ным инженером Общества Сахарского моря, были приняты все меры предосторожности. Чтобы господин де Шалле отправился в шотты Джерида в самом деле один, лишь в сопровождении слуги,— об этом не могло быть и речи! В этой местности, где то и дело встречались кочевники, на дорогах было небезопасно даже для караванов. Зоны работ охранялись плохо или не охранялись вовсе, резкие посты прежней компании были сняты много лет назад. Не стоило забывать и о банде Хаджара, тем более что легендарный главарь туарегов бежал, ускользнув из рук правосудия, которое раз и навсегда избавило бы от него страну. Но теперь не приходилось сомневаться, что он возобновит грабежи и убийства.
И надо сказать, обстоятельства этому благоприятствовали. Арабы южного Алжира и Туниса и тем более кочевые и оседлые племена Джерида приняли возобновление работ по проекту капитана Рудера в штыки. Предстояло затопление многих оазисов Эль-Гарсы и Мельгира. Разумеется, убытки землевладельцам предполагалось возместить, однако те считали это недостаточным. Были затронуты их кровные интересы: сердца собственников преисполнялись ненавистью при мысли, что их плодородные земли скоро исчезнут под толщей вод Малого Сирта. Не следует забывать и о туарегах, привыкших к жизни сухопутных пиратов: что станет с ними, когда торговые караваны не будут больше бороздить пустыню между шоттами и себхами, когда их заменят шхуны, баркасы, тартаны, бриги, трехмачтовики, парусники, пароходы и туземные лодки, полные товаров для земель южнее Ореса? Как смогут туареги нападать на флотилии? Племена, живущие грабежом, лишатся средств к существованию...
Нетрудно догадаться, какое брожение умов поднялось среди туарегов. Имамы побуждали их к бунту. Не раз банды кочевников нападали на арабских рабочих, занятых на строительстве каналов, для охраны пришлось прибегнуть к помощи алжирских войск.
«По какому праву,— вопрошали проповедники с минаретов,— эти неверные хотят превратить наши бескрайние равнины и цветущие оазисы в морскую гладь? Почему они хотят переделать то, что создано Аллахом? Не достаточно ли им Средиземного моря, зачем еще затоплять наши шотты? Пусть румии[416] плавают по своим морям сколько им вздумается, мы же — люди сухопутные, и наш Джерид создан для караванов, а не для кораблей! Надо изгнать пришельцев из страны, пока они не погребли под толщей вод нашу землю — землю наших предков!»
Без сомнения, это растущее брожение сыграло свою роль в крахе Франко-зарубежной компании; затем, со временем, когда работы были заброшены, умы мало-помалу успокоились, но страх перед вторжением моря не покинул обитателей Джерида. Туареги, оттесненные на юг, старательно поддерживали его. Не отставали и хаджи — паломники, вернувшиеся из Мекки, рассказывали о том, как лишились независимости их единоверцы в Египте после завершения работ над Суэцким каналом. Итак, страх по-прежнему жил в сердцах аборигенов пустыни, плохо сочетаясь с их мусульманским фатализмом. Брошенные на стройках драги[417] с огромными рычагами, похожими на чудовищные руки, экскаваторы, напоминающие гигантских спрутов[418], прочно заняли место в сказаниях, до которых охоч восточный люд со времен «Тысячи и одной ночи», чему свидетельство — множество арабских, персидских и турецких сказок.
Страх перед вторжением моря стал поистине навязчивой идеей.
Поэтому не было ничего удивительного в том, что Хаджар незадолго до ареста совершил со своей бандой не один налет на рабочих.
Итак, экспедиции инженера предстояло отбыть в пустыню под охраной отряда спаги, которым командовали капитан Ардиган и лейтенант Вийет. Трудно было сделать лучший выбор: эти два офицера прекрасно знали местность и, как мы помним, успешно завершили нелегкую кампанию против Хаджара и его банды. Кто же мог лучше обеспечить безопасность экспедиции?
Капитан Ардиган был мужчиной в расцвете лет — ему едва исполнилось тридцать два,— умный, смелый, но не до безрассудства, привычный к жаркому африканскому климату. Свою исключительную выносливость он доказал во многих походах. Офицер в самом полном смысле слова, военный до кончиков ногтей, он не представлял себе в этом мире иного ремесла, кроме нелегкого труда солдата. У этого холостяка не осталось никого из близких; полк был его семьей, товарищи по оружию — братьями. В полку капитана не только уважали — его любили, а каждый из его солдат, не задумываясь, отдал бы за него жизнь.
Что же до лейтенанта Вийега, то достаточно сказать, что он был так же смел, как и капитан, столь же энергичен и решителен. Неутомимый в походах, отличный всадник, он уже проявил себя во многих сражениях. Вийет происходил из семьи богатых промышленников, и после успешного окончания Сомюрской военной школы перед ним открывалась блестящая карьера.
