Наконец, эпоха Маршака — это время, когда схлынула волна литературных экспериментов, начавшая свой разбег с началом века, когда у нового общества явилась потребность в новой, советской поэтической классике, когда величественная законченность и уравновешенность, поддержанные высокими традициями прошлого, стали признаками литературного стиля эпохи. В 1920‐х годах Маршака не замечали, в 1930‐х о нем стали говорить: «Именно так надо писать для детей», в 1940‐х уже никто не сомневался, что именно так надо писать решительно для всех. В 1940‐е годы и явились перед читателем сонеты Шекспира в переводах Маршака. О вкусе эпохи Шекспира по ним судить нельзя, но о вкусе эпохи Маршака по ним судить можно и полезно.
Времена меняются, вкусы борются, эстетические идеалы колеблются; наступит пора, когда новое поколение захочет увидеть нового Шекспира, в котором главным будет то, что Маршак считал третьестепенным. И пусть этому поколению посчастливится найти переводчика, который создаст ему нового Шекспира с таким же мастерством, с каким Маршак создал того Шекспира, которого знаем мы.
P. S.В советское время была выдвинута программа «реалистического перевода»: переводить нужно не литературные произведения, а ту действительность, которую отражали эти произведения. Эту программу сформулировал И. Кашкин, а наилучшим образом воплотил (еще до Кашкина) Б. Пастернак, когда «от перевода слов и метафор… обратился к переводу мыслей и сцен» (предисловие к переводу «Гамлета»). Совершенно то же делал и Маршак, хотя «мысли и сцены» шекспировских сонетов выглядели для него совсем иначе, чем для Пастернака. Эта статья была написана совместно с Н. С. Автономовой для журнала «Вопросы литературы» (1969. № 2), отсюда ее популярный стиль, вся проработка материала принадлежит Н. С. Автономовой, а основная мысль и словесное изложение — мне. О том, как эти (и другие) переводы вписываются в общую эволюцию творчества С. Маршака, мне пришлось писать в статье «Маршак и время» (Литературная учеба. 1994. № 6; статья ждала печати 25 лет)[229]. Имя Маршака в те годы было окружено крайним пиететом, и такая статья о его переводах казалась подрывной; теперь, наоборот, когда художественные ценности 1940‐х годов отменены, она должна казаться едва ли не апологетической. Может быть, это и не лишнее: новых переводов, притязающих сменить Маршака, явилось очень много («в журналы каждый день несут переводы сонетов Шекспира и каждые два месяца — полные переводы!» — говорил Е. Витковский), но ни один из них не дал такой законченности нового стиля, какой была у Маршака законченность старого стиля.
ПАМЯТИ М. Е. ГРАБАРЬ‐ПАССЕК[230]
В 1978 году исполняется 85 лет со дня рождения одного из виднейших советских филологов-классиков, доктора филологических наук Марии Евгеньевны Грабарь-Пассек.
М. Е. Грабарь-Пассек родилась и выросла в Юрьеве (Тарту). Ее отец, профессор истории римского права Е. В. Пассек, был первым выборным ректором Юрьевского университета, ее муж В. Э. Грабарь — крупнейшим специалистом по истории международного права. Филологическое образование она получила на Высших женских курсах В. Герье в Москве; ее наставником в латинской словесности был М. М. Покровский, в греческой — Д. Н. Кудрявский. Античность не сразу стала главным предметом ее занятий. Свою дипломную работу на Высших женских курсах она писала по философии, а в 1920–1940‐х годах профессионально и с увлечением занималась преподаванием немецкого языка в различных высших учебных заведениях. На учебниках немецкого языка, которых она была соавтором, выросло не одно поколение советских студентов.
Первый перевод из античной поэзии — идиллия Феокрита — М. Е. Грабарь-Пассек задумала в 1918 году, а опубликовала лишь в 1958‐м. Первое ее исследование по античной литературе — «Эпитеты и сравнения в „Илиаде“ Гомера» — было доложено в античной подсекции ГАХН в 1929 году. Мария Евгеньевна часто вспоминала, с каким волнением следила она за выражением лица присутствовавшего на докладе С. И. Соболевского. Этот доклад был напечатан в 1974 году, нимало не утратив научного интереса. С 1938 года она преподает латинский язык — сперва в МИФЛИ, потом в МГПИИЯ, где она более десяти лет заведовала кафедрой классических языков. В декабре 1943 года, защитив диссертацию «Феокрит и его античные подражатели», она получает степень доктора филологических наук. Наконец, с 1946 года она начинает работать старшим научным сотрудником античного сектора Института мировой литературы АН СССР и с этого времени целиком сосредоточивается на занятиях классической филологией.
