Освобожденный, отомщенный,
С израненным боями видом,
Завод-гигант неосвещенный
Стоит ослепшим инвалидом.
Вдруг – сноп лучей. Он был так ярок!
Восторгом озарились лица:
Энергопоезд, свой подарок,
Прислала им Москва-столица!
И вот поэму в новом роде
Поют турбины на колесах.
Зажегся свет на всем заводе
И отразился в ближних плесах.
В цехах завода-исполина,
Где бесновались вражьи дзоты,
Раскрылась яркая картина
Восстановительной работы.
Завод остывший искр не мечет,
Все взорвано – котлы и краны
Но уж народ усердно лечит
Его зияющие раны.
К нему стремятся строй за строем
Отряды срочного ремонта.
Привет строителям, героям
Восстановительного фронта!
Рад Отечеству служить!*
Генерал бойцов-героев
После боя награждал.
Автоматчик Новостроев
Награждения не ждал.
Вдруг он вызван! Дрогнув бровью,
Задышал он горячо.
Генерал его с любовью
Взял рукою за плечо,
И сказал при всем он строе:
«Честь герою и хвала
За отличье боевое,
За отважные дела!
Смерть неся фашисту-гаду,
Ты собой не дорожил
И высокую награду
За геройство заслужил!»
Гордый радостью такою,
Верный Родины солдат
Тронул ласково рукою
Свой надежный автомат
И ответил, сдвинув брови,
Все в слова стремясь вложить:
«До последней капли крови
Рад Отечеству служить!»
Мудрый сказ*
Колдун уральский бородатый,
Бажов, дарит нам новый сказ.
«Живинка в деле» – сказ богатый
И поучительный для нас.
В нем слово каждое лучится,
Его направленность мудра,
Найдут чему здесь поучиться
Любого дела мастера.
Важны в работе ум и чувство.
В труде двойное естество,
«Живинкой в деле» мастерство
Преображается в искусство,
И нет тогда ему границ,
И совершенству нет предела,
Не оторвать тогда от дела
Ни мастеров, ни мастериц,
Их вдохновение безмерно,
Глаза их пламенем горят.
Они работают? Неверно.
Они – творят!
Зима идет!*
Не видел Гитлер летом света,
Жару почувствовал зато…
Забормотал он: «Это лето
Совсем не то,
Совсем не то…»
И осенью прохвост в горячке,
Прохвоста клонит к зимней спячке,
Томит об отдыхе мечта…
Но холод жара не остудит!
Пусть Гитлер нас не обессудит –
Зима для немцев будет… та.
Памяти бойца (Е. М. Ярославского)*
Одолевая гнет смертельного недуга,
На боевом посту стоял он до конца.
В нем наша родина лишилася бойца,
Бойцы – испытанного друга.
Глашатай пламенных идей,
Разивший всех врагов, вскрывавший их подвохи,
Войдет он в пантеон блистательных людей
Великой ленинской и сталинской эпохи.
Геббельсовские изречения, «рождественские» до умопомрачения*
Берлинская «ночь под рождество».
Геббельсовское естество
Протестовало против довременной кончины.
Из-за этой причины
Сидел Геббельс в бомбоубежище за столиком
Этаким меланхоликом:
«Канун рождества
Без праздничного торжества,
Без хвастовства
О победном марше!»
В припадке тоски
Растирая себе виски,
Геббельс диктовал секретарше:
На этот раз рождество не может быть для нас праздником мира и счастья. Пусть же оно будет для нас праздником этой тоски, испытываемой миллионами.
Над убежищем грохот и шум:
«Бум-м!.. Бум-м!.. Бум-м!.. Бум-м!..»
Куда попало, интересно?
В убежище душно и тесно.
Но, сделав на бодрость установку,
Геббельс продолжал диктовку:
У нас теперь легкий багаж. У многих из нас осталось немного. Потеря имущества лишь усугубила нашу стойкость и боевую решимость.
Геббельс вздохнул: «Ох, житье!
