торый должен был открыться в Риме в декабре следующего года[106], епископы достаточно ясно заявили, что они отправятся туда лишь с целью провозгласить подавляющим большинством голосов непогрешимость папы и придать принципам Силлабуса характер догматов.
Новые законы об армии, печати и народных собраниях. Императорское правительство, которое подобные союзники могли только скомпрометировать, не принося ему никакой пользы, испытывало сокрушительные удары окружавшей его со всех сторон оппозиции и потеряло способность ориентироваться. Его намерения осуждались даже в тех случаях, когда оно бывало право, а иногда политика его наталкивалась на противодействие не только противников, но и друзей. Так, например, лишь с величайшим трудом ему удалось провести военный закон, с помощью которого оно надеялось создать сильную французскую армию, способную в случае конфликта повести борьбу с Пруссией равным оружием (закон 1 февраля 1868 г.).
Республиканцы всячески старались провалить этот закон из ненависти к милитаризму. Либералы третьей партии и даже «мамелюки» ввиду тех жертв, которые он налагал на буржуазию, с трудом согласились на его принятие; народная масса встретила его враждебно, так как в новом законе она не видела ничего, кроме увеличения своих повинностей. Вот почему испуганное правительство не решилось сразу применить его на практике и вот почему мобильная национальная гвардия, которая должна была удвоить численный состав французской армии, к моменту объявления войны с Пруссией в 1870 году существовала почти только на бумаге.
В продолжение целого года император уклонялся от исполнения своего обещания относительно свободы печати и права собраний. Но общество так настойчиво требовало этой реформы, что Наполеон III и его министры сочли благоразумным не отказывать ему дольше в удовлетворении. Закон о печати, обнародованный 11 мая, предоставлял прессе свободу в том смысле, что отменял систему предварительного разрешения, предостережений, административных приостановок и запрещений. Правда, процессы по делам печати были объявлены подсудными не суду присяжных, а исправительным трибуналам, политическая независимость которых подлежала большому сомнению; кроме того, наряду с весьма стеснительными фискальными затруднениями (гербовый сбор, налог и т. п.) оставлены были в силе несоразмерно высокие наказания, неприкосновенность чиновников[107] и крайне неясное определение проступков печати; на практике все это способно было сделать пользование свободой невозможным или, по крайней мере, очень опасным.
С другой стороны, закон 6 июня 1868 года разрешал в принципе публичные собрания, но с такими оговорками, что администрация и полиция фактически имели полную возможность запретить или закрыть всякое собрание по своему произволу. Что же касается давно отмененного права союзов, то закон не упоминал о нем ни единым словом.
Республиканская партия в 1868 году. Эти половинчатые уступки, сделанные правительством против воли, явились слишком запоздалыми; притом было очевидно, что за этим скрывается желание взять их обратно при первом же случае. Оппозиция видела в этих уступках просто вынужденное и неполное возвращение народу прав, предательски отнятых у Франции 2 декабря; она не только не была благодарна за них, но еще воспользовалась предоставленным ей оружием для более яростной и действительной борьбы с империей.
С изданием нового закона о печати возникла масса газет, открыто поставивших себе задачей ниспровержение империи и восстановление республики; притом они не только не опасались преследований и судебных приговоров, но даже искали их в целях увеличения своей популярности. До тех пор оппозиционные газеты в своих нападках на положение дел и на деятелей империи сохраняли видимость уважения и безграничную осторожность в выборе выражений. Все это изменилось с момента, когда на сцену выступил Анри Рошфор. Этот человек сорвал все покровы и развенчал всех кумиров, высказывая во всеуслышание то, о чем еще накануне решались говорить только шопотом; он поставил задачей показать императора, его приближенных и министров не только в ненавистном, но и в смешном свете, — и достиг своей цели изданием знаменитого Фонаря (Lanterne). Этот небольшой еженедельный памфлет, горячо написанный и дышавший непочтительностью, близкой к оскорблению, имел огромный успех. Тщетно «правосудие» пыталось его уничтожить. Во избежание тюремного заключения Рошфор эмигрировал в Бельгию, где стал писать еще резче, а Фонарь, ввозимый во Францию контрабандой, приобрел только вкус запретного плода и продолжал пользоваться широким распространением.
