После трех минут добросовестно-нелепой игры в молчанку у Николки заискрились глаза смехом. Одновременно вернулось самообладание.
– Братцы! – воззвал он, сурово расправляясь с невольной улыбкой. – Вам надо и-и к фраарам, туда, на юг, за мра и гири…
Новый взрыв шумной скорби повлекло за собой это приглашение. Опять заударяли молоты-руки в гулкие груди. Опять птаръы, матръы и Джанни выступили на сцену.
– Тьфу, черт! – рассердился Николка. – Этак я никогда с ними не сговорюсь… Доктор! Доктор! Где вы там?.. Идите на помощь!..
– Я здесь, мой друг, – немедленно отозвался Скальпель, скромно появляясь из-за ближайшего валуна. – В чем я должен помочь вам?
– Вот надо с ними поговорить…
– На какую тему?
– На ту тему, почему они воют.
– Я с удовольствием исполню вашу просьбу, – согласился медик, – но с условием, что вы откажетесь вмешиваться в их семейные дела…
– ?!
– Да-а, милый друг. Мы так мало знаем о быте плиоценового человека, о его семейных и прочих установлениях, что своим вмешательством можем только вызвать катастрофу.
Николка продолжал недоумевать: что имеет в виду «дальновидный» медик?
– Видите ли, – стал разъяснять тот, – в среде их может быть какой-нибудь конфликт, какое-нибудь противоречие, которое по природе своей должно быть изжито медленно-осторожно…
– Эволюционно… – подсказал Николка, относившийся скептически к эволюциям в общественных явлениях.
– Пускай будет эволюционно, если это слово вам более нравится… А мы с своей культурной скороспелостью, со своим увлечением НОТом, с горячкой людей века аэроплана и электричества, захотим ускорить решение этого противоречия, не учтя – да и сумеем ли мы учесть? – специфические особенности первобытного времени.
– Важно сказано! – одобрил Николка. – Теперь жарьте о своем конфликте. Вам, кажется, можно и не вступать в разговор с дикарями?
– Совершенно верно, мой друг. Я достаточно знаком с положением вещей в нашей орде. Об этом мне подробно поведал раненый Гух. Ваша правда: мне не требуется новых разговоров. Но прежде чем сообщить вам о существующем в орде конфликте, разрешите получить ваше слово, что вы не будете делать глупостей.
– Я глупости делать перестал с 10-летнего возраста, – пробурчал Николка. – 10-ти лет я уже помогал отцу зарабатывать на хлеб…
– Верю, мой друг. Я неправильно выразился. Вы должны дать мне слово, что не станете вмешиваться в семейные неприятности наших первобытников.
Крепко зная, что в первобытном обществе семьи не должно быть, Николка громко и торжественно провозгласил:
– В семейные неприятности не буду вмешиваться!.. – а про себя добавил: «Медик в калошу сел, ха-ха!»
– Вот спасибо, друг, – радостно вздохнул Скальпель, не помышляя ни о каком подвохе. – Теперь я вам расскажу все.
– Сыпьте! – приготовился Николка слушать.
Они ушли в сторону от шумливой ватаги и сели на берегу возле самой воды.
– Должен вам сказать, – начал медик, – что наши 20 красных друзей не представляют собой целой орды, они лишь часть ее, – правда, наиболее существенная. Вся орда, как я говорил раньше, насчитывает в себе около 50 человек, – есть женщины, дети, старики и инвалиды; все они находятся отсюда на расстоянии одного дневного перехода. Женщин и детей, если я правильно понял Гуха, очень незначительный процент. Орда недавно, всего месяц назад, подверглась нападению со стороны звероподобных двуногих, выродков из человеческого рода, наших старых знакомых, разгромивших нашу пещеру и двор. Нападение было совершено в момент отсутствия боеспособных членов орды, занятых в это время охотой. Выродки взяли в плен много женщин и детей, из которых половину тут же съели (да, да, людоедство у них распространено вовсю), половину забрали с собой для этой же цели. Вот тогда-то и Эрти попался к ним, и его ждала та же горькая участь, если бы не мы. Остальные, успевшие скрыться в пещеру, отбились кое-как и остались живыми. Погибло около 30 человек и столько же осталось…
– Гух говорит, что после этого разгрома у них, у охотников, окрепло давнее стремление покинуть эти холодные местности, уйти туда, где стоит вечное лето – «сама», где солнце – «суриа» – горячее и ласковое, где много «арийя», где много «нари» – женщин. Последний вопрос более всего интересовал дикарей, так как их жены в большинстве своем погибли. Но, друг мой, им пришлось считаться с желанием всего коллектива. Старики наотрез отказались идти в столь далекую дорогу: они – дряхлы, слабы, немощны, они не вынесут всех тяжестей ее и они не отпустят от себя женщин и детей. Заметьте, я не становлюсь ни на ту, ни на другую сторону, а стараюсь быть вполне объективным… Я спрашивал Гуха, разве охотники не смогли бы уйти одни – без женщин, стариков и детей? Я задал этот вопрос с намерением узнать крепость семейных уз, существующих в орде. Увы, мой друг, эти узы весьма непрочны… Стоять друг за друга, охотник за охотника они готовы до последней капли крови. Здесь, в охотничьем молодняке, узы дружбы отличаются крепостью необыкновенной, но в орде?.. Мне ответили приблизительно так: мы давно бы ушли одни, но мы не знаем дороги, и, кроме того, на одной мясной пище трудно прожить… Они, видите ли, считают ниже своего достоинства собирать плоды, овощи и коренья. Это специальность «абаля» – слабых… Я подозревал, что и с нами они держатся до тех пор, пока не исчерпан наш запас фруктов и ягод… О непрочности связей между охотниками и остальной ордой говорит и тот факт, что до сих пор наши гости ни разу не выказали беспокойства о своей орде, а ведь прошло уже трое суток, как они с нами, да еще трое суток, как они покинули орду… Увы, в первобытном обществе, если только можно употребить здесь слово «общество», царят грубо материалистические отношения. Не таким я себе представлял первобытный коммунизм…
– Значит, вы заблуждались, – сказал свое слово Николка. – И не знаю я, почему вы говорите о каком-то грубом материализме, когда здесь, судя по вашему рассказу, самый настоящий – чистой воды – жизненный материализм. Почитайте Генриха Эйльдермана «Первобытный коммунизм и первобытная религия», и вы скажете, что иначе никак нельзя представить отношений в первобытном человечестве, как только основанными на взаимных материалистических интересах.
