По-весеннему наш белый сад.
Только ты меня уж на рассвете
Не буди, как восемь лет назад.
Совершенство художественной ткани «Письма матери» очень велико. В одной и той же строфе встречаются различные звуковые узоры, гармонирующие между собой и подчиненные единой эмоциональной цели. Эмоциональная энергия зависит от беспрерывного нагнетания повелительного наклонения различных глаголов. Все эти многочисленные «не» являются надежным звуковым повтором, механически обеспечивающим поэту внимание слушателей. Эмоциональный эффект зависит от включения в строку различных согласных и определенного порядка повторения этих согласных. У этого замечательного стихотворения есть еще одна звуковая особенность. В каждой строке этого длинного стихотворения присутствует шипящая буква. Вот эти слова: старушка, избушка, вечерний, пишут, шибко, часто, вечерним, мечтаю, чтоб, наш, шушуне, что, учти, больше, шибко, часто и так далее.
Есенин писал стихи день и ночь в детстве, в юности, в зрелые годы. Он оставил нам весьма энергичную запись по этому поводу:
Тогда впервые с рифмой я схлестнулся.
От сонма чувств вскружилась голова.
И я сказал: коль этот зуд проснулся —
Всю душу выплещу в слова.
Есенин так и поступил, но схлестнулся он не только с рифмой, а с гораздо более важным для русского стихосложения обстоятельством — звуковыми повторами, чередованиями одинаковых согласных букв, что и сделало Есенина поэтом. В приведенном нами признании — четверостишии видно, как умело расположены звуковые повторы.
Впервые — рифма, вскружилась, не кружилась, а именно вскружилась, чтобы добавилось лишнее крепление к чувству. «И я сказал» — «С-К-З-Л». Стихи писал высококвалифицированный мастер, хорошо знающий, где и в каком количестве укреплять строку шипящими. «Всю душу выплещу в слова».
В строке 4 «В», 2 «Л» и 2 «Щ». Так поступает Есенин в каждой строке каждого стихотворения. Пример того же «Моего пути»:
Тогда в мозгу, влеченьем к музе сжатом,
Текли мечтанья в тайной тишине,
Что буду я известным и богатым,
И будет памятник стоять в Рязани мне.
«Тогда — текли, мозгу — музе — мечтанья, тайной — тишине, влеченьем — мечтанья» — четыре разных звуковых узора. «Известно» перекликается с «Рязанью», а «будет» и «богатым» начинается с одной буквы. Еще дальше из того же стихотворения:
И, заболев
Писательскою скукой,
Пошел скитаться я
Средь разных стран,
Не веря встречам,
Не томясь разлукой,
Считая мир весь за обман.
Не надо быть стиховедом, чтобы легко различить эти «С-К», «С-К-Т», придающие стиху крепкую звуковую форму. Вот это свободное письмо, не знающее ни натуги, ни принуждения, дает в результате чисто арифметические комбинации букв. Этот результат — поиск образа, мысли, метафоры с помощью звуковых повторов и дает Есенину право на перо поэта.
«Мой путь» — это стихотворение последнего года жизни Есенина.
Как всякий поэт, Есенин был цитатен, то есть придавал стихам большее значение, чем они имеют в жизни обыкновенных людей. Есенин был мастером самой высокой квалификации, притом быстро растущей, просто удивительно сравнивать его переписку с Бальзамовой[157], последнее письмо 1916 года, и думать, что через год Есенин написал «Ключи Марии». В этом очень кратком пути к вершинам искусства немалую роль, самую положительную, сыграла Айседора Дункан, энтузиастка, революционный интеллигент, приехавшая служить советскому народу. Она ввела Есенина не в круг людей большого искусства, а в круг его идей, его воздух.
<1970-е гг.>
Ахматова
Самым важным в наследстве Ахматовой, в личности Ахматовой, в жизненном явлении, называемом «Ахматова», в единстве человека и его дела: стихах, жизни?
Это — великий нравственный пример верности своим поэтическим идеалам, своим художественным принципам. Защищая эти принципы как жизнь, как быт, Анна Андреевна много пережила, много приняла горя, не выпуская своего поэтического знамени, держала себя в высшей степени достойно. Премия Таормины[158], посещение Италии через полвека («последний раз я была в Италии в 1912 году», — говорила Анна Андреевна), оксфордское чествование, мантия доктора наук[159] — все это ведь события последних двух-трех лет «Бега времени»[160].
Я расскажу вам один эпизод из жизни Анны Андреевны. Несколько лет назад на одном из своих приемов (а ее суетность, потребность в болельщиках хорошо известны) на ней лопнуло платье, шерстяное, старое платье, которое Анна Андреевна носила с десятых годов, с «Бродячей собаки»[161], со времени «Четок»[162]. Платье это пришло в ветхость и лопнуло на одном из приемов, и гости зашивали это платье на Анне Андреевне. Другого не было у нее, да и приема не хотелось прерывать. Так вот, это лопнувшее шерстяное платье в тысячу раз дороже какой-нибудь почетной мантии доктора наук, которую набрасывали на плечи Анне Андреевне в Оксфорде. Это лопнувшее шерстяное платье в тысячу раз почетнее оксфордской мантии, в тысячу раз больше к лицу Анне Андреевне.
