Милые, вдаль уходящие строчки.
Ну, а теперь поднимаю я кнут —
Ну-ка, скажите, как вас зовут.
По поводу своих стихов я никогда не получил ни одного письма от ценителей и любителей — настолько это ничтожный малоценный товар.
Тихо! Идет эпоха. Псалом и стих.
Первого августа на моем пляже на тысячу лежаков продано пять билетов. Температура — 23, вода — 20. Облачно, как всегда в Серебряном Бору. Рейсы катера были отменены, конечно, я уехал на прогулочном.
<Комментарии Шаламова к дару Арманда Хаммера картины художника Рауля Дюфи «Триумф Амфитриды»:> Модильяни Хаммер оставил все-таки себе.
ед. хр. 55, оп. 3
Тетради школьные в линеечку. Из тех, которые носил Варлам Тихонович с собой (были сложены пополам). <1973>. Записаны черновые наброски стихов.
Художественное освоение документальной маски.
...Джеймс Биллингтон[362]
Я сначала напишу об Испании, а потом поеду туда посмотреть, правильно ли я написал. Так поступил по рецепту Мериме сегодня гарвардский профессор, выпустив книгу «Икона и топор» 1968 год. Истолкование истории русской культуры.
Тема сборника — раннее средневековое искусство — давно перешагнула в ведомство разведки и только там может быть оценена. Поэтому я ставлю сборнику балл — двойку, пусть Запад ему ставит пятерку. На самом деле сборник заслуживает тройки с минусом.
Идеальный защитник — это говорящий писатель.
Искусство стиха — это не чудо, а самой высокой квалификации мастерство, по сравнению с которым любые научные разгадки, научная проза кажутся безвкусным занятием.
Врач знает, что он произносит ложь, когда говорит о вреде курения — это род врачебной тайны, и современность добавляет к клятве Гиппократа еще одну формулу.
ед. хр. 58, оп. 3
Общая тетрадь, на л. 1 — «1974», записаны стихи: «Слышу каждое утро...», «Печальные концы веселого начала...», «Золотой лом» и др.
Я раньше знал, чем космонавт, про тайны невесомости...
У меня не было прошлого, и не за что платить.
И верю — был я в будущем...
Москва-река, 25 июня. «Мой сын работает в кассе. Он не будет брать с тебя денег».
Все донашивается — зубы, желудок.
И каплю уронила
несказанного слова
В зеленые чернила
Бориса Полевого...
Слышу каждое утро
Речи Бога-Творца...
ед. хр. 59, оп. 3
Клеенчатая общая тетрадь. На титульной странице тетради: Коктебель.
Приехал 14 октября 1974, уехал 8 ноября 1974.
Чуть-чуть мой первый опыт не закончился, как знаменитый рассказ о бесплатной путевке железнодорожной — поездке в Ленинград — выпил четыре кружки воды из бака и поехал назад.
И только мое журналистское упрямство, желание довести до конца этот важный — по моему мнению — психологический, социальный, медицинский эксперимент удержало меня от такого решения.
Поездка в купейном вагоне создает такое желание. Это обычный российский поезд, где за день было на троих (без меня) две бутылки водки и бутылка коньяка, который дохлебывали понемногу <нрзб>.
Все это сопровождалось стуком колес и съеданием разной снеди, взятой на Курском вокзале. Никто ничего из своего дома не взял съестного, кроме случайных булок. Соседи феодосийцы — двое мужчин и дама лет тридцати — возвращались из командировки. Один — очевидно, какой-то спортсмен, а может быть, и не спортсмен — в одежде заграничной и младший — другой, поменьше, потоньше. Он состоит при начальнике и сопровождает шефа, чтобы тому не было скучно — рассказывает анекдоты. Это омерзительное времяпрепровождение — даже если бы я имел слух собаки Шерлока Холмса — мне омерзительно всегда. К счастью, я тугоух. Тугоух к сближению — не только к анекдотам.
Двое вложили свою долю в хлеб, в закуску, в анекдоты. Так продолжалось целый день. А потом уставшие спали все сладким сном. Наутро все трое, когда проснулись, просто <нрзб> мы доехали до Феодосии. Здесь сияло солнце, лето в полном разгаре. И купейных своих знакомых я потерял. Меня мои сегодняшние друзья пытались приглашать, и, чувствуя, что здесь будут споры, я применил бакунинский способ — и все обошлось.
Наиболее сложная для меня перспектива трагического сорта — автобус — не составил и мгновения сомнения и задержки.
Шофер такого автобуса остановил меня за руку на дворе феодосийского вокзала. Такое приглашение на всех и всяческих континентах мира стоит рубль. Рубль оно стоит.
— Да!
— Садитесь!
Я сел последний в красный автобус — ну, конечно, в микроавтобус нормальных размеров — на оставленное мне место <нрзб>. Билет Феодосия — Планерское стоил 14 копеек, поэтому заявление шофера, кондуктора «он после оплатит» прозвучало для меня весьма приятным сигналом — готовить рублевку. Все это заслуживает только одобрения, а инициатива шофера — и уважения, в смысле психологического комфорта.
