Коренной вопрос — о советской работе: оставаться нам в Советах или нет? Работать в Советах или против Советов? Против Советов как таковых бороться нельзя, даже, если из Совета и уйти, — на этом мы все сходились, но по вопросу об участии в Совете раскололись приблизительно пополам. Соображения за и против были одинаково сильны и каждый остался при своем. За уход из Советов ратовал т. Черняков, Я был против. Черняков говорил, что в Петербурге анархисты-синдикалисты ушли из Совета после октябрьского переворота, т. е. с того момента, как Советы, стали властью. До тех пор Советы властью не были и имели непосредственное общение с массами, отражая их волю.
— А теперь Советы ушли от массы, зарылись в работу чисто бумажную и не слышат, что делается на местах, не внемлют голосу жизни.
— Советы занялись борьбой политической, а надо решать вопросы экономические.
Я, всю революцию работающий в Совете, видевший и переживавший все этапы развития советской работы, отвечал ему столь же убедительно:
— Прежде всего не изо всех советов анархисты ушли. Они остались в Питере, Кронштадте, Харькове (я утверждал это смело, а между тем совершенно не знал, — вышли они или не вышли, — просто «спекулировал» на незнании аудитории; Черняков попался на удочку и сознался, что в Питере «некоторые анархисты» остались в Совете, тогда как прежде об этом молчал).
Следовательно, раз некоторые остались, абсолютного единства у анархистов по этому вопросу не имеется, и, оставаясь в Совете, мы лишь примыкаем не к тому течению, что т. Черняков, и отнюдь не подрываем каких-либо принципов, общих всем анархистам, — здесь против анархизма преступления нет.
Во-вторых, Совет властен лишь там, в центре. А у нас — разве он власть? Разве он приказывает и наказывает? Да отнюдь же нет. Он как раз является тою организацией, которая так или иначе регулирует экономическую жизнь. Он уже вовсе перестал заниматься политикой, хотя бы по одному тому, что некогда. Теперь на повестке дня стоят одни лишь хозяйственные, экономические вопросы. В самом деле, посмотрим хотя бы повестку дня пленума Губсовета за сегодняшний день: продовольствие, мануфактура, финансы, фабричная жизнь. Ведь только эти вопросы и стоят в известных комбинациях. Политики, партийности никакой, — одна голая экономика налицо. Да разве Совет приказывает? Нет. Он лишь советует более или менее категорически. А если не исполнит фабрика или завод — что он сделает? Ничего. Если же Совет закрывает буржуазную печать, борется с белогвардейцами и сажает их куда следует, — этакую «власть» не отрицают и анархисты.
Затем мы считаем позорным бросать Совет в такую трагическую минуту. Советам и без того безмерно тяжко. Там нет людей, некому работать. Мы бежим, словно крысы с тонущего корабля. Это даже нецелесообразно, ибо рабочие массы могут учесть это, как трусость (хотя это второстепенно). Ведь, выходя из Советов, мы их не разрушаем? Не так ли? А не разрушать и не поддерживать одновременно невозможно. Это сущая нелепость. Своим уходом мы его лишь ослабим, в то время как, оставаясь работать и не ослабляя его, получаем возможность повернуть всю советскую работу в свою сторону.
Победа осталась за мной, но расхождение все-таки глубочайшее. Прежнего единения в группе — как не было. Его и не будет больше. Теперь уже имеются определенные лагери, а между ними — война.
27 марта 1918 г.
Мало ли дела теперь в Совете! Только зачумленные голой теорией, слепыми «принципами», — только те могут сказать, что «власть советскую надо игнорировать, Советы оставить, а потом»… потом — остаться, видимо, по отношению к Совету в состоянии полной лойяльности. Положение абсурдное. Советы можно или поддерживать или свергать всемерно; тут «лойяльности» не может быть в смысле равнодушия, безразличия и проч.
Мы, анархисты местной федерации, по этому вопросу раскололись. Я стою за советскую работу. Философствовать не буду, приведу факты, утверждающие мою мысль. Оставаясь в Совете, я имею возможность проводить в жизнь принцип децентрализации, а не ограничиваться только его признанием. Мое место товарища председателя в Губсовете позволяет мне направлять советскую работу по определенному руслу. До сих пор Губсовдеп жил и живет единственно на проценты, собираемые с отправляемой мануфактуры. Сначала собирали два процента, затем три и теперь четыре. До последних дней Губсовет уступал уездным Советам всего лишь полпроцента. Мне удалось настоять на том, чтобы Губсовет получал только два с половиной, уездный — один и местный — полпроцента. Видя, что вся работа совершается на местах, что по недостатку средств работа там часто хромает, я гну определенную линию децентрализма и утверждения советских организаций на местах. Теперь, оперившись, они окрепнут и разгрузят нас от работы.
До сих пор отправка мануфактуры и сбор процентов проходили через мануфактурный отдел нашего Совета.
