Варлам Шаламов. Собрание сочинений в шести томах. Том пятый. Эссе и заметки. Записные книжки 1954–1979
И. Сиротинская. Всё или ничего
Эссеистика Варлама Шаламова ещё неизвестна в полном объеме в России и за рубежом, исключая его эссе, опубликованные в Собрании сочинений (Москва, 1998).
Поэзия и проза — это основной предмет эссе Шаламова. «Таблица умножения для молодых поэтов», открывающая сборник, — это краткий «свод» законов поэзии, далее раскрываемых в отдельных эссе. Связь этического и эстетического начала искусства очевидна для Шаламова, однако прямая дидактика, по его убеждению, — искусству противопоказана:
«Истинное произведение искусства, способное улучшить человеческую природу незримым и сложным способом, может быть создано чаще всего не на путях дидактических» («Таблица умножения для молодых поэтов»).
Мощное оптимистическое звучание характерно для эссе 50–60-х годов («Для современников поэт всегда нравственный пример») и сменяется в эссе 70-х годов пессимистическими нотами: «Стихи не облагораживают, искусство вне нравственности. Знание тонкости Фета более важная для поэта тайна, чем моральные императивы Некрасова. На свете тысяча правд, а в искусстве одна правда. Это правда таланта» («Поэт изнутри»).
Разочарование в нравственном воздействии литературы на общество было глубоким: «Крах её (литературы — И. С.) гуманистических идей, историческое преступление, приводящее к сталинским лагерям, к печам Освенцима, — доказали, что искусство и литература — нуль. Разумного основания у нашей жизни нет — вот что доказывает наше время» («О моей прозе»).
И однако перед писателем нет выбора — писать или не писать. Ещё Петрарка писал о «неизлечимой болезни писательства» («Книга писем о делах повседневных», XIII, 7): «Что делать, раз я не могу ни перестать писать, ни вытерпеть отдых?».
Неутолима страсть к истине и совершенству.
В дневниках Шаламов пишет (тетрадь 1971 г. III): «Неописанная, невыполненная часть моей работы огромна. Это описание состояния, процесса — как легко человеку забыть о том, что он человек. Так утрачивают добро и без какого-либо «вступления» в борьбу сил, что всплывает, а что тонет.
Всё не описано, — да и самые лучшие Колымские рассказы — всё это лишь поверхность, именно потому, что доступно описано».
Душа гения терзается вечной тоской о недосказанном слове, хотя даже сказанные слова не были услышаны многими людьми при жизни писателя.
«Почему я всё-таки пишу?... Я пишу не для того, чтобы описанное — не повторилось. Так не бывает, да и опыт наш не нужен никому.
Я пишу для того, чтобы люди знали, что пишутся такие рассказы, и сами решились на какой-нибудь достойный поступок — не в смысле рассказа, а в чём угодно, в каком-то маленьком плюсе» (тетрадь 1966 года).
Эта же решимость звучит в концовке первого письма к А. И. Солженицыну. Указывая на многочисленные «облегчения» темы в «Одном дне Ивана Денисовича», Шаламов ненавязчиво пишет: «Со своей стороны я давно решил, что всю мою оставшуюся жизнь я посвящу именно этой правде» (ноябрь 1962 года).
Книга эссе Шаламова словно приближает к читателю человеческий облик автора «Колымских рассказов» — весь его внутренний мир исповедально и доверчиво раскрывается перед людьми — с его верой и сомнениями, поисками и находками, цельностью и противоречиями, трагедией непубликуемости и мужественной решимостью выстоять:
Слышу каждое утро
Речи Бога-творца:
До последней минуты,
До конца, до конца!
В святая святых души — в тайну творческого процесса писателя проникает читатель: «Откуда-то изнутри проталкиваются на бумагу законченные фразы. Рассказы имеют свой ритм, конечно... «Колымские рассказы» — рассказы на звуковой основе, прежде чем вырвется первая фраза, прежде чем она определится, в мозгу бушует звуковой поток метафор, сравнений, примеров, чувство заставляет вытолкнуть этот поток на решётку мысли, где что-то будет отсеяно, что-то загнано внутрь до удобного случая, а что-то поведёт за собой новые соседние слова...» («О моей прозе»). Это, пожалуй, самое ценное в книге — психология творчества, исследуемая самим автором.
В эссе читатель найдёт суждения о стихах и прозе известных поэтов и писателей: Л. Толстого, Ф. Достоевского, А. Пушкина, Ф. Тютчева, М. Лермонтова, А. Блока, Б. Пастернака, М. Цветаевой, А. Ахматовой, А. Солженицына и многих других. Надо иметь в виду, что суждения эти — не плод литературоведческих исследований, а острый, заинтересованный, а порой и пристрастный взгляд писателя. Пусть не смутит читателя резкость, а порой противоречивость оценок. Эссе охватывают период в четверть века, менялся взгляд Шаламова на какие-то особенности и манифесты литературных группировок (акмеисты, символисты, ЛЕФ и другие). Отдельные произведения, а иногда — поступки писателей вызывали резкую оценку Шаламова. Он жил в этой многообразной, меняющейся во времени среде — литературе XIX–XX веков, как в огромном сгустке плазмы. Гений, большой талант — это, наверное, та же звезда, которая светит, когда её уже нет. И мы, читатели, вечные собеседники Пушкина, Тютчева, Блока и Пастернака, не говоря уже о современниках. Сейчас мы — собеседники Шаламова.
