Кому и на кой ляд целовальный обряд*
Верующий крестьянин
или неверующий,
надо или не надо,
но всегда
норовит
выполнять обряды.
В церковь упираются
или в красный угол,
крестятся,
пялят глаза, —
а потом
норовят облизать друг друга,
или лапу поповскую,
или образа.
Шел
через деревню
прыщастый калека.
Калеке б этому —
нужен лекарь.
А калека фыркает:
«Поможет бог».
Остановился у образа —
и в образ чмок.
Присосался к иконе
долго и сильно.
И пока
выпячивал губищи грязные,
с губищ
на образ
вползла бациллина —
заразная,
посидела малость
и заразмножалась.
А через минуту,
гуляя
ради
первопрестольного праздника,
Вавила Грязнушкин,
стоеросовый дядя,
остановился
и закрестился у иконы грязненькой.
Покончив с аллилуями,
будто вошь,
в икону
Вавила
вцепился поцелуями,
да так сильно,
что за фалды не оторвешь.
Минут пять
бациллы
переползали
с иконы
на губу Вавилы.
Помолился
и понес бациллы Грязнушкин.
Радостный идет,
аж сияют веснушки!
Идет.
Из-за хаты
перед Вавилою
встала Маша —
Вавилина милая.
Ради праздника,
не на шутку
впился Вавила
губами
в Машутку.
Должно быть, с дюжину,
бацилла за бациллой,
переползали в уста милой.
Вавила
сияет,
аж глазу больно,
вскорости свадьбу рисует разум.
Навстречу — кум.
«Облобызаемся
по случаю престольного!»
Облобызались,
и куму
передал
заразу.
Пришел домой,
семью скликал
и всех перелобызал —
от мала до велика;
до того разлобызался в этом году,
что даже
пса
Полкана
лобызнул на ходу.
В общей сложности,
ни много ни мало —
слушайте,
на́ слово веря, —
человек полтораста налобызал он
и
одного зверя.
А те
заразу
в свою очередь
передали —
кто — мамаше,
кто — сыну,
кто — дочери.
Через день
ночью
проснулся Вавила,
будто
губу ему
колесом придавило.
Глянул в зеркало.
Крестная сила!
От уха до уха
губу перекосило.
А уже
и мамаша
зеркало ищет.
«Что это, — говорит, —
как гора,
губища?»
Один за другим выползает родич.
У родичей
губы
галоши вроде.
Вид у родичей —
не родичи,
а уродичи.
Полкан —
и тот
рыча
перекатывается
и рвет губу сплеча.
Лизнул кота.
Болезнь ту
передал коту.
Мяукает кот,
пищит и носится.
Из-за губы
не видно переносицы.
К утру взвыло всё село —
полсела
в могилы свело.
Лишь пес
да кот
выжили еле.
И то —
окривели.
Осталось
от деревни
только человек двадцать —
не верили,
не прикладывались
и не желали лобызаться.
Через год
объяснил
доктор один им,
что село
переболело
нарывом лошадиным.
Крестьяне,
коль вывод не сделаете сами —
вот он:
у образо́в не стойте разинями,
губой
не елозьте грязными образа́ми,
не христосуйтесь —
и не будете
кобылогубыми образинами.
[1923]
Крестить — это только попам рубли скрести*
Крестьяне,
бросьте всякие обряды!
Обрядам
только попы рады.
Посудите вот:
родился человек
или помер —
попу доход,
а крестьянину ничего —
неприятности кроме.
Жил да был мужик Василий,
богатый,
но мозгами не в силе.
Родилась у него дочка —
маленькая,
как точка.
Не дочь,
а хворо́ба,
смотри в оба.
Надо бы
ее
немедленно к врачу,
да Василий говорит:
«Доктора́ —
чушь!
Впрягу Пегова
и к попу лечу.
Поздоровеет моментально —
только окрещу».
Пудами стол
уставили в снедь,
к самогону
огурцов присовокупили во́з еще.
Пришел дьякон,
кудластый, как медведь,
да поп, толстый,
как паровозище.
А гостей собралось ради крестин!!!
Откуда их
столько
удалось наскрести?!
