повесть не имеют права на существование.
Жизнь развивается бесконечно, и возможность отображения жизни с полной новизной тоже бесконечна.
Нашим корреспондентам надо все время помнить и о необходимости «компенсации», если выражаться врачебной терминологией. Если материал, взятый в рассказ, банален, если сюжет его — не нов, то требования к новизне остального языка, психологической правде, свежести мыслей удесятеряется. Находки эти призваны компенсировать банальность материала и сюжета.
Тут дело не в поисках экстравагантности, экзотичности во что бы то ни стало, а наоборот: в поисках величайшей простоты, в новом писательском зрении, которое сумеет разглядеть в обыкновенной жизни новую, неописанную еще правду и с помощью художественных средств введет эти новые подробности жизни в литературу.
Писатель настолько хорошо видит жизнь, что все, о чем он пишет, — неожиданно.
Вот этот самый вопрос каждый начинающий автор и должен задать себе. Что нового принес я своим рассказом? Какую сторону жизни я первым попытался изобразить? Какими изобразительными средствами я пользуюсь? Не напоминают ли мои фразы, мои описания, мои герои хорошо известное читателям? Конечно, языком Кантемира или Сумарокова никто не пишет. Но писатели XIX века — всегда образец для моих корреспондентов.
Редко в «самотечных» произведениях приходят такие, где автором достигнуто «художественное равновесие», та прекрасная соразмерность, которая дает изящество рассказу и повести.
Художественное равновесие — важный этап авторского мастерства. У Толстого «Анна Каренина» обладает этим художественным равновесием, а «Война и мир» — не обладает.
Какой должна быть проза будущего? Конечно, у меня, у рецензента, у литератора есть свое представление об идеальном рассказе. Не будем вести здесь речи о повести, о романе. Их архитектура сложнее, я никогда всерьез не пытался представить себе форму, скелет романа, который я хотел бы написать. Но о рассказах я думал много и еще много лет назад мне казалось, что я знаю, как написан рассказ Мопассана «Мадемуазель Фифи». Мне казалась понятной роль дождя, руанского дождя, почти ливня, которого так много в рассказах и романах Мопассана. Я думал о соразмерности частей в рассказе, мне казалось, что наилучшей, наиболее впечатляющей формой будет простое, ясное изложение событий, простой и точный рассказ без единого лишнего слова. Чувство и мысль не должны быть размельчены на «красоты» слога. Ясность и строгая простота. Однако в рассказе должны быть одна или две художественные подробности или детали, свидетельствующие о зоркости писательского глаза автора, — тонкое, верное и точное, поражающее наблюдение. Этой деталью или подробностью (деталь — это подробность, ставшая образом, символом), озаряющей рассказ, читатель как бы убеждается в способности автора видеть мир и судить о мире. Читатель верит, не может не верить автору. Такова — в основном — роль детали у Толстого. Такова — в основном — роль её в последних рассказах Бунина.
Проза будущего будет прозой знающих людей, которые, подобно Сент-Экзюпери, открывшему нам воздух, вернее, чувства людей воздуха — откроют нам душу другой профессии. Писатели будущего будут знать, и им будут верить, как ученым, как специалистам не по написанию романа, а по знанию человека в этом материале.
Хуже всех пишут работники редакций районных газет, штатные очеркисты. Выхолощенные, бездарные претенциозные очерки — рассказы получаются с каждой почтой, с отчеркнутой чернилами красной строкой, с курсивом, с многоточиями и восклицательными знаками. Если в каждом «самотечном» авторе — все же можно уловить какой-то резон — либо робкую жажду славы, тайное любительство, вдруг прорвавшееся, либо похвалы семейных, либо свободное время, «культурно» потраченное. За каждым видны какие-то наивные надежды, простодушная вера в себя — то за произведениями профессиональных газетных работников не стоит ничего, кроме наглости, выхолощенной бездарности.
Летит ракета — автор пишет рассказ о ракете. Объявили борьбу с хулиганством — он уже сочиняет рассказ о борьбе с хулиганством. Общественность борется с валютчиками — он шлет рассказ о тунеядцах.
Он проявляет «оперативность», он «держит руку на пульсе событий» и не понимает, что художественную прозу надо выстрадать, что рассказ — не газетная статья.
Он пишет посвящение Никите Сергеевичу Хрущеву, отцу советского ракетоплавания, и посылает бездарный рассказ о путешествии на Луну.
В специальном письме он извещает редакцию, что экземпляр своего рассказа он, автор, выслал в адрес Хрущева, но ответа еще не получил.
Произведения этой группы удивительно бездарны, серы, однолики, будто написаны одним пером.
И задаешь себе вопрос: да правда ли, что работа в газете полезна для писателя? Не ошибочно ли, что работа в газете полезна для писателя? Не ошибочно ли это мнение? Работа писателя и работа журналиста — это не только разные уровни литературной деятельности. Это — разные миры.
Опыт работы в газете полезен писателю гораздо меньше, чем работа продавцов в магазине или парикмахерской, в мастерской. Не говоря уже о работе в суде, в больнице.