Бывало, раздуешь кадило,
Любое вранье
С рук сходило.
А нынче без правды нельзя:
Извиваясь, скользя,
Приходится вкрапливать правду частично.
Надо врать эластично!
Развелось столько нытиков,
Критиков,
Подпольных политиков!
Куда от них скрыться?
Разве в землю зарыться
Или в воду нырнуть?
Тьфу! Сбиваюся с тона.
В конце фельетона
Надо ввернуть
Лирическое что-нибудь:
Нам пришлось потесниться как в больших городах, так и в деревне. Но при этом мы только по-настоящему узнали друг друга».
Фашисты, в разбойной войне
Дойдя до неслыханного окаянства,
Присвоить пытались в чужой стороне
Как можно побольше пространства.
И вдруг – какой оборот!
«Веселися, немецкий народ:
Нам пришлось потесниться!»
Могло ли фашистам такое присниться?
Неважно для них обернулись дела,
Но им главное – не обнаружить испуга.
Теснота вдруг им стала мила:
Теснота помогла
Распознать им друг друга!
Для каких это все говорилось ушей?
При какой обстановке?
Что мы вправе сказать о подобной трактовке?
Это – пляска мышей
В мышеловке.
«Окна ТАСС»
Вперед – к решающим боям!*
Колхозник доблестный, отец
Зерном обильно фронт снабжает.
Сын старика, герой-боец,
В боях врагов уничтожает.
Зерно на фронте со свинцом
Сомкнулись в подвиге едином!
Гордится сын родным отцом,
Отец гордится славным сыном.
Страна обоими горда –
Героем сельского труда
И фронтовым бойцом-героем –
И воздает им честь обоим:
«Привет отцам и сыновьям!
Вперед – к решающим боям!»
Свирепость бешеного пса*
Клыки расшатаны, подбиты…
Кровоподтеки… пол-уса…
Глаз лютый лезет из орбиты…
И все отчаянней, гляди ты,
Свирепость бешеного пса.
Но как он ни ярится шало,
Не устрашит он никого:
Мы знаем, близится начало
Предсмертных судорог его.
Факт, установленный не басней,
Что зверь взбесившийся тем злей,
Тем ядовитей и опасней,
Чем ближе – к гибели своей!
«Дары» Гитлера*
Фельдмаршал Роммель скорчил мину,
Но только мина уж не та.
Утратив войска половину,
Скребя исхлестанную спину,
Бока и прочие места,
По направлению к Берлину
Подрал он лётом. Красота!
Дивяся собственной «удаче»,
Он горделиво смотрит вниз,
Где бросил обреченных сдаче
Мыс Бон, Бизерту и Тунис.
В Берлин! Там ждет его награда.
В Берлине – после Сталинграда! –
Стал Гитлер моду утверждать:
Своих фельдмаршалов побитых,
Позорной славою покрытых,
Дарами чести награждать.
Позор – в торжественном уборе!
Мы убежденья не таим,
Что Гитлеру придется вскоре
«Дары» готовить не двоим,
А всем фельдмаршалам своим!
Тесним врага!*
Еще сражается фашистская орда,
Еще не все свои деревни, города
Освободили мы от вражеского гнета.
Но терпит враг от нас урон,
И не сегодня-завтра он
В стальные попадет тенета!
Временщики*
«Злодеяния немцев говорят о слабости фашистских захватчиков, ибо так поступают только временщики, которые сами не верят в свою победу. И чем безнадёжнее становится положение гитлеровцев, тем более они неистовствуют в своих зверствах и грабежах».
Фашистский факельщик, взбесившийся дикарь,
С перекосившейся от страха гнусной харей!
Отвратней нет на свете тварей,
Чем эта мерзостная тварь.
Она, покамест не убита,
До самой смерти ядовита.
Ее преступный след – пустыня, кровь и гарь,
И слезы вдов, сирот, лишенных хлеба, крова.
Боец, да будет же рука твоя тверда,
И месть губителям народного труда,
Как смертный приговор, безжалостно-сурова!