В то же время в больших городах и главным образом в Париже происходило множество народных собраний, куда свободно сходились социалисты и крайние республиканцы под предлогом обсуждения чисто экономических вопросов и где они ежедневно подвергали рассмотрению не только институты религии и собственности, но и учреждения империи. Эти собрания, отличавшиеся весьма бурным характером, а часто даже сопровождавшиеся резкими столкновениями, почти всегда разгонялись полицейскими комиссарами, что не мешало им становиться с каждым днем все более возбужденными. Рабочий класс и учащаяся молодежь» находились в состоянии экзальтации, которая еще усиливалась чтением новых газет и исторических сочинений волнующего характера, как, например, «Париж в декабре 1851 года» Эжена Тено[108].
Все с нетерпением ждали и желали отплаты за государственный переворот. Вскоре начали устраивать уличные манифестации. 2 ноября 1868 года могила Бодена[109], найденная на Монмартрском кладбище, оказалась объектом паломничества республиканцев и дала повод к горячим призывам к восстанию. Некоторые газеты открыли подписку на сооружение этому народному представителю достойного его памятника, а правительство имело неосторожность возбудить судебное преследование против инициаторов подписки. Процесс этот возбудил во всей стране самые нежелательные для империи толки; он замечателен был главным образом тем, что впервые обнаружил ораторский талант Леона Гамбетты, который еще был совершенно неизвестен широкой публике, но тут сразу выдвинулся как величайший оратор новой Франции благодаря своему карающему красноречию.
Общие выборы 1869 года. Император тем яснее должен был понимать всю серьезность положения, что, помимо чтения газет, он давно уже получал от префекта полиции Пьетри самые тревожные доклады о состоянии умов[110]. При открытии палат (18 января 1869 г.) он с грустью констатировал, что авантюристические и злонамеренные умы стремятся нарушить общественное спокойствие. Правда, он тут же добавил с напускной уверенностью, что нация остается в стороне от этой искусственной агитации, так как она рассчитывает на твердость правительства в деле охраны порядка. Но это были пустые фразы. Оппозиция продолжала усиливаться в Законодательном корпусе. Так, например, она принудит правительство отказаться от давно присвоенного права произвольно распоряжаться финансами города Парижа[111]. А за стенами Бурбонского дворца ее успехи с каждым днем все более бросались в глаза. Общие выборы, которые должны были вскоре состояться, открывали перед правительством такие неприятные перспективы, что некоторые депутаты, обязанные правительству своими местами, отклоняли его покровительство, а официальные кандидаты принимали название либеральных консерваторов, чтобы замаскировать свою истинную природу.
Новые выборы в Законодательный корпус состоялись 23 и 24 мая 1869 года и, как и следовало ожидать, закончились неблагоприятно для империи. Отчаянные усилия администрации в значительном числе избирательных округов были нейтрализованы республиканской и либеральной пропагандой газет, публичных собраний, избирательных комитетов и тайных обществ. На этот раз партии, враждебные империи, не составили такой коалиции, как в 1863 году; каждая из них чувствовала себя теперь достаточно крепкой, чтобы завоевать несколько мест собственными силами, и все они могли похвалиться победами.
Но самый громкий успех и, по видимому, представляющий наибольшую важность, выпал, как и в 1863 году, на долю республиканской партии, которая боролась на этот раз с поднятым забралом, не считаясь с конституционными приличиями. Одно время казалось, будто Париж решил выбирать только не присяжных кандидатов[112]; в конце концов он выбрал явных противников империи, непримиримых, которые сами себя так называли или были известны как таковые. Париж демонстративно отверг Эмиля Оливье, которому удалось пройти только в Барском департаменте, и заменил его декабрьским изгнанником Банселем. Желательные кандидаты, которых поддерживала администрация, получили в Париже ничтожное число голосов; за всех их было подано всего 74 000 голосов, тогда как за остальных — 231 000.
Если в общем итоге правительство и одержало материальную победу, то на этот раз победа была далеко не решительной: общая сумма голосов, поданных во всей стране за официальных кандидатов, достигла лишь 4 636 713, тогда как противники получили 3 266 366 голосов.
По этим цифрам мы можем судить о громадных успехах, достигнутых оппозицией с 1863 года. Теперь она не только господствовала в городах, но сильно задела и Сельские округа. Такие выборы были для империи моральным поражением, которое повергало в глубокое уныние ее друзей и должно было в то же время ободрить и укрепить ее врагов, и без того крайне отважных и сильных. С этого момента для многих здравомыслящих людей стало очевидным, что империя погибнет, если только, вернув себе популярность какой-нибудь счастливой войной, она не прибегнет к новому государственн