Что поражает в Ахматовой последних лет? Ее молодая сила. Стихотворение «Родная земля»[163] — великолепное стихотворение.
Что лучше — Ахматова первых стихов или Ахматова «Бега времени»? Акмеистические идеи ранней Ахматовой обогащены введением подтекста, обращением к вечности, символикой, вторым планом, «утяжелением» стиха, что ли.
Я не знаю, лучше ли эти стихи ранних или нет, знаю только, что стихи «Ты письмо мое, милый, не комкай...» и «Звенела музыка в саду...»[164] были стихами юности моей, и вот я состарился и читаю эти стихи всегда с теплой улыбкой.
Может быть, поэтическое имя Ахматовой и не так велико по сравнению с именем Блока или Пастернака, оно в том же высшем ряду русской лирики XX века, который включает имена: Анненского, Белого, Пастернака, Мандельштама, Цветаевой, Ходасевича. Эти имена — лучшее, что есть в русской поэзии XX века. И чем они меньше, хуже, чем поэты пушкинской поры? И без этого наследства нет русской лирики.
Даже второстепенные имена значительны: Гумилёв, Маяковский, Хлебников, Есенин, Волошин, Кузмин, Бальмонт — составят славу поэзии любого народа. Это наследство включает так много: Блок — совершенно неизученный огромный поэт, — что каждая публикация Пастернака, Мандельштама, Цветаевой показывает, что целый ряд наших поэтических имен живет по чужому литературному паспорту, все это лишь эпигоны, подражатели, мародеры, а не новаторы и открыватели новых путей. Сказать «я открываю мир» — вовсе не значит этот мир открыть.
Конфузы эти объясняются тем, что нарушена связь времен, нарушена преемственность русской поэтической культуры. Изучение Ахматовой и любовь к стихам Ахматовой как раз и помогут эту связь восстановить. Попутно: Ахматова была ревностной сторонницей классических русских размеров стиха, канонических размеров, прекрасно понимая всю бесконечную силу, бесконечное разнообразие, безграничную возможность русского классического стиха. В этом Ахматова — тоже пример бескомпромиссности.
В Ахматовой жил живой интерес к современности, к любому событию общественной или литературной жизни. Анна Андреевна писала пьесу[165]. Всякий поэт, вообще всякий пишущий человек хочет написать пьесу, это закон. Написать пьесу очень трудно. Из русских писателей разве только Леонид Андреев писал настоящие пьесы. Вот она увлеченно читала куски, пьесу пыталась решить ну если не в плане театра абсурда, то далеко от классических образцов, объясняла замысел сложный, сюжет извилистый. Ее спросили:
— А чем кончается ваша пьеса?
Анна Андреевна живо прищурилась — своим знаменитым прищуром, описанным еще в десятых годах — и ответила резко и живо:
— Нынешние пьесы ничем не кончаются.
Сейчас нет стихов, и хотя никто иной, как Анна Андреевна, так недобро пошутила насчет золотого века — все же это только шутка. Масштабы смещены, оценки искажены.
На похоронах, на этом самом московском прощании, что ли, я не знаю, как назвать утро во дворе морга <больницы> Склифосовского 9 марта 1966 года. Я стоял на улице, и ко мне подошел мой знакомый, работник одной из редакций, и говорит:
— Вы, Варлам Тихонович, все время на улице?
— Да.
— Ах, боже мой, я завозился там около гроба, задержался. Говорят, сам Евтушенко приезжал. Какая честь! А я-то там около гроба и просмотрел самое главное.
Вот какие печальные бывают события. Это тоже свидетельство, что связь времен разорвана, что нужно сделать очень много, чтобы ее восстановить.
Ведь это звучит в высшей степени неприлично в некрологах. Еще месяца не прошло с ее смерти: много занималась переводом, обогатила перевод. Так и о Пастернаке писали: выдающийся переводчик. Хотя занятия переводом были вынужденные. Половина стихов Анны Андреевны издана античным тиражом — в одном экземпляре.
У Анны Андреевны были ошибки. Это ее некоторая суетность, желание давать интервью, не всегда удачные. Ей было бы к лицу быть судьей времени, а хотела выступать подавальщицей мечей в литературных турнирах. Я еще надеюсь рассказать об Ахматовой.
Мне уже приходилось указывать на важность изучения принципов акмеизма. Символизм не менее важен, но его важность бесспорна, я считаю Пастернака последним символистом и его роман считаю скрытой попыткой дать символ романа. О символизме как литературном течении написано мало, все еще впереди.