От имени штаба, на свой риск, я снесся по телефону с Шуей, объяснил Совету, как обстоит дело с железнодорожниками у нас, указал, что мы работаем с ними в тесном контакте и считаем лишним свой контроль. Я предложил им немедленно снять контроль. Через полчаса местный железнодорожный комитет был извещен о том, что контроль в Шуе снят.
27-то, в 10 час. утра почтово-телеграфные рабочие и служащие прекратили работу.
Прекратили потому, что считали принципиально неприемлемым рабочий контроль.
Мотивировали уклончиво, неопределенно; соглашались, что главная причина не в технических неудобствах, не в том, что наши контролеры мешают работать, оскорбляют и проч.
Проскальзывала мысль о том, что Временное правительство является единственной властью, и иной власти они не признают. Они — частичка общего Союза, а ЦК в Москве распорядился прекратить работу немедленно, лишь только Советы поставят контроль. Они, следовательно, выполняли постановление ЦК, подчиняясь дисциплине, исполняя профессиональный долг. Но было тут что-то другое. Несколько человек главарей с кадетским образом мыслей подбивали, застращивали, вели за собою остальных. Надо было торопиться и принимать экстренные, решительные меры. Они предъявили свой ультиматум о контроле еще с 26-го числа, обозначив срок 12-ю час. дня 27-го. В 3 часа у нас было советское собрание. На это собрание мы и призвали их представителей дать точный, ясный, окончательный ответ.
Представителя они выбрали, по-видимому, неудачно. Многие потом от него открещивались и не считали для себя обязательным и приемлемым его заявления. Он заявил, что почтовики
1) поддерживают целиком Временное правительство;
2) будут работать на обе стороны;
3) будут отсылать каждую телеграмму по принадлежности, не извещая о том Совет.
По всем трем пунктам его разбили и поставили в такое положение, что он должен был признаться, что не стоит в лагере революционной демократии.
Члены Совета были возмущены до глубины души.
Приняли суровую резолюцию:
Разрешить пятерке, в случае необходимости, принять по отношению к почтовикам любые репрессивные меры, вплоть до ареста.
Представителю почтовиков поручили снестись с ЦК и известить о результатах Совет, который должен был собраться 27-го в 6 час. вечера. Но почтовики, не известив Совет, кончили работу 27-го в 10 час. утра.
28-го все они были арестованы на собрании и препровождены в Куваевскую столовую под стражу.
Ночью мы пошли вчетвером, — все члены Революционного штаба, — объяснить им серьезность положения.
Говорить пришлось, главным образом, мне.
Главной целью я поставил себе разъяснение разнородности интересов в их собственной среде. Разбил их на высших и низших, противопоставляя интересы одних интересам других, и внес таким образом дезорганизацию в пока еще единую их массу.
В горячке советских прений 27-го многие отрицали в почтовиках демократов. Это, разумеется, неверно: они в большинстве своем те же пролетарии.
Другой вопрос, — их общественная роль, степень пролетарской сознательности и активности в революционную эпоху.
Беседа, по-видимому, подействовала.
Под утро они прислали в штаб резолюцию, где указывалось, что они станут на работу в 9 час. утра, если только мы к рабочему контролю позволим им прибавить их собственный контроль. На этом согласились, и они стали на работу.
Но беда в том, что Иваново отрезано, изолировано и работать отчаянно трудно.
Вечером 30-го посылаем делегацию из трех человек в ЦК их профессионального союза: одного — от почтово-телеграфных служащих и рабочих и двух — от Совета.
Полк с нами. За несколько дней до переворота мы уже ходили по ротам и подготовляли солдат.
Всех рот здесь нет налицо, только три —11-ая, 12-ая и 14-ая. Из них вполне обучена и готова к бою одна лишь 11-ая.
27-го сместили и арестовали начальника гарнизона. Поставили нового, молодого штабс-капитана, который перед пятеркой ходит на цыпочках.
Днем устроили общий полковой митинг. Единогласно была вынесена резолюция о полном доверии и всемерной поддержке Совета.
Солдаты с нами; рабочие с нами; железнодорожники с нами. Объединились три огромные силы. Здесь на месте, ничего серьезного не предвидится, так как по первому требованию пятерки полк расстреляет толпу, идущую против Совета.
В эти последние дни близость Совета с солдатами особенно очевидна. Все время от штаба идут распоряжения в полк и распоряжения немедленно выполняются.
В полку был избран военно-революционный штаб в пять человек.
Теперь его раскассировали и власть исполнительную (по приказу пятерки) передали- комиссару, который информирует обо всем начальника гарнизона.
Солдаты держатся отлично.
В городе полное спокойствие.
Чувствуется, что власть в крепких, надежных руках солдат и рабочих.
Ходят всяческие слухи, но они разбиваются действительным положением вещей.
Пятерка, созданная Советом, была временным исполнительным органом. Она существовала всего два дня с небольшим — 25-го и 26-го.