Гости
с попами
попили,
попели
и, наконец,
собралися вокруг купели.
Дьякон напился,
аж не дополз до колодца,
воду набрал —
из первого болотца.
Вода холодная да грязная —
так и плавают микробы разные.
Крестный упился
и не то что троекратно —
раз десять окунал
туда и обратно.
От холода
у бедной дочки
ручки и ножки —
как осиновые листочки.
Чуть было
дочке
не пришел капут:
опустили ее
в воду
вместе с головою,
да дочка
сама
вмешалась тут,
чуть не надорвалась в плаче
и в вое.
Тут ее
вынула крестная мать
да мимоходом
головкой о двери — хвать!
Известно одному богу,
как ее не прикончили
или не оторвали ногу.
Беда
не любит одна шляться —
так вот
еще,
на беду ей
(как раз
такая святая подвернулась в святцах),
назвали —
«Перепетуей».
После крестин
ударились в обжорку
да в пьянку,
скулы
друг другу
выворачивали наизнанку.
Василий
от сивухи не в своем уме:
начисто
ухо
отгрыз куме.
После крестин
дочка
прохворала
полтора годочка.
Доктора отходили еле.
От крестной
ножки все-таки
окривели.
Подросла
и нравится жениховским глазам уж.
Да никак Перепетуи
не выдать замуж.
Женихи говорят:
«При таком имени —
в жены никак не подходите вы́ мне».
Зачахла девица
из-за глупых крестин,
так
можно
дочку
в гроб свести…
А по-моему,
не торопись при рождении младенца —
младенец никуда не денется.
Пойдешь за покупками,
кстати
зайди и запиши дитё в комиссариате.
А подрос,
и если Сосипатр не мил
или имя Перепетуя тебе не мило —
зашел в комиссариат
и переменил,
зашла в комиссариат
и переменила.
[1923]
Крестьяне, собственной выгоды ради поймите — дело не в обряде*
Известно,
у глупого человека
в мозгах вывих:
чуть что —
зовет долгогривых.
Думает,
если попу
как следует дать,
сейчас же
на крестьянина
спускается благодать.
Эй, мужики!
Эй, бабы!
В удивлении разиньте рот!
Убедится
даже тот,
кто мозгами слабый,
что дело —
наоборот.
Жила-была
Анюта-красавица.
Красавице
красавец Петя нравится.
Но папаша Анютки
говорит:
«Дудки!»
Да и мать Анютина
глядит крокодилицей.
Словом,
кадилу в церквах не кадилиться,
свадьбе не бывать.
Хоть Анюта и хороша,
и Петя неплох,
да за душой —
ни гроша.
Ждут родители,
на примете у них —
Сапрон жених.
Хоть Сапрону
шестьдесят с хвостом,
да в кубышке
миллиардов сто.
Словом,
не слушая Анютиного воя,
окрутили Анюту у аналоя,
и пошел у них
«законный брак» —
избу
разрывает от визга и драк.
Хоть и крест целовали, на попа глядя,
хоть кружились
по церкви
в православном обряде,
да Сапрону,
злея со дня на день,
рвет
жена
волосенок пряди.
Да и Анюту
Сапрон
измочалил в лоскут —
вырывает косу
ежеминутно по волоску.
То муж — хлоп,
то жена — хлоп.
Через месяц —
каждый,
как свечка, тонкий.
А через год
легли супруги в гроб:
жена без косы,
муж без бороденки.
А Петр
впал в скуку,
пыткой кипятился в собственном соку
и, наконец,
наложил на себя руку:
повесился
на первом суку.
В конце ж моей стихотворной повести
и родители
утопились
от угрызения совести.
Лафа́ от этого
одному попику.
Слоновье пузо,
от даяний окреп,
знай выколачивает
из бутылей
пробки,
самогоном требует за выполнение треб.
А рядом
жили Иван да Марья —
грамотеи ярые.
Полюбились
и, не слушая родственной рати,
пошли
и записались
в комиссариате.
Хоть венчанье
обошлось без ангельских рож —
а брак
такой,
что водой не разольешь.
Куда церковный!
Любовью,
что цепью друг с другом скованы.
А родители
только издали любуются ими.
Наконец, пришли: