В конечном счете интересно было бы выяснить, оказали ли переводы М. Л. верлибром влияние на современный расцвет русского свободного стиха. Можно ли считать Гаспарова Жуковским эпохи верлибра? Как кажется, именно М. Л. Гаспаров придал верлибру статус титульного размера новой русской поэтической чувствительности, и в этом смысле гаспаровские переводы входят в тезаурус русской поэзии ХХI века, косвенное подтверждение чему можно увидеть в самóм широком распространении верлибра в новейшей русской поэзии.
ГАСПАРОВ-ПЕРЕВОДЧИК И ГАСПАРОВ-ЭКСПЕРИМЕНТАТОРВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
In the beginning was the Word.
Superfetation of τὸ ἔν,
And at the mensual turn of time
Produced enervate Origen.
Цель филолога — узнать, как делаются вещи,
возможность переводчика —
проверить надежность узнанного.
HECTOR Pass the parcel.
That’s sometimes all you can do.
Take it, feel it and pass it on.
Not for me, not for you, but for someone,
somewhere, one day.
Pass it on, boys.
That’s the game I wanted you to learn.
Pass it on.
В эпистолярных комментариях к составленной мною библиографии Гаспарова[249] Михаил Леонович со свойственной ему скромностью просил меня о двух одолжениях. Первое — исключить из «списка трудов» упоминания «Детской энциклопедии», к десятому тому которой он приложил руку. «Вот спасибо, что не перечисляете статей в энциклопедиях! — писал он. — <А. Ф.> Лосев в своих библиографиях перечислял, поэтому номера у него были четырехзначные. Признаюсь Вам, что ок<оло> 1960 [года] у меня были еще две заметки по греческой литературе в первом изд<ании> „Детской энциклопедии“. Не выдайте. Это у ленинградского NN (если не путаю) была слава, что он в своих списках перечисляет даже заметки для отрывного календаря».
Этого «упущения» было откровенно жаль, тем более что напечатанные там статьи Гаспарова стали очевидным прологом к вышедшей год спустя «Занимательной Греции» (1995), да и к последующим его замечательным книгам для детей, таким как «Рассказы Геродота о греко-персидских войнах и еще о многом другом» (2001) и «Занимательная мифология. Сказания Древней Греции» (2009). Само же издание «Детской энциклопедии» в оранжевом переплете, стоявшее у нас дома на книжной полке, не вызывало у меня пристального интереса, за исключением последнего тома, целиком отданного под «литературу и искусство», который, кроме собственно содержания, в отрочестве приобрел для меня особое значение. В дополнение к шмуцтитулам его страницы были разделены клеммташами с «классикой» — марками бывших колоний от острова Реюньон до Южной Родезии, магическими треугольниками со штемпелем «Кения — Уганда — Танганьика» — к этому хореическому названию примыкало еще более экзотическое, которое было приятно произносить вслух: «Зан / зи / бар».
Гаспаров однажды упомянул, что в эвакуации, где он оказался семи лет от роду, у него была одна-единственная книга — «Географический атлас мира», а в «Записях и выписках» рассказывал о своей привязанности к экзотическим именам и названиям: «Дети любят заумные слова, а потом взрослые их от этого отучивают. Мне удалось сохранить эту любовь почти до старости. <…> Я полюбил историю и географию, потому что в них было много заумных имен и названий. В географии — главным образом в экзотических странах. В истории — главным образом в древности и в средние века»[250]. Именно эта «сохраненная любовь» к истории и географии (как и к «заумным словам»[251]) стояла за второй просьбой Гаспарова: уделить особое внимание его переводам, представить их в библиографии со всей возможной тщательностью, особенно в том, что касалось обозначения доли его участия в том или ином переводческом начинании. Так, например, он предлагал необходимую корректировку: «Надо снять. Это перевод М. Г. Тарлинской (под моей ред<акцией>), подписанный моим именем только потому, что она уехала в Америку».
