Подр<обность>: секретарем Курбского был предок Достоевского.
Двадцать лет назад Чухонцева бы расстреляли по такому доносу — статье Новицкого[302].
Как знать, может быть, Достоевский сдержал революцию мировую своим «Преступлением и наказанием», «Бесами», «Братьями Карамазовыми», «Записками из подполья», своей писательской страстью.
У меня столько же книг, сколько у Герцена и Тургенева.
Задача поэзии не ускорить, а притормозить время.
Роман «Отцы и дети». О ничтожестве детей?
Богу не нужны праведники. Те проживут и без Бога. Богу нужны раскаявшиеся грешники.
Самое главное не то, что нет дыма без огня, а то, что нет огня без дыма.
Я боюсь людей бесстрашных.
И по Гоголю честный человек — подлец.
«Новый мир» — это глубокая провинция, безнадежно отставшие литературные и общественные концепции устарели.
Мир, в котором священник — праведник, не располагает к религии.
Заведующий отделом поэзии — военный, раненный в правую руку.
Надо написать работу о Толстом, важную работу.
Три человека понимали в Первую мировую войну, что нужен мир с Германией: Распутин, Ленин и Генри Форд.
Лучшее, что есть в русской поэзии, — это поздний Пушкин и ранний Пастернак.
Много есть хороших смертей, но для нашего времени лучшая смерть — Эйзенштейна[303].
Последняя моя книга «Воскрешение лиственницы» посвящена Ирине Павловне. Она — автор этой книги вместе со мной. Без нее не было бы этой книги.
Молитва отца была молитвой атеиста.
Самый главный вопрос в поэзии — это вопрос влияний.
Не написаны работы о поэтической интонации, о рифме (что такое рифма).
Дача и погибшие лютики на весенней земле под лопатой[304].
Одиночество — это не столько естественное, сколько оптимальное состояние человека. Двое — наилучшая цифра для коллектива. Трое — это ад. Все равно, что тысяча. Вот рубеж: один, два.
Никакого «плана содержания» не бывает в стихах, а вот план выражения, бывает, заботит автора.
Я много был в театре этот год. Не слышал ни слова из-за глухоты, но благодаря Ирине мир театра воскрес для меня — хоть и в тысячной доле. Только с ней видел много спектаклей.
Легко лгать в камне, как лгал Микеланджело. Труднее лгать в стихах.
Платонов немало заимствовал у Пришвина, что не замечено.
Луначарский всегда работал с комиссаром. Сначала это была Крупская, потом Покровский... В. Н. Яковлева.
Слово «раскулачить» в словаре употребляется вместо «разграбить».
«Золотой теленок». Бендер — Гамлет. Фильм о Корейко[305].
Айвазовский так помнил море, как я — блатных. Даже новые впечатления писал всегда по памяти, по воображению, по страстной зрительной памяти.
Мои рассказы — это, в сущности, советы человеку, как держать себя в толпе.
У Грибоедова не было ничего литературного. Бесконечно количество стихов, очень слабых. «Горе от ума» — исключение.
Проза Белинкова[306] очень напоминает прозу Рейснер. Столь же цветиста.
Шоу оттого был так кровожаден (и восхвалял Сталина и т. д.), что был вегетарианцем.
Со времен Христа не было большего благодеяния человеку, чем пенициллин.
Христос, наверное, был похож на Флеминга[307]: медлительный, неуверенный и настойчивый, повинующийся внутренней воле, ограниченный, с узкими интересами, малоразговорчивый.
Смертный грех женщин — это приверженность к гостиничной чистоте.
Самое мое несчастье и самое счастливое через одно и то же — неумение ошибаться в людях.
Обременительная штука — память.
6 ноября. Тургенев — пример, как стать русским классиком, не живя в России.
Одно из постоянных моих воспоминаний — виденное в 1930, даже в 1929 году, осенью в Березняках на содовом заводе. На выходе железной дороги поезд многовагонный гудел, шел задом. Крестьянин на пустой телеге не успел проскочить ворота и зацепил осью за буфер вагона. Поезд перевернулся. Набегали вагоны, превращая крушение в катастрофу. Машинист остановил вагоны, когда поезд, казалось, разобьет стену. И тут же — лошадь и телега — у телеги чуть поломано колесо. Вот это «чуть» катастрофы вроде того отверстия, которое в Голландии затыкают пальцем, удерживая плотину. Вроде гвоздя от подковы из английской баллады.
ед. хр. 38, оп. 3
Общая тетрадь белого цвета с надписью на обложке «1970. II». Записаны стихи: «Летом работаю, летом...», «Прачки», «Шептать слова...» и др.
Нет писателя, который проходил бы мимо формы <нрзб> произведения.
Единственное действие вне формы — выстрел, хотя бы в самого себя.
Войны происходят только потому, что человек не бессмертен — все равно умирает, рано или поздно.
Что такое очерк? Мемуар, обращенный в современность.
12 августа. Жизни нашего поколения только холеры не хватало.
16.VIII-70
Министерство культуры попробовало в субботу 15 августа взорвать черный рынок изнутри. На тротуары, на Кузнецкий мост привезли тысячи экземпляров «Воспоминаний» Жукова — хорошую книгу. Очередь в 100, 200 человек, начали брать по 10 экземпляров. Я тоже купил 1 экз. и продавец в волнении от такой удивительной покупки (1 экз.) передал мне рубль в спешке.
В канонической форме стихи удерживаются только крайним напряжением судьбы.
Я когда-то думал всерьез заняться фонетикой русского языка — казалась белым пятном. Но судьба, предупреждая мои интересы, лишила меня слуха, выбила зубы и повредила вестибулярный аппарат.
Подписал обложку к «Московским облакам». Обложка строго реалистична. Ни одному художнику не пришло в голову толковать название «Московские облака» аллегорически, символически, хотя именно такой была задача автора.
Ремарк умер <в> 72 года. Рак? По нынешним временам 72 года — это не возраст смерти от старости.
Проза Ремарка — жидкая проза, плохая, за исключением «На Западном фронте без перемен». Но и то по новизне, по приоритету человека потерянного поколения. Все же остальное как бы написано с чужих слов, где очень <мало> собственной крови. И «Триумфальная арка», и «Время жить», и все-все, что он написал.
Герцен? Чересчур журналист. Слишком выдавливал, как из тюбика, все красоты, какие есть в русской фразе.
Ни Успенский[308], ни Чуковский не будут меня учить языку. Нужно говорить именно «схожу», а не «выхожу», ибо в автобусах, трамваях и в троллейбусах выход устроен таким образом, что человек делает последние движения ногой вниз, ступени вниз, сходит вниз по трем ступеням.
Одно из резких расхождений между мной и С<олженицыным> в принципиальном. В лагерной теме не может быть истерики. Истерика для комедий, для смеха, юмора.
Ха-ха-ха. Фокстрот — «Освенцим». Блюз — «Серпантинная».
Мир мал, но мало не только актеров, — мало зрителей.
Фома Опискин[309] — герой блатарей.
Н — безответственный ангел, вокруг которого вьются стукачи.
При отсутствии стихов в «Новом мире» — в «Юности» 800 подборок годовых.
(Злотников. 28.Х.70)
«Бдительность» могли усилить только запретами, вычеркиванием, а не сложением, не прибавлением.
28 октября. Я просто болен, болен тяжело душевно.
Что-то изменилось во мне 28 октября. Важный минус остался.
Вертинский опошлил Есенина, прикоснувшись к трагической теме. Трагическая тема — это то, что всю жизнь не удавалось Вертинскому[310].
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, догорели свечи,
Мне так страшно уходить во тьму.
Ждать всю жизнь и не дождаться встречи,
И остаться ночью одному.
Вот стихотворение, которое давалось Пастернаку чрезвычайно трудно, и переделывалось не один год: «Быть знаменитым некрасиво...» Стихотворение <печаталось> после большой переделки, поэтической. Пальцы поэта утратили гибкость, и первый вариант был, прямо сказать, коряв.
Что я запомнил из «Поэмы о тридцати шести» после первых трех лет лагерей?
Глупый сибирский
Чалдон,
Скуп, как сто дьяволов он,
За пятачок продаст.
Вот это я знал. И подтверждаю правдивость есенинского портрета, психологической характеристики.
<крупно написано, как только что придуманное название. — И. С.>
ВИШЕРСКИЙ АНТИРОМАН
«Есенин». Литературная хроника Белоусова[311]. Биография, которая восстанавливается по протоколам милиции, чуть не в главной части.
Е<сенин> и Д<остоевский>
Бениславская[312] в жизни Есенина сыграла огромную положительную роль. Год, который они прожили вместе, когда она следила за Есениным, вела его, хранила, более насыщен событиями, чем десятилетия прошлого века в жизни Анны Григорьевны Достоевской[313].
А то, что Бениславская написала воспоминания и покончила с собой на могиле Есенина, — это возносит ее на новые высшие небеса по сравнению с Анной Григорьевной, простой душеприказчицей.
Это роль не только в жизни Есенина, но и в истории литературы. Ни Дункан, ни Миклашевская, ни Толстая