Und eine ganze Welt wird sein.
Gedanken-heimlich, zaubrisch-lind,
Des Tages Leuchten macht sie blind,
Es macht sie stumm des Tages Klang;
Nur schweigend lausche ihrem Sang.
Es sind den Sterblichen beschieden
Der Tod, der Schlaf — zwei Götterbild’,
Zwei Brüder gleich, und doch verschieden,
Der eine — streng, der andre — mild.
Zwei andre geben uns Geleit,
Das schönste Paar im Erdenlande, —
Doch furchtbar sind des Zaubers Bande,
Der ihnen Menschenherzen weiht.
Es hat kein Zufall sie verbunden,
Nein — Blut vereint sie immerfort;
Wir hören nur in Schicksalsstunden
Ihr ungelöstes Zauberwort.
Und wer, im Sturm der dunklen Triebe,
Wenn unsre Blut auflönend rauscht,
Wer hat, o Selbstmord, wer, o Liebe,
Nicht eurem Lockungsruf gelauscht?
Es hat auf dunkler Geister Nacht,
Aus diesen Abgrund, voller Schrecken,
Geworfen golddurchwirkte Decken
Der Götter allerhöchste Macht.
Der Tag, aus lichtem Glanz gewebt,
Der Tag — der Erdgebornen Wonne,
Der kraken Seelen Heilungssonne,
Die Götter labt und Menschen hebt.
Es schwand der Tag — die Nacht bricht an
Und von der schiksalsschweren Schwelle
Die Decke wirft, die Gnadenhelle
Sie jäh zurück — und bricht den Bann.
Und hohl der Abgrund vor uns klafft
Mit seinen Nebeln, seinen Schauern,
Und zwischen uns sind keine Mauern, —
Das ist der Nächte Schreckenskraft!
Sowie der Ozean die Erd’umfängt,
So ist das Leben rings vom Traum umzogen.
Es kommt die Nacht — und im Geräusch der Wogen
Das Element sich an die Künste drängt.
Hör’, seinen Ruf, so dringend, so verheissend!
Im Hafen ist der Zauberahn erwacht,
Die Flut schwillt auf und trägt uns, weiter reissened,
In undermässlich dunkle Wellennacht.
Es schaut uns an, im Strahlenruhm der Sterne
Geheimnisvoll das tiefe Himmelszelt.
Es schwimmt der Kahn — und in der Näh und Ferne
Nur eine abgrund iefe Flammenwelt.
Von Land zu Land, von Ort zu Ort
Des Schicksals Sturm die Menschen jagt.
Ob willig folgst du, ob verzagt —
Nur weiter, weiter immerfort!
Bakannten Laut der Wind trägt her,
Der Liebe letzten Abschiedsklang,
Und hinter uns — ein Tränenmeer,
Und vor uns — brüht der Nevelbang.
O halt, o wende deinen Blick!
Wohin denn fliehn, und fliehn wozu?
Die Liebe liessest du zurück,
Was schön’res nimmer findest du!
Die Liebe weint in tiefem Schmerz,
Verzweiflung in der Brust und Leid.
Hab’ Mitleid mit dem eignen Herz,
O schone doch die sel’ge Zeit!
Die lange, lange sel’ge Zeit,
O führe sie vor Augen dir!
Das Liebe, das dir gab Geleit,
Das lässt du doch am Wege hier.
Schon ist die Stunde trüb und bang —
Ruf nicht herbei der Geister Schar.
Gar furchtbar schallt des Toden Gang,
So lieb er uns im Leben war.
Von Land zu Land, von Ort zu Ort
Ein mächtiger Wind die Menschen jagt.
Ob willig folgst du, ob verzagt, —
Er fragt nicht… Weiter immerfort!
Автор этих переводов тютчевских стихотворений — известный советский филолог Мария Евгеньевна Грабарь-Пассек (1893–1975). Одни специалисты знают ее как соавтора нескольких учебников немецкого языка, по которым училось не одно поколение советских школьников и студентов; другие — как филолога-классика, переводчика Феокрита и позднеантичных писателей, автора монографии «Античные сюжеты и формы в западноевропейской литературе» и многих статей об античных писателях. Специалистом по русской литературе она никогда себя не считала, но глубоко любила ее и знала, и одним из самых близких ей поэтов был Тютчев.
Мария Евгеньевна родилась и выросла в Тарту; немецкий язык с детства был ее вторым языком. Ее отец Е. В. Пассек, профессор истории римского права, был в свое время первым выборным ректором Юрьевского университета; мать ее была сестрой известного писателя А. В. Амфитеатрова. Образование она получила на Высших женских курсах В. Герье в Москве; ее дипломная работа была посвящена философии Владимира Соловьева. Доброта, отзывчивость, радушие, чувство юмора, совершенная свобода от какой бы то ни было официальности — такой запомнилась она всем, кто ее знал. Литературные вкусы ее были живы и индивидуальны: высоко ценя великих классиков — без поклонения, но со свежей человеческой непосредственностью, — она умела любить и писателей небольших, малоизвестных или забытых. Глубоко зная Гете и Томаса Манна, она не скрывала своей привязанности к таким поэтам безвременья, как Арно Хольц и Цезар Фляйшлен; восхищаясь Пиндаром и Цицероном, переводила Трифиодора и Колуфа, а на вопрос, нравится ли ей Цветаева, отвечала: «ведь мы большего ожидали от Надежды Львовой».