Теперь удалось провести иной принцип: отпускают фабричные комитеты с ведома и разрешения местного Совета. Деньги поступают на текущий счет этого Совета; затем уездного и, наконец, нашего. Этим, во-первых, расширяется самостоятельность и крут компетенции советских организаций на местах; во-вторых, облегчается наша губернская работа. На-днях пришло к нам тридцать миллионов рублей. Девятнадцать из них было роздано, одиннадцать оставлено на текущие расходы, на счетах мануфактурного и продовольственного отделов. Ясное дело, — резерв у нас должен быть всегда наготове, но, посудите сами, как можно хранить такой резерв, когда некоторые фабрики, например по Шуйскому уезду, не получали денег уже в течение трех с половиной месяцев? Хранить такой резерв является преступлением. Приехали шуйцы. Фабрики у них стали. Централисты были против того, чтобы трогать этот «неприкосновенный капитал», но все-таки пришлось к нему «прикоснуться»: Шуе выдали полтора миллиона. Прошло мое предложение. В Совете работать необходимо. Вы скажете, что он — власть, что анархисту в нем не место. Очень может быть, что отдельные проявления его смежаются с проявлениями власти; наша задача — эту власть обратить в способность к координации. Ведь наша роль, как губернского центра, должна сводиться именно к координации волевых проявлений с мест; к учету этих фактов, к выводам из них; к советам — местам наиболее целесообразно затрачивать свои силы, сообразуясь с нашими выводами. Мы не власть приказывающая, а центр координирующий. Во всяком случае, мы им должны быть. Необходимость существования координирующих жизненно-необходимых центров признается и анархистами. А Советы — органы, во-первых, жизненно-необходимые, во-вторых, исключительно трудовые, не парламентские. Критиковать со стороны и умывать руки, когда Советы в смертельной опасности, — разумеется легче, нежели оставаться в них и работать. Но мы ведь ценим труд не по легкости, а по тяжести. И отбросив голую анархистскую теорию, мы анархисты-практики, не только чтущие идею, но и стремящиеся провести ее в жизнь, — мы останемся в эти трагические минуты на своих постах.
2 апреля 1918 г.
Тов. Черняков уверял, что анархисты-синдикалисты против работы в Советах и работу эту всюду оставили. Просмотрел я на-днях старые №№ «Голоса Труда» и встретил там нечто иное. Говорилось это иное не до Октябрьского переворота, а позже — в январе-феврале. Там говорится о допустимости и необходимости работы в Советах при известных условиях.
«Мы должны теперь вести борьбу против Советов не как формы вообще, а против существующей ныне властной советской формы… Не возбраняется, конечно, в отдельных случаях вести эту борьбу и внутри Советов…»[5]
«Считаем (считая) работу в Советах, на ряду с работой в других формах объединения труда, важной задачей для нас, анархистов-синдикалистов, признаем (признавая) поэтому и участие в исполнительных органах Советов на местах…»[6]
По отношению к советской работе здесь высказываются те же соображения, что приходилось неоднократно в кругу товарищей высказывать и мне.
Наша группа девятью голосами при трех воздержавшихся признала необходимость остаться работать в Советах. С приходом т. Чернякова на собраниях, несомненно, стало оживленнее, но оживленье это зачастую идет по линии пустейшей, вредной болтовни.
В группе имеются ура-анархисты: бери, хватай, забирай, отнимай… Просто любители острых ощущений. А один так и определенный трус. Он все рекомендовал занять «особняк» (это слово ему особенно нравилось). Но я уверен, что сам он занимать «особняк» не пойдет. Говорили о захвате имения и про эксы, но как-то некому всем этим заняться, — дела остаются без движения.
Прежнего единения в группе нет. Налицо глухой ропот, недоверие, назревающий конфликт. На одном из последних заседаний настолько закипело у меня внутри, что хотел бросить все, уйти и увести за собою сочувствующих товарищей. Сдержался, не ушел, но разрыв очень и очень возможен. Последние заседания проходят без председателя — запись ораторов ведет секретарь. Получается порядочный беспорядок. Не привыкли еще мы.
18 апреля 1918 г.
Все та же — старая, знакомая тема. Она измучила и истерзала в конец: оставаться анархисту в Совете или нет? Работать с лучшими из рабочих, или слиться с бесформенной массой, склонной отречься не только от власти, но и от любой организации вообще?
На повестку дня вчерашнего собрания я поставил девять вопросов. Среди них был, между прочим, и вопрос о захвате Скорынинского дома. По этому вопросу прения были весьма интересны и весьма продолжительны — более двух часов.
Чтобы начать практически проводить свои идеи в жизнь, утверждал я, необходимо, во-первых, быть достаточно убежденным и действовать не только под наплывом чувств. Ура-анархизм, к сожалению, преобладает у нас над учением, строго, продуманно, последовательно проводимым в жизнь.
Во-вторых, начиная большие дела, необходимо иметь под ногами твердую почву, надо опираться на рабочую массу, которая бы нас знала, которая бы нам сочувствовала, которая поднялась бы за нас в нужную минуту.