Писатели, работающие в газете, сделались писателями вопреки журналистике.
Язык «самотечных» рукописей (кроме немногих исключений) изобилует штампами. Эти штампы двух главных видов — газетные и книжные.
Книжные штампы вынесены автором со школьной скамьи — там преподаватели словесности не научили их недоверию к «лазоревой луне» и «млеющему в тишине вечеру».
Может быть и образ — штамп, и сравнение — штамп, и метафора — штамп.
Как будто все хорошо, умно задумано, придумано. Доходит дело до рассказа, до передачи, и автор как заговоренный начинает: «Был волшебный вечер. Река катилась в берегах...»
Года три назад по телевизору выступала мать Есенина. Говорила дельно, интересно, потом включили какую-то кнопку, вдруг распевно заныла по-рязански самыми штампованными словами.
Неуменье выбрать нужные слова, а подчас неуменье понять, что настоящий рассказ, повесть — результат большого отбора, — недостаток почти всех «самотечных» авторов.
Газетные штампы — страшнее. Почему в спортивном отчете пишут: «испытал горечь поражения». Ведь это годится один раз, а не вечно, или: «испытал радость победы».
Откуда берутся все бесконечные «поприветствовать», «пообщаться» — слова, которые каленым железом надо выжигать из русской речи.
А мне говорит в редакции большого литературно-художественного журнала, говорит заведующий отделом поэзии: «Нам надо пообщаться!»
После этого не удивляешься, когда в рецензии на кинофильм «Сестры» Рошаля «Литературная газета» (литературная!) пишет «Сестры Смоковниковы» (вместо сестры Булавины) — дважды в одной и той же рецензии на первой полосе газеты.
Зачем пишется рассказ? Отдает ли автор себе отчет? Можно ли писать рассказ ни о чем (Флобер)?
<нач. 1960-х гг.>
Послесловие
Рукописи эссе хранятся в Российском государственном архиве литературы и искусства, ф. 2596, оп. 2, ед. хр. 117, 118, 119, 121, 122, 123, 124, оп. 3, ед. хр. 124, 125, 127, 128, 129, 130, 131, 132, 133, 134, 138, 142, 143, 144, 145, 146, 150.
В сборнике представлены завершенные тексты, черновые записи — единичны.
Сняты отдельные повторы в текстах эссе: автор не завершил своей работы над сборником «Заметки о стихах», которые он писал в 1950–1960-е гг., возвращаясь к работе над эссе в 1970-е гг., он порой повторял более ранние неопубликованные тексты. Там, где в какой-то степени менялись акценты и оценки, повторы сохранены.
Записные книжки 1954–1979
ед. хр. 12, оп. 3
Тетрадь в желтом переплете, на обложке надпись «1954», в тетради записаны стихотворения из «Колымских тетрадей»: «Когда-нибудь на тусклый свет...», «Еще вчера руками двигая...» и др., рассказ «Шахматы доктора Кузьменко».
Чехов. Поездка на Сахалин в письмах.
После Сахалина Чехов бросился за границу, чтобы хоть как-нибудь снять тяжелую душевную неустроенность. «Приезжал сюда (в Богимово) Суворин, велись беседы, как и прежде, но уже заметно было, что А. П. был не тот, каким был в Бабкине и на Луке и что поездка на Восток состарила его и душевно, и телесно» (М. П. Чехова)[204].
После Сахалина он не написал ни одного веселого рассказа. Начата и писалась «Дуэль». Он не хочет жить в столицах — ни в Петербурге, ни в Москве после сахалинской поездки. Он переезжает в Мелехово, и Мелехово — это новый, более серьезный период в его литературной деятельности.
Письмо Суворину[205] от 9 марта 1890 г., т. III, с. 19.
Письмо И. Л. Леонтьеву (Щеглову) от 22 марта 1890 г., т. III, с. 33.
«Я еду не для наблюдений и не для впечатлений, а просто для того только, чтобы пожить полгода не так, как я жил до сих пор».
ед. хр. 14, оп. 3
Общая тетрадь в коричневом переплете, заполненная еще в Калининской обл., до реабилитации и возвращения в Москву. На обложке надпись: «1954–1955». В ней записаны стихотворения «Инструмент», «Нынче я пораньше лягу...», «Кто мы? Служители созвучья...», «Велики ручья утраты...», «Жил-был», «Мы Родине служим...».
Один из героев Мопассана упрекал Господа Бога в натурализме.
Зеркала не хранят воспоминаний. Что видели они?
Русская история двух веков. Где памятники, как люди, прятались в бомбоубежища во время войны.
Мы всегда с побежденными, в этом наша сила.
Март. Юбилей Сервантеса. По газетам и журналам — не Сервантес, а Санчо Панса — главный герой романа. Ветр<яные> мельницы — реальный образ. А Дон Кихот — юмористический образ, показ<ывающий>, как смешно бороться с реальной жизнью чудаку. Вечное — брошено в сторону. Великое воспит