Словом, тем же утром я — уже в Доме творчества.
— Куда вас подвезти?
— К писательскому дому.
— Здесь нет такого.
— А, — сказал кондуктор, — ему, наверно, надо в Дом творчества.
— Да, да.
— Это здесь. Сразу за мостом.
Возвращаюсь еще раз, в последний раз к моим соседям по купе, — убедился, что драматурги наши модные не улавливают важную фигуру нашего времени, общества, живущую на линии перекрестного огня, как самой модной линии в мире. Словом, что для всех их искушений экспериментами путем дорожного утверждения культуры, а также прочих видов читателей.
— Читал, читал, — отхлебывая третью рюмку.
— Но я говорю, там речь идет...
— Знаю, знаю.
Многие <нрзб> из соседей-курортников читали, мне рассказывали. Стихов они, разумеется, не цитировали, хоть Пушкин был в свое время и для нашего времени классическим предметом такого рода развлечений. Хотя анекдотики домашние обязательно включаются в стихи.
На Курском вокзале громким мегафонным голосом в час моего отъезда орал какой-то деятель вечного «Дня поэзии 74»: «Здесь все поэты мира от Наровчатого до Доризо! До Доризо!» Я хотел сказать, что Бунина не берут.
Строительно-ремонтный бум. Кончился, кончился в Феодосии и Коктебеле.
Я вошел в комнату с ключом точно так, как и на Васильевской[363] — предварительный ремонт делал предыдущий постоялец. Слой краски повсюду, стекло не оттерто, но, пожалуй, все это — металлический абажур — выглядит вполне современно, <нрзб> гобелен светло-зеленый, диван — в тон. В тон и шкаф, хоть не запирается, но вполне надежный, <нрзб>. Огромная веранда с зонтиком, койка, стол и несколько стульев. И, самое главное, собственная уборная, как у Людовика XIV. Уборная явно новая, все сверкает. Вообще, кран течет, но все это пустяки — так же течет и в Чертанове. А то, что свой ключ, меняет ситуацию в лучшую сторону.
Всю жизнь я ищу медленного хода времени, радуюсь медленно проходящему дню... Но время летит в дороге, в поезде особенно быстро. Почему так быстро? Хотя не сразу рассветает. Куда мне спешить? Часы обгоняют.
Рассвет феодосийский медленный и дождливый. Вчера прошел мимо <нрзб> пляжа Коктебеля — в двух шагах от дома отдыха, в кокетливых оборочках волн, навеваемых одна на другую. Из-за дождя он пустует.
Со страхом вспоминаю Сухуми, когда в черте города нельзя подойти к воде из-за трупов кошек и собак, воняющих страшным образом. В Сухуми, чтобы подойти к воде, надо отъехать километров двадцать-сорок, немалый вес в бюджете времени. Но и там нет подходящих мест, и купание теряет свою прелесть. Уж если купание там представляет проблему — надо тратить день на это. Загорается там хорошо, но как-то незаметно и неприятно.
Я понимаю Эренбурга, его любовь к гостиницам. Грязное белье не стимулирует творчества.
21 октября 1974 года.
Волошина Марья Степановна[364] картин не показывает, но разъясняет культурно — Дом творчества — нет договора с Литфондом. И Волошина можно смотреть не в его доме, а в экскурсии в Феодосию.
Город — опрятный, как кошка.
Голубой залив
Санитарный час с 14 до 15. Находиться на пляже запрещено. С пищевыми продуктами вход на пляж запрещен.
На 25 октября продано в книжном магазине пос. Планерное с населением 3000 чел. 5 экз. «Дня поэзии-74».
Глоток живых эмоций...
ед. хр. 72, оп. 3
Общая тетрадь зеленая, клеенчатая. На первом листе: «1978 февраль. Май 1978». Записи стихов: «Я удержался на крутом обрыве...», «Утренние размышления» и др.
Соответствие слова и дела + вкус — абсолютный.
В «Точке кипения»[365] вещи абсолютно лучшие:
1) «Я, как рыба, плыву по ночам...»
2) «Она ко мне приходит в гости...»
Важное — «рассеивающийся свет».
По тому же принципу, односложное слово: (мне, как, все) в последней строке тянет за собой наиболее длинное — «рассеивающийся» (свет). Квалифицированнейший (для труда).
Поэтому не квалифицированный, а квалифицированнейший — на два слога больше.
Я удержался на крутом обрыве,
Я устоял под тысячью ветров.
12 мая 1978 года.
Утренние размышления. Главным качеством Ивинской была лживость, поэтому сей мемуар не может рассчитывать на справедливость.
15 мая 1978 года. Ушки мои полетели к чертям.
Памяти поэта Дмитрия Голубкова[366] при чтении его книги «Светает». Он мог бы быть хрестоматийным...
ед. хр. 74, оп. 3
Школьные тетради в клеточку и линеечку. Датируются по содержанию и почерку 1977–1978 годами. Записи стихов: «Я был бы, наверно, военным...», «Горячий августовский луч...» и др.