Он жил в этом мире, улавливая все его потрясения, как точнейший сейсмограф, и отзываясь на них как поэт.
Пусть свинцовый дождь столетья,
Как начало всех начал,
Ледяной жестокой плетью
Нас колотит по плечам
И гроза идёт над нами,
Раскрывая небо нам,
Растревоженное снами
И доверенное снам.
И черты стихотворенья,
Слепок жестов, очерк поз,
Словно отзвуки движенья
Проходящих в мире гроз.
Он верил, что поэт, художник — инструмент познания мира. Его пером запечатлён голос природы, космоса, человечества. Именно поэтому — поэт не подручный политиков, душа его свободна и независима.
После 20 лет лагерей и ссылок, после удушения непечатанием — до конца жизни Шаламов пишет: «Я никогда не был вольным, я был только свободным во все взрослые мои годы» (рассказ «Необращенный»).
Вот эта свобода мысли, суждения, полная неангажированность Шаламова — редчайшее явление в литературе XX века — делают его речь особенно доверительной по отношению к читателю. Ибо читатель — единственный, к кому она обращена.
Эссе и заметки
Таблица умножения для молодых поэтов
1. 1 х 1 = 1
Напрасно говорят, что в искусстве нет законов. Эти законы есть. Постижение тайн искусства — важная задача поэта. Эти тайны искусства имеют мало общего с поисками размера, овладением рифмой и т. д. Размеры и рифмы — это тайны сапожной мастерской, а не тайны искусства.
2. Научиться писать стихи — нельзя.
Поэтому и не бывает никаких «первых» стихов. Учиться нужно не писать стихи, а воспитывать к себе любовь к стихам, требовательный и строгий вкус, понимание авторского чувства.
3. Поэзия — это неожиданность.
Неожиданность, новизна: чувства, наблюдения, мысли, детали, ритма...
4. Поэзия — это жертва, а не завоевание.
Обнажение души, искренность, «самоотдача» — непременные условия поэтической работы.
5. Поэзия — это судьба, а не ремесло.
Пока кровь не выступает на строчках — поэта нет, есть только версификатор. В лицейском Пушкине еще нет поэта, и напрасно школьников заставляют учить «Воспоминания в Царском селе».
6. Начала и цели поэзии.
Начала большой поэзии — самые разные. Цель же — одинакова с религией, с наукой, с политическим учением — сделать человека лучше, добиться, чтобы нравственный климат мира стал чуть-чуть лучше... Истинное произведение искусства, способное улучшить человеческую породу, незримым и сложным способом, может быть создано чаще всего не на путях дидактических.
7. Поэзия — это опыт.
Огромный личный опыт, подобный завещанному Рильке, хотя стихи самого Рильке и не результат такого опыта.
8. Поэзия — неизвестность, тайна.
В стихах поэту не должно быть все заранее известно до того, как стихотворение начато. Иначе незачем писать стихи.
9. Стихи — это всеобщий язык.
На этот язык может быть переведено любое явление жизни — общественной, личной, физической природы. Это всеобщий знаменатель, то число, на которое делится весь мир без остатка.
10. Поэт — это инструмент.
Инструмент, с помощью которого высказывается природа. Переводчик с языка природы на человеческий язык. Суждения природы не всегда просто перевести на обычный человеческий язык.
11. Чувства гораздо богаче мыслей.
Поэзия своими средствами: подтекстом, аллегорией, интонацией, звуковой организацией, переплетенной со смысловым содержанием, сопоставлением дальнего и близкого, то недомолвками, то многозначительностью, стремится донести до нас именно то, что не может быть ясно выражено словами, но тем не менее существует вопреки Декарту. Стихи работают в этой «пограничной» области.
12. Ритм — важное начало поэзии, как любого из искусств — музыки, скульптуры, живописи. Необходимое, но не единственное начало. Расстояние от народной песни до монологов Фауста видно невооруженным глазом.
13. Стихи — это не поиски.
Поэт ничего не ищет. Творческий процесс — это не поиски, а отбрасывание того безмерного количества явлений, картин, мыслей, чувств, идей, являющихся мгновенно в мозгу поэта на зов рифмы, звукового повтора в строке.
14. Ясность и точность в поэзии не одно и то же.
Поэзии нужна точность, а не ясность. Поэзия имеет дело с подтекстом, с аллегориями, с намеками, с интонационным строем фразы. Сложность чувства не всегда можно выразить ясно. Язык слишком беден для этого. Кроме того, язык природы не всегда можно ясно перевести на человеческий язык.
15. Минор в стихах действует сильнее мажора.
«Евгения Онегина» мы запоминаем не потому, что это «энциклопедия русской жизни», а потому что там любовь и смерть.