Русский читатель знает ее переводы только из античных авторов — поэтов и прозаиков. Но начинала она не с них. Еще около 1920 года она полностью перевела «Конрада Валленрода» Мицкевича; перевод сохранился, и в нем уже видна твердая и умелая рука. Вероятно, в ближайшие годы были сделаны и публикуемые переводы из Тютчева на немецкий язык. Печатаются они по копии, сделанной нами с рукописи Марии Евгеньевны еще при ее жизни; сама она разговаривала о них редко, считая их как бы личным своим делом — данью любви дорогому ей поэту.
Переводы М. Е. Грабарь-Пассек очень точны — здесь они верны лучшим традициям немецкой переводческой культуры. Интересен прием, примененный в переводе «Молчи, скрывайся и таи…»: не имея возможности поместить немецкий эквивалент рефренным словам «…и молчи!» в конце стиха, она переносит его («Nur schweigend…») в начало стиха. (Так же поступил в свое время В. Курочкин, переводя «Безумцев» Беранже и начиная каждую рефренную строку словом «Человечеству…».) К сожалению, переводчице не удалось аналогичным образом компенсировать невозможность немецкого аналога концовке «…Самоубийство и Любовь!». Мелкие неточности учащаются там, где стих приходится «подтягивать под рифму», — обычное дело в поэтической практике. Здесь же оказываются два самых заметных стилистических срыва: «schlürfe seine Well’» (вместо «…возмутишь ключи — питайся ими…») и «brüht der Nebelbang» (вместо «туман, безвестность впереди»). Некоторую тяжесть переводу придают слишком частые усечения (lieb’, schön’res, особенно zwei Götterbild’) и далекие инверсии (du в начале «Silentium!», начало третьей строфы «Mal’aria») — трудно сказать, намеренная ли это передача архаичности тютчевского слога или привычка к более свободному порядку слов русского языка.
Особый теоретический интерес может представить перевод «Из края в край, из града в град…». Еще Тынянов в статье «Тютчев и Гейне» (1922; была ли М. Е. Грабарь-Пассек, переводя Тютчева, знакома с этой статьей, сомнительно) отметил, что это тютчевское стихотворение представляет собой переложение «Es treibt dich fort von Ort zu Ort…» Гейне («Новые стихотворения», раздел «Разное», цикл «Трагедии», иронически завершающий серию стихов к «Серафине», «Ангелике» и т. д.), причем Тютчев делает свой оригинал пространнее и патетичнее[232]. Этот пафос сохраняется и в «обратном переводе» М. Е. Грабарь-Пассек: такие разговорные обороты Гейне, как «…du weisst nicht mal warum», в нем непредставимы, иронические «трагедии» становятся настоящей трагедией.
В заключение упомянем об одном любопытном совпадении. Дядя М. Е. Грабарь-Пассек, А. В. Амфитеатров (близких контактов между ними никогда не было), долго живший в Италии, составил, по-видимому, еще в дореволюционные годы антологию стихов русских классиков об Италии в своих итальянских переводах[233]: Батюшков, Баратынский, Козлов, Тютчев, Вяземский. Стихом он не владел, переводы его — прозаические (или, как сейчас сказали бы, «верлибром»), но точные и выразительные. Из Тютчева здесь переведено 12 стихотворений — больше, чем из кого-либо другого. Приведем начало двух: одного — в котором выбор его совпал с выбором М. Е. Грабарь-Пассек; другого — чтобы показать, как тщательно сделанный прозаический перевод сам собой обретает своеобразный ритм.
Amo questa ira di Dio! Amo questo male
Misterioso, sparso invisibilmente dapertutto —
Nei fiori, nella sorgente limpida come il cristallo,
E nei raggi iridescenti, e nel cielo stesso di Roma!..
Come sei bello, o mare notturno!
Qui è raggiante e là blu oscuro…
Nel chiaroluna esso è come vivo,
Marcia, respira, risplenda…
ПАМЯТИ Ф. А. ПЕТРОВСКОГО[234]
22 апреля 1980 года исполняется 90 лет со дня рождения выдающегося советского филолога-классика Федора Александровича Петровского.
Ф. А. Петровский родился и вырос в Москве, учился в известной Поливановской гимназии, окончил историко-филологический факультет Московского университета в 1914 году. Его учителями были профессора А. А. Грушка, М. М. Покровский, С. И. Соболевский. В печати он впервые выступил в 1917 году в сборнике «Московский Меркурий» вместе с такими своими сверстниками по науке, как Б. И. Ярхо, С. В. Шервинский и др. Здесь был напечатан в его комментированном переводе «Сон Сципиона» Цицерона.