В двух случаях Гаспаров предложил развернутые комментарии, которые были бы уместны в его «Записях и выписках», например об истории издания Томаса Мора в серии «Литературные памятники»[252]:
В «Томасе Море» мне принадлежит не комментарий, а только соавторство (с Е. В. Кузнецовым) перевода «Истории Ричарда III». Книги у меня нет, поэтому назвать страницы не могу. Соавторство было заочным. Я никакого отношения к изданию не имел. Книгу сделали и ждали другие, она долежала в редакции до последнего срока, а когда редакторша ее раскрыла, оказалось, что печатать «Ричарда III» невозможно: не то что непонятно, а даже в половине фраз не хватает то подлежащего, то сказуемого. В издательстве уже знали, что хотя я Мором сроду не занимался, но нравом безропотен и что ни взвали — повезу[253]. Вызвали, взвалили, «оплатим», «если хотите — поставим вас соавтором». Мор писал свою «Историю» в двух вариантах: по-английски и, для европейского читателя, по-латыни. Е. Кузнецов, профессор из Горького, переводил с английского; я на английском языке XVI века мало что понимал и поэтому стал сверять его перевод с латынью. Сразу поползли разные странности: то ли он «камень» переводил «угрызения совести», то ли наоборот. Сразу стало ясно, что в латинский вариант он и не заглядывал; а под конец мне явно стало казаться, что и по-английски я, пожалуй, читаю лучше, чем он. Пришлось настолько переписать все подряд, что я и вправду сказал «ставьте меня соавтором», и они поставили. Научному редактору книги, <И. Н.> Осиновскому, главному специалисту по Мору, я потом сказал: «Имейте в виду, по-латыни Кузнецов читать не умеет». На что Осиновский задумчиво сказал: «А у него ведь была докторская по лоллардам…» Но в комментарии я не участвовал. Простите мне это нравоописательное отступление[254].
Или о «Книге Катулла Веронского»: «В этом издании я ни „сост.“, ни „пер.“, в нем только использованы мои примечания из № 277. Издание замечательно статьей <Виктора> Сосноры в стиле „Слово о Катулле“, где хиппи-Катулл спутан со степенным Катулом, годившимся ему в деды (см. выше № 251!), и из этого возникает причудливая биография. Катулла с Катулом путают поголовно все античники-первокурсники, но до тиражных изданий это обычно не доходит. Когда мне показали рукопись, я хотел написать Сосноре: „Так как я не уверен, что Вы сделали это намеренно, то уведомляю Вас, что это лица разные“, — но раздумал»[255].
Свое письмо лета 1995 года Гаспаров завершил замечательной кодой, попутно отметив публикации его переводов Эрнста Майстера[256] в антологии «Вести дождя: Стихи поэтов ФРГ и Западного Берлина», а также Хильды Домин и Хайнца Пионтека в издании «Из современной поэзии ФРГ»[257]:
…На последние две подборки переводов я наткнулся случайно и сам удивился.
По поводу многих позиций я мог бы вспомнить разные случаи из жизни — вроде того, что о Томасе Море. Например, как после издания Федра — Бабрия в Литпамятниках меня привлек к суду один графоман из города Ярославля, утверждая, что я тайно использовал отредактированный им перевод Федра, сделанный известным И. Барковым в XVIII веке, и какую обличительную басню он написал обо мне под заглавием «Соавтор и бандит». Это единственный раз в жизни (пока), что я был в суде. Или как редактировался Диоген Лаэртский и пришлось ходить по всем ступеням начальства в изд<ательстве> «Мысль»; на этих ступенях строго чередовались умные и дураки, на второй ступени сверху был умный, а до первой я не дошел. Потребуйте с меня этих мемуаров в награду за Ваш труд. <…>
Не помню, был ли у меня случай сообщить Вам, что месяц назад я вдруг получил государственную премию (бывшую Сталинскую) за перевод Авсония и за «Русские стихи 1890–1925» (!). Соседями по лауреатству были иконописец архимандрит Зинон, Алла Пугачева и Лидия Чуковская, а также еще человек пятьдесят. Ельцин говорил речь, кончив ее тем, что все мы должны содействовать духовному возрождению России. Я записал[258].
В первую очередь Михаил Леонович известен как переводчик античных и средневековых авторов. «Перевод античных памятников у Гаспарова может быть и отправной точкой, и итогом исследования, — отмечают Н. П. Гринцер и М. Л. Андреев, — но главное, он всегда является сутью этого исследования, цель которого — понять и прояснить древний текст и для читателя, и для самого себя»[259]. Но если эта необходимость перевода всевозможных жанров — од, эпики, лирики, басен, эпиграмм — древнегреческой и латинской литературы объяснима «основной специализацией» Гаспарова[260], то императив его филологической деятельности — «понять и прояснить» любой текст, вне зависимости от истории и географии, в том числе и «заумный», определяет его интерес к переводам поэтов «нового времени». В том числе это касается и «визуальной» поэзии — в «Записях и выписках» Гаспаров комментирует перевод из Христиана Моргенштерна: