Мой прах переживет и тленья убежит,
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Я:
Из темного леса навстречу ему
Идет вдохновенный кудесник,
Покорный Перуну старик одному,
Заветов грядущего вестник.
По Пастернаку
Ты:
Зеркальная все б, казалось, нахлынь
Непонятным льдом облила,
Чтоб сук не горчил и сирень не пахла, —
Гипноза залить не могла.
Я:
Тогда в зловещей полутьме
Сквозь залетейские миазмы
Близнец мне виден на корме,
Застывший в безвременной астме.
Дочери
Как бы тебе получше объяснить — отец твой был передовой человек, но очень обыкновенный, тогда как мать была гораздо выше и по нравственным качествам, по единству слова и дела, но искала во всем <ложное>.
Ты ищешь идеи и не ищешь тех дел, которые стоят за идеями.
Стихи — это высококвалифицированное занятие для знающего в совершенстве язык человека.
Это совершенное знание достигается и интуитивно.
Это младшие братья, сыновья, дочери тех, чьими руками делалась революция. Люди, отставшие от времени по своему возрасту и пытавшиеся догнать время гигантским скачком, располагая только тем разрушительным оружием, с которым шли в бой их отцы. Конечно, это была фантастика из фантастик, по жертвенности превосходящая поколение, делавшее революцию.
Маркузе[326]. Великой пробы анархизм. XIX век был веком победы коммунизма — призраком коммунизма.
То, что цитируют небрежно (примеров тьма), значит не невнимание, а только то, стихи — главное форма, ритм, размер, а содержание — дело второе.
27.1.71. Умер поэт Николай Рубцов от водки.
Мама, как стихийная марксистка, плакала, что у меня такое легкое сложение: «Недокормила тебя из-за голода в гражданскую». А у меня, как у старшей сестры Наташи, было просто другое, астеническое сложение, и никакой «корм» не помог бы. Мама, впрочем, угадала мои мучения в лагерях — маленькую пайку и большую норму.
В книге Хенца «Парапсихология», 1970, на странице 216 в главе «Исследования в Восточной Европе» сообщается: «В 1932 году Институт мозга в Ленинграде получил задание начать эксперименты с целью установить физическую основу телепатии. Это исследование было поручено одному из учеников Бехтерева Л. Л. Васильеву. Между 1932 и 1938 годами среди других опытов ставились эксперименты, в которых делали попытки телепатического видения, когда испытуемый находился внутри металлической камеры. После 1938 года телепатия в русской печати не упоминается, вплоть до 1959 года, когда Васильев опубликовал популярную книгу «Таинственные явления человеческой психики», одна глава которой посвящена этому предмету».
Телепатия, гипноз были орудием Берии и Сталина. И Васильев, и Орландо, и Мессинг — все были на службе в НКВД как специальные эксперты. (См. мой рассказ «Букинист».)
Кожинов[327] в «ЛГ» написал хорошую статью, <нрзб> хвалят, <в> первой рецензии хвалят, а талантов не бывает — вот в чем штука.
Талант растет вне и даже вопреки.
У меня формула очень простая: то, чему ты учишь, делай сначала сам. Вроде: «делай, как я». Но моя формула в своем существе иная — антивоенная, чуждая и даже противопоставленная духу подчинения и приказа. Поэтому «новые левые» +, Максимов +, а Гароди и Сахаров — минус.
Если художник верит в рай и ад (как Блок), значит он лжет.
Самое главное несчастье человека, заложенное в его природе, это то, что четыре раза в день надо есть.
Гродзенский умер 23 января 1971, так и не преодолел инфаркта 20 ноября 1970 г. в Рязани. Встретился уже после смерти Якова с его женой, с которой он прожил 30 лет и которую я никогда ранее не видел.
В Яшке не было хитрожопости, этой проклятой хитрости, которая столь обильно украшает Пиксанова[328] и всех прочих.
Самый главный грех — соваться в чужие дела, а писатели никогда не должны соваться в чужие души, нет, ни в коем случае. Писатель суется в свою собственную душу. И все.
Любопытно, что крупные теоретики атеизма сами бывшие страстные верующие. Ренегат всегда больнее, острее чувствует, знает лучше. Есть ли крупные атеисты с детства, никогда не верившие в Бога и ставшие теоретиками без веры?
Джефферсон?
Свободомыслие — область, где нет ренегатов. Тургенев.
Произвожу опыт большого, уникального интереса. Перевожу стихи Иосифа Альбирта[329], еврейского поэта, бывшего в Освенциме, сборник называется «У колыбели поэзии».
Это — стихи, несколько <примитивные>, но душевные, и путь его <нрзб> мне близок и знаком (душой и телом), антропоморфизм.
Я смотрю на себя как на поэта, как на инструмент, могущий передать тончайший оттенок времени — всего, к чему чувство и душа прикасаются.
Сейчас я оцениваю человека, чья жалоба, (опыт) немецкого лагеря Освенцим, лагеря с другим языком, нравами лагеря же, опыт ночной — сознательно запускает (слова) нашей искренности.
Я знал Колыму, но (бывшая) в этом легчайшем из немецких лагерей Стефа понимает и знает, что разница тут есть. Перевод и заключается в том, чтобы правильным образом словесно, психологически, а в более существенном, оценкой — с моей позиции и дать истолкование с моей позиции опыта для меня самого очень интересного, тем более что перевод идет легко.
Антропоморфизм — это элементарно, но это необходимо, это — элемент поэтической грамматики, правило поэтической грамматики.
Фотопортреты — это тоже своеобразный шантаж — чернуха, как говорят в лагерях.
Многих удивляет, почему такая беспомощная статья[330] написана для Библиотеки поэта к пастернаковскому тому. Неужели нельзя было найти автора лучше. Оказывается, на качество статьи было обращено внимание самого Пастернака, но Пастернак ответил, что он читал статью, восхищен и прочее... в стиле обычной пастернаковской трепотни. Статья осталась плохая, хотя была полная возможность заказать хорошую.
ед. хр. 40, оп. 3
Общая тетрадь в белой обложке. На обложке надпись: «1971. II».
Записаны стихи: «От Арбата до Петровки...», «Я футуролог и пророк...», «Пейзаж души моей...» и др.
2 марта 1971 года. Стихи становятся проще. Напротив, как в космосе — чем более изучают условия возникновения погоды, кухню погоды, тем труднее ее предсказать. Таковы же результаты литературных прогнозов, за исключением общих мнений: конец романа, смерть беллетристики. Предсказать нетрудно смерть Бога, конец стихов.
10 марта. Ире. Притча[331] о лимоне и кактусе.
Писателя делает чтение. Но — трудное испытание. Может уничтожить писателя.
Мои отношения с «Новым миром» ухудшились после того, как я рекомендовал большую повесть автора — заключенного врача, но напечатана она не была (1966 год?).
Если уж браться за «ликбез», то нельзя писать не только стихов <нрзб>, но и статей.
В — кающийся дворянам, а Г — Богу.
Секрет истины: просто надо долго жить, кто кого перемемуарит.
В отношении Ивинской у меня не было никаких иллюзий, даже в 1956 году. Там ничего и не оказалось, кроме шантажа, склок <нрзб>.
Что классик X — то другое дело — но все кончилось по классической формуле.
Стихами плохо занимались не только теперь, в кибернетический век. Так было всегда. У Пушкина были те же чувства унижения, неблагополучия материального.
Весь Рильке под редакцией Рожанского[332] есть объяснение, почему Рильке переводил Дрожжин[333], а не Кольцов и Никитин.
Смысловое объяснение может быть и таким. Кольцов и Никитин — как поэты ничем не лучше Дрожжина, и то и другое — нуль.
Поэт Дрожжин — плохой поэт, вполне достаточно высекать искры из кремня, поэтического кремня Рильке.
Именно тем <нрзб> же было чувство Рильке, читавшего стихи Дрожжина, и Кольцова, и Никитина.
Дрожжин — крестьянский поэт, пишущий стихи, носил медаль волостного старшины и жил безбедно. Был дважды или трижды лауреатом нивской премии, по своей судьбе и размеру дарования очень напоминает современного Твардовского.
Вынужден написать автобиографию, где каждое <слово> увеличивается — застраховано — в зависимости от того, как росла слава — но не Дрожжина, а Рильке.
Неделя, проведенная Рильке в Низовке с первого августа, почти ничего не отложила, зато дальше все растет. Написанные суконным языком воспоминания Дрожжина, ничего не помнящего, а заставляющего память выдавать.
Во всяком случае из своих стихов выжал не меньше, чем Твардовский, материальных благ.
Умер в 1930 г., прожил 82 года, как Ворошилов. После революции писал о советской деревне. «Запевка» (1920), а до революции «Песни старого пахаря» (1913).
Умер на четыре года позже Рильке.
Гримасы института Гэллапа[334]
Современный ходок или диверсия в Ленинской библиотеке.
Зашел обедать в 11 часов, чтобы избежать смертельного потока, грозящего над супом, чтоб забежать вперед.
За столом нас двое. <Некто> прорвался вовремя до центра, предлагает разные вопросы.
Американец изучает его, очевидно, всю жизнь.
— Вы писатель? Это — ко мне.
— Нет.
— А как же вы здесь обедаете? Здесь обедают только писатели. А зачем вы здесь?..