– Эйльдермана я не читал, – сознался Скальпель, – и вряд ли теперь удастся прочитать его, но дело не в этом. Я вам рассказал все без утайки и повторяю еще раз, что вы не должны вмешиваться… Это должно разрешиться само собой, без нашего участия.
– Во что вмешиваться? – переспросил Николка, не желая давать слово на неясное требование.
– Вмешиваться в семейные отношения…
– Ага! В семейные отношения не буду вмешиваться. Даю слово.
10
«Эх, олкки жълон!..». – Плиоценщики выражают желание вернуться к своим старикам. – Заготовка продовольствия. – Охота на лошадей. – Революция в быту плиоцена. – Друзья устраиваются на зиму в пещере. – Социологический спор между фабзавуком и медиком. – Второе пари Скальпеля.
– Ну, ребятки, – на другой день рано утром сказал Николка дикарям, – собираемся на охоту – на мргайю. Будем ловить много-много крупных зверей, много мрга. А потом пойдем – значит, и-и, – к вашим птарам, матрам и джанкам, у кого они есть…
Скальпель нежился в пещере, выжидая, когда пройдет утренняя свежесть; поэтому оратор, не боясь быть разоблаченным, был откровенным:
– Мы захватим с собой птаров, матров и прочий балласт и тогда айда на вашу родину. Понятно? И-и туда – татра, – и он махнул рукой на юг.
Дикари взвыли восхищенные, воем подтверждая, что, хотя оратор выражался крайне темно и причудливо, они все же понимают его. Вслед за дикарями взвыли и собаки, почуявшие в криках своих друзей радость предстоящего разгула по широким степям, по крутым горам, по непролазным дебрям…
– Да, – продолжал Николка, – уйдем за мра и гири… Скальпелю натянем нос и старикам тоже. Стариков ваших я понимаю отлично и сочувствую им: они пекутся о себе, но одновременно – невольно, конечно – и о сохранении коллектива. Не будь стариков, вы давно бы разбежались в разные стороны. Скальпеля я тоже понимаю, но не сочувствую: он принципиальный противник всяких революций и, в особенности, революций общественных. Я ему дал слово, что в ваши семейные отношения вмешиваться не буду, и я сдержу это слово, потому что у вас семьи нет, а есть орда, но я все-таки вмешаюсь в ваши возрастные отношения, в отношения между стариками и молодежью… Со стариками, без сомнения, нам придется немного повоевать, а если они откажутся идти, мы их просто свяжем и погрузим на Дудушку…
– Мы должны заготовить много мяса – «мса», много плодов – «пъла» – и всякой другой растительной пищи. Мы должны дождаться, когда выпадет белый снег – «пандъра сии», когда вода – «уда» – сделает «крак»[19]; тогда мы перейдем Волгу, вот эту «ръкха», и дунем на юг, где жарит солнце, где народищу – уйма и где весело жить, эх, елки зеленые!..
– Эх, олкки жълон!.. – подхватил проказливый Ург, давно смотревший непосредственно в рот чудаку Къколе.
– Эх, олкки жълон!.. – покатилось по всем охотникам, и это восклицание с тех пор стало ими применяться универсально: наступит ли кто ногой на колючку, промахнется ли из лука в зверя, попадет ли – все равно «олкки жълон!»
В полдень, вернувшись с богатой охоты (тур, медведь и два оленя), Николка объявил Скальпелю о желании краснокожих вернуться в орду.
– Это вы их подбили… – подозрительно заметил медик.
– Каюсь, – сказал Николка, – мне очень хочется побывать у них в гостях.
– Но… – предостерег Скальпель. – Слово?..
– Мое слово крепко, – усмехнулся Николка и, чтобы его потом не укоряли в вероломстве, повторил торжественно: – В семейные отношения – ни-ни…
– Ну, то-то же, – успокоился медик. – А желание ваше приветствую.
– Но мы думаем сначала запастись продовольствием, – сказал Николка.
– Это вы думаете, – поправил его медик. И он был, конечно, прав, так как дикари жили изо дня в день и о возможностях делать запасы даже не подозревали.