У Марии Евгеньевны были любимые авторы из числа писателей-классиков. В греческой литературе это был Пиндар — две его оды были ее первым напечатанным переводом, а последним задуманным ею трудом была монография о Пиндаре, оставшаяся, к сожалению, неосуществленной. В латинской литературе это был Цицерон — М. Е. Грабарь-Пассек принадлежат статьи о начале его политической карьеры (сборник «Цицерон», 1958), о его письмах («Античная эпистолография», 1967), под ее редакцией выходили речи и диалоги Цицерона в серии «Литературные памятники». Но главным предметом ее забот были писатели поздней, послеклассической античности. Феокрит, Аполлоний Родосский, Дион Хрисостом, Либаний, Филострат, Оппиан, Квинт Смирнский, Стаций, Валерий Флакк, Клавдиан — все эти и многие другие авторы впервые ожили для русского читателя, филолога и нефилолога, в статьях и переводах М. Е. Грабарь-Пассек, напечатанных в коллективных трудах «История греческой литературы» (т. 3, 1960), «История римской литературы» (т. 2, 1962), «Античный роман» (1969), «Поздняя греческая проза» (1961), в трехтомном издании памятников поздней античной литературы (1964). Мария Евгеньевна не раз вспоминала, как подшучивал С. И. Соболевский над ее желанием непременно «донести Трифиодора до советского читателя», и всякий раз добавляла: «но читатель, кажется, это оценил». А от поздней античной литературы естествен был переход к еще менее исследованной области — средневековой греческой и латинской литературе, занятия которой заполнили последнее десятилетие жизни М. Е. Грабарь-Пассек. Результатом их были статьи и переводы в сборниках «Памятники византийской литературы» (1968–1969) и «Памятники средневековой латинской литературы» (1970–1972), а также единственная в русской научной литературе обобщающая монография «Античные сюжеты и формы в западноевропейской литературе» (1966).
Вспоминая своего учителя М. М. Покровского, Мария Евгеньевна всегда говорила о том, какими непосредственно близкими выглядели у него античные писатели — «как будто бы он с Цицероном был лично знаком». Такая же непосредственность была нужна и ей самой для того, чтобы плодотворно работать над любым материалом. Она подходила к новому памятнику осторожно, как к незнакомому человеку, потом постепенно сближалась и сживалась с ним, а расставалась с живым сожалением и с намерением непременно к нему вернуться. Такая не исследовательская, а человеческая заинтересованность чувствуется во всем, что ею написано. Оттого же и ее переводы, всегда образцово точные, звучат так просто, живо и естественно: в них нет ни холодности профессионала-переводчика, ни стилизаторства любителя-эстета. Такова была она и среди коллег и сотрудников: не было человека, менее ее подверженного какой бы то ни было официальности. И на кафедре в МГПИИЯ, и на секторе в ИМЛИ она всегда несла с собой то доброе начало общительной человечности, которое бывает так нужно в коллективной научной работе. И ближние, и дальние товарищи по специальности одинаково любили ее; последний, 80-летний юбилей ее был отмечен посвященным ей выпуском львовского сборника «Питання класичної фiлологiї» (№ 12, 1974) со статьею о ней В. Н. Ярхо и с библиографией ее научных работ.
Мария Евгеньевна Грабарь-Пассек скончалась 23 декабря 1975 года. Светлая память о ней навсегда останется со всеми, кто знал ее, работал с ней, учился у нее.
НЕИЗВЕСТНЫЕ ПЕРЕВОДЫ СТИХОТВОРЕНИЙ ТЮТЧЕВА НА НЕМЕЦКИЙ ЯЗЫК М. Е. ГРАБАРЬ-ПАССЕКПУБЛИКАЦИЯ М. Л. ГАСПАРОВА[231]
Ich lieb’ dich, Gottes Zorn! Ich lieb’ dich, unsichtbare
Und unheivolle Macht, die hier umringt das All’!
Die Blumen und den Quell, durchsichtigwie Krystall,
Den Regenbogenstrahl, die Kuppel Roms, die klare!
Im steten gleichen Glanz der hohe Himmel loht,
Es atmet sich so leicht und süss nach alter Weise,
Derselbe warme Wind die Wipfel schaukelt leise,
Derselbe Rosenduft… Und alles dies — ist Tod!
Wer weiss es? Ob um uns nocht Stimmen gibt’s und Strahlen,
Ob Fabre, Duft und Klang Natur nicht zeugen mag,
Die uns verkünden hier den letzten Lebenstag,
Und uns versüssen sanft des letztes Scheidens Qualen.
Wenn von der Schicksalsmacht der Bote zu uns tritt,
Damit dem Erdensohn den letzten Weg er weise,
Durch solchen Duft und Klang verschleiert er sich leise,
Das uns verborgen bleibt sein schwerer Todesschritt.
Verschweig, verbirg und halt geheim
Gefühle du und Herzensträum’!
Lass sie im Herzensgrund entstehn,
Aufleuchten hell und untergehn
Wie klare Sterne in der Nacht —
Nur schweigend freu dich ihrer Pracht.
Wie kann ein Wort vom Herzen gehn?
Wie könnt’ ein andrer dich verstehn?
Begreift er deines Lebens Flug?
Im Wirt wird der Gedanke — Trug.
Du trübst, indem du gräbst, den Quell, —
Nur schweigend schlürfe seine Well’!
Lern’ leben nur in dir allein,