеса, и черная ночь ложится на море.
90 Твердь загремела; густыми огнями эфир полыхает;
Неотвратимая смерть угрожает мужам отовсюду.
Тут у Энея мигом слабеют от холода члены;
Он простонал и, сложив, простирает к звездам ладони,
Так вопия: «О, трижды, четырежды благословенны
Те, кто пред ликом отцов под высокими стенами Трои
Встретили смерть! О ты, в роду Данайцев храбрейший,
Сын Тидея! Зачем не мог я на поле Илийском
Пасть, и душу мою твоя не исторгла десница?
Там, где копьем Эакида сбит яростный Гектор, где мощный
100 Пал Сарпедон и где Симоэнт влачит под волнами
Столько щитов, и шлемов мужей, и тел многосильных!»
Так восклицал он, и вот Аквилоном взревевшая буря
Парус пред ним сорвала и взводни к звездам взметнула.
Сломаны весла, и кузов заворотило, и волнам
Отдало борт, и над ним взбугрилась гора водяная.
Те — на гребне волны висят; этим — вал, разверзаясь,
Дно являет меж вод; на песках бушуют буруны.
Три корабля, подхватив, Нот на скрытые камни кидает
(Их, эти скалы меж волн, Италийцы зовут «Алтарями»:
110 Страшный кряж при высокой воде!); три — с открытого моря
Гонит на косы и отмели Эвр (мучительно видеть!)
И, на бродах дробя, их буграми песка окружает.
Тот же корабль, что вез Ликийцев с верным Оронтом,
Вдруг на глазах у Энея пучина крутнем огромным
Бьет под корму с размаха, и кубарем катится кормчий
Вниз головой, а корабль этим валом трижды повернут
Вкруг самого себя и жадно пучиною пожран.
Редкие лишь пловцы возникают средь хлябей обширных,
Доски, доспехи бойцов и сокровища Трои сквозь волны.
120 Илионея же крепкое судно, и судно с Ахатом
Сильным, и то, где Абант, и то, где Алет престарелый,
Буря сломила тоже: скрепы в бортах ослабели,
И враждебную влагу вбирает зияние щелей.
А между тем почуял Нептун, что понт переполнен
Ропотом грозным, что спущена буря, что в недрах пучины
Схлынули воды со дна, и, встревоженный тяжко, чтоб море
Сверху увидеть, из волн величавую голову вынес.
Видит Энея флот, по всему разметанный морю,
И угнетаемых бурей и рухнувшим небом Троянцев, —
130 И не укрылись от брата козни и злоба Юноны.
Кличет он Эвра к себе и Зефира и так говорит им:
«Вот как теперь в свою вы начали верить породу?
Землю и небо уже без моих повелений вы, Ветры,
Смеете смешивать и громоздить вот такие громады?
Я вас!.. Но лучше сперва усмирить возмущенные волны.
Впредь вам за дело такое невиданной карой воздам я!
Прочь поскорей! И царю своему скажите вот это:
Власть над морями и грозный трезубец Судьбы вручили
Мне — не ему! Пускай он хранит огромные скалы,
140 Ваши притоны, Эвр; пусть он чванится в этих палатах,
Ваш Эол, и ветрами в темнице замкнутой правит!»
И скорей, чем сказал, укрощает он вздутые воды,
Скопища туч разгоняет и снова солнце выводит.
Тут Кимотоя и с ней Тритон сдвигают с натугой
С острых камней корабли; он сам их трезубцем подъемлет
И раздвигает широкие косы, и море смиряет,
И ускользает по глади морской на легких колесах.
И как бывает нередко в толпе, когда возникает
Бунт, и беснуется духом низкая чернь, и каменья
150 Реют уже, и лучина, и ярость оружием правит,
Но предстанет вдруг муж, благочестьем и доблестью славный, —
Все умолкают, теснятся вокруг и слух напрягают;
Он же — словом царит над сердцами и страсти смягчает.
Так вот и рокот моря замолк, лишь родитель, морскую
Даль озирая, поехал под небом открытым и вожжи
Бросил, коней повернув, летя в колеснице послушной.
О КНИГЕ С. В. ШЕРВИНСКОГО[225]
Поэту, который пишет оригинальные стихотворения, нетрудно составить и — при возможности — издать свои избранные произведения: он знает и помнит, как они перекликаются друг с другом, ему легче свести в сборнике концы с концами.
Поэту-переводчику, которому приходилось переводить самых разных лириков с самых разных языков, свести их в единый сборник «избранного» бывает труднее: приходится или подчеркивать их пестроту, как в музейной витрине, или, наоборот, навязывать им мнимое сходство своим собственным переводческим почерком, или — и это самое трудное — вдумываться в несхожее, ловить в нем незаметное глубинное сходство и опираться в подборе именно на него.
Поэту-переводчику, который переводил не только лирику, а и большие жанры — поэмы, драмы разных эпох, — бывает всего труднее. Здесь каждый памятник знаменит, каждый заведомо непохож на другой, здесь невозможно и не нужно придавать им искусственное сходство, здесь переводчик может только склониться перед переводимым текстом, передать свое уважение читателю и предоставить читателю самому ощутить сквозь эти переводы сменяющийся и преемственный стиль эпох.
Сергей Васильевич Шервинский (1892–1991) был оригинальным поэтом: ему удалось издать «Стихи разных лет» (1984), в которые вошла, конечно, лишь малая часть сочиненного им. Он был переводчиком лирики — от Катулла до Абу Нуваса и от Бодлера до Саят-Новы: ему удалось издать антологию «Круг земной» (1985), как бы отчет за семьдесят лет профессиональной работы. Теперь, уже посмертно, издается сборник его переводов в больших жанрах — это драмы для чтения, между первой и последней из них более двадцати веков. «Драмы для чтения», подчеркиваем мы, потому что и «Сказание об Орфее», и «Пандора» для сцены никогда не назначались, а постановки Софокла, Еврипида и Расина на нашей сцене — великая редкость.
«Каждый памятник знаменит, переводчик может только склониться перед текстом, передать свое уважение читателю» — какими средствами? Конечно, точностью перевода; а в больших жанрах — двойной точностью перевода: чтобы каждая строка была точна и отдельно взятая, как бы в цитате, и в составе большого целого, подчиняясь его структуре. Этим мастерством С. В. Шервинский владел безукоризненно; читать его переводы, держа рядом подлинник, — высокое наслаждение.
Перевод всегда существует на грани двух поэтик, он — равнодействующая двух сил: художественного языка подлинника и родного художественного языка. Грубее говоря, это всегда насилие или языка подлинника над родным, или родного языка над подлинником. В первом случае это перевод для писателей: цель его (прежде всего) — обогатить родной язык поэтическими приемами чужого. Во втором случае это перевод для начинающих читателей: цель его — пересказать им содержание тех книг, которых они не могут прочесть в подлиннике. В истории культуры эти два типа перевода чередуются.
Та техника точности, в которой выдержана эта книга, была выработана в серебряном веке русской поэзии, в 1900–1910‐х годах. Для следующих поколений ее сохранили и усовершенствовали два поэта-переводчика, почти сверстники, сложившиеся в те самые годы: в Ленинграде — М. Л. Лозинский, а в Москве — С. В. Шервинский. Любопытно, что оба были мастерами именно больших жанров: Лозинский тоже всю жизнь мечтал увидеть свои переводы классической европейской драмы, напечатанные единым корпусом, но ни он, ни мы до этого не дожили.