Лейтенанта Вийета как раз отозвали во Францию, когда был решен вопрос об экспедиции в Джерид. Узнав, что ее будет сопровождать отряд под командованием капитана Ардигана, лейтенант явился к нему и сказал:
— Господин капитан, я был бы очень не прочь отправиться с вами.
— Ия был бы не прочь, чтобы вы отправились с нами,— улыбнулся капитан: двух офицеров связывала давняя и крепкая дружба.
— Мой отъезд во Францию может пару месяцев подождать...
— Конечно, дорогой Вийет, так будет даже лучше: вы привезете туда самые новые сведения о будущем море.
— Да, господин капитан, и нам представляется возможность в последний раз увидеть алжирские шотты, прежде чем они исчезнут под водой!
— И остану 1ся там, пока будет жива старая добрая Африка, то есть пока стоит наш подлунный мир...
— Вот именно, господин капитан! Итак, договорились: я отправляюсь с вами. Уверен, это будет просто приятная прогулка.
— Вы правы, дорогой Вийет, прогулка... С тех пор как мы избавили страну от этого негодяя Хаджара...
— Что всецело ваша заслуга, господин капитан!
— И ваша тоже, дорогой Вийет.
Нечего и говорить, что разговор между капитаном Ардиганом и лейтенантом Вийетом состоялся еще до того, как предводителю туарегов удалось бежать из габесской крепости. Но после его побега обстановка вновь осложнилась: Хаджар мог подстрекать туарегов к новым грабежам и убийствам и даже поднять мятеж среди племен, недовольных грядущим вюржением моря на их земли.
Итак, отряду надлежало обеспечить безопасность экспедиции на протяжении всего пути через шотты Сахары, и капитан Ардиган поклялся себе не дать маху. И было бы по меньшей мере удивительно, если бы старший сержант Николь не сопровождал его: он повсюду следовал за капитаном, как нитка за иголкой. Он, как мы знаем, участвовал и в том сражении, в котором был схвачен Хаджар. И вот, на сахарских дорогах судьба вновь могла столкнуть его и капитана с бандами туарегов.
Николю было тридцать пять лет, и всю свою службу он нес в одном и том же полку спаги. Нашивки старшего сержанта вполне удовлетворяли его, и он мечтал лишь об одном — удалиться на покой и жить на скромную пенсию, но при условии, что это случится как можно позже: мастер на все руки, выносливый и расторопный малый, Николь не мыслил себе жизни без воинской дисциплины. Он был бы не прочь, будь его воля, применить ее и к штатским как непреложный закон. Николь, подобно его капитану, считал, что человек рожден для того, чтобы служить в армии, и не представлял себе настоящего солдата без его естественного продолжения и дополнения — лошади.
«Старина Наддай и я— мы одно целое,— любил он повторять.— Я— его голова, он— мои ноги. Уж согласитесь, ноги коня для бега лучше приспособлены, чем у человека... К тому же у нас их только пара, а надо бы полдюжины!..»
Да, похоже, старший сержант завидовал многоножкам... Но, как бы то ни было, он и его конь казались созданными друг для друга.
Николь был выше среднего роста, широкоплечий, но худощавый — и готов был на любые жертвы, лишь бы не располнеть. Он счел бы себя несчастнейшим из смертных, наметься у нею брюшко. Впрочем, старший сержант легко мог скрыть намечающуюся полноту, потуже затянув ремень и переставив на пару сантиметров пуговицы своего синего доломана[419], но при столь сухопарой комплекции это ему вряд ли грозило. У Николя были огненно-рыжие, подстриженные ежиком волосы, густая бородка, жесткие, как щетка, усы, и быстрые серые глаза, способные за пятьдесят шагов разглядеть муху, что вызывало искреннее восхищение капрала[420] Писташа.
Этот капрал, парень веселого нрава, ни в чем не знал недовольства. Яснее ясного, что и в шестьдесят лет он останется таким же, как в двадцать пять! Писташ никогда не жаловался ни на голод, даже если полевая кухня запаздывала на несколько часов, ни на жажду, даже если в выжженной солнцем пустыне не попадалось ни одного источника на много лье вокруг,— в общем, это был типичный добродушный южанин, ничуть не склонный к меланхолии[421]. Старший сержант Николь «питал к этому парню слабость», и во всех походах они всегда держались друг друга.
Чтобы составить полное представление об эскорте инженера де Шалле, следует добавить, что в караван входили две повозки, запряженные мулами, которые везли продовольствие и снаряжение для небольшого отряда.
Нет нужды подробно говорить о лошадях солдат и офицеров, однако конь старшего сержанта Николя заслуживает более детального описания, так же как и его собака, неразлучная с ним, словно тень.
Нетрудно догадаться, почему четвероногий друг получил от хозяина многозначительную кличку «Наддай» — и надо сказать, он оправдывал ее, неизменно готовый, закусив удила[422], пуститься в карьер[423], всегда стремясь вырвать вперед. Только такой искусный всадник, как Николь, мог удержать своего коня в узде