27-го были созваны президиумы социалистических партий и общественных организаций (максималистов, большевиков, меньшевиков, эсеров, железнодорожного комитета, полкового комитета, городской управы, Исполнительного комитета Совета) для выборов нового исполнительного органа — штаба революционных организаций.
Меньшевики и эсеры отказались принять участие в работах нового органа. Меньшевики заявили о своем выходе из Исполнительного комитета Совета.
Заявив — те и другие ушли.
В состав штаба (семерки) вошли:
от Исполнительного комитета — Жугин, Фурманов,
от городского самоуправления — Киселев,
от железнодорожного комитета — Знойко,
от полкового комитета — Фаренкруг,
от большевиков — Шорохов,
от максималистов — Балакин.
Пятерка передала свои полномочия новому штабу в ночь на 28-ое.
Штаб является высшей властью в городе. В его полном и непосредственном распоряжении находятся все вооруженные силы.
Лишь только почтовики прекратили работу, — мы немедленно мобилизовали свой штат из рабочих. Это была торжественная, незабываемая и курьезная картина.
Нам необходимо было установить связь Совета по городу и с Москвой.
Звоню в центральную:
— Эй, кто там?
— Я, Синюха… А это кто спрашивает, не Дм. Андр.?
— Я… я… Поторопись-ка, 88-й номер.
— Ладно, устрою… А что у вас там, все ли в порядке, в Совете.
— Все, все, ты поторапливайся…
Слышишь в трубку, как он отойдет и начнет переговариваться с товарищем: 88-й просит… Дм. Андр. говорит… Надо будет соединить…
— Вали, втыкай вон эту…
— Какую эту… Не ее, вот эту надо… Тут неправильно..
— Вот чертополох, говорят тебе, втыкай… Ты не бойся, я знаю… Это она самая и есть…
Долго ищут они где воткнуть, куда нажать… Наконец, минут через пять звонят:
— Ты слушаешь, Дм. Андр.?
— Слушаю, слушаю! Да поскорее вы, черти… Чего вы там копаетесь…
— Эка, копаетесь — тебя бы посадить сюда… И то все время словно волчок кружусь с боку на бок…
— Ладно-ладно, поскорее, Ванька…
— Сейчас нажму, а ты звони… Что-то зашумит, защелкает… звонишь…
— Откуда говорят?
— Центральная комната…
— Ванюха, ты?
— Я…
— Какого же чорта не соединяешь?
— Соединяю, да еще не вышло…
— Ну, поворачивайся, брат, поворачивайся…
— Ладно, постараюсь, товарищ…
Таким образом путаешься иной раз минут 10–15. Наконец, добьешься, кончишь говорить, а Ванюха только и ждал — тут же звонит из центральной:
— Что, поговорил?
— Поговорил, Ванюха, спасибо…
— Вот то-то и дело, а ты, белый чорт, все бранишься.
— Ну, прощай, прощай — мне некогда… Таким образом идет работа… Рабочие вынуждены хвататься за все.
Есть мысль начать учить рабочую армию почтовому, телеграфному, телефонному, а может и железнодорожному делу, чтобы в нужную минуту пустить эту армию в дело. Разумеется, в данное время нет возможности, но дело это верное.
В Совете шло заседание, когда арестовали почтовиков.
Необходимо было допросить их немедленно и оставить только главарей. Было уже часов 9 вечера. Заседание кончилось. Члены Совета расходились.
В штабе в это время вырабатывался план допроса почтовиков. Печатались вопросы.
Почтовиков всего до двухсот человек. Судей тут потребуется не мало.
— Товарищи, — обратился я к расходившимся членам Совета — почтовиков мы арестовали, но большинство из них попало по недоразумению. Их надо допросить и большую часть отпустить.
— Помогите, товарищи. Дело общее, давайте вместе и разрешать. Останьтесь здесь человек пятнадцать — двадцать. Разумеется, нужны грамотные, осторожные и прочее. Я объясню вам, в чем дело.
Мигом записалось шестнадцать человек. К тому же времени вопросы были напечатаны. Я разъяснил им, как нужно вести следствие (хотя руководствовался больше здравым смыслом, а не юридическими тонкостями), как следует вести себя во время допроса. Было уже около 10 часов.
Допрос порешили снять сегодня же ночью, чтобы на утро часть выпустить.
Потом перерешили допрос отложить на утро, а беседовать с почтовиками пошли мы сами, члены штаба.
О результатах переговоров я уже писал. Допрашивать не пришлось.
Но это не важно, здесь важно другое: изумительно дружно откликнулись рабочие; заявили о готовности проработать ночь, только помочь бы чем-нибудь Совету.
Взялись за дело совершенно новое, за дело ответственное.
Верят тому, кто их ведет. На этом доверии здесь построено все.
Рабочие за октябрь получили всего по пяти фунтов муки, но молчат.
Иные давно бы взбунтовались. Здесь положение другое. Все держится авторитетом Совета.
Власть у Совета фактически была во все время революции, теперь она только оформлена и оглашена.