Местность гористее, пахотных полей меньше, и урожай значительно беднее здесь. Нет той заботы о полях, нет больше мирных, оживленных картин сельского хозяйства: групп, работающих в поле, работающих около фанз молотильщиков кукурузы, гоалина; групп, возящихся у компостных куч.
Здесь хозяйство стало как бы второстепенным уже делом, и в фанзах и около народу мало, — больше старики; многие фанзы стоят пустые. Ушли ли их обитатели, привлеченные заработками в Порт-Артуре, совсем ли ушли, испугавшись иноземного нашествия?
В двадцати четырех верстах от Бидзево наш казачий пикет из шести казаков.
Пикет расположен в одной из фанз деревни. У ворот стоит часовой казак: желтые лампасы, желтый кант на фуражке — забайкальские казаки.
Поели и дальше поехали.
Военный доктор едет с конвоем — четырнадцать казаков.
Н. Е. кричит мне:
— Вот как люди ездят!
Смотрят на нас доктор, казаки, стараясь угадать, кого мы с Н. Е., сидящие на облучках, очевидно, прислуга, везем там, внутри. У меня оттуда выглядывает П. Н., у Н. Е. еще важнее смотрит кореец в своем национальном костюме, который, впрочем, наполовину умудрился растерять, так как постоянно или пьян, или спит.
— Кого везете? — сонно спрашивает последний казак Н. Е.
— Японского и корейского министров, — так же апатично отвечает ему Н. E. и в свою очередь спрашивает: — Хунхузы есть?
Казак нехотя бросает что-то, чего за дальностью расстояния разобрать мы уже не можем.
Вечереет. Совсем уже мало пашни, горы толпятся, и скоро придется переваливать через них. Уже впотьмах подъезжаем к следующему селу, где стоит казацкий пикет.
27 октября
Чем ближе к Порт-Артуру, тем больше заметно присутствие русских.
На узком перешейке, между двумя морями, где видны оба берега, посреди перешейка возвышается целая земляная крепость.
Тут же лагерь русский. Идут какие-то маневры; группа офицеров на берегу.
От китайского города Вичжоу, пока совершенно еще самостоятельного, идет большая дорога в горы, за которыми скрывается Порт-Артур. Китайский город уцелел среди наших владений, потому что он принадлежит каким-то родственникам богдыхана. Прежде вся окружность платила подати этим родственникам. Теперь подати платит население нам, но и родственники богдыхана не зевают и вымогают вторую подать в свою пользу пыткой.
По дороге оживленное движение: идут, едут в арбах, на ослах. Прекрасный тип верховых ослов, высоких, на тонких ногах, с тонкой, нежной, как шелк, светлой шерстью. Очевидно, они дороги, потому что сидят на них китайцы богато одетые, в богатых китайских седлах, с дорогими попонами, расшитыми на них шелками и золотом драконами, зверьем и изречениями.
С тем же любопытством, с каким я смотрю кругом, смотрят и китайцы и русские.
Очевидно, для всех в новинку все, что теперь происходит.
Чтоб быть правдивым, не могу не заметить, что по дороге попадались иногда русские, которые при встрече, например, их экипажей с китайцами, без церемонии ругались, кричали и требовали, чтобы китайцы сворачивали немедля, хотя бы от этого китаец рисковал с своей неуклюжей запряжкой свалиться под откос.
Быстрота и беспрекословность, с которой китайцы торопились исполнять эти требования, казалось, удовлетворяли кричавших, но не думаю, чтобы они удовлетворяли китайцев. На меня по крайней мере все это производило тяжелое впечатление чего-то старого-старого, давно забытого.
Какому-то солдатику, который кричал в толпе китайцев, я говорю:
— Зачем вы кричите?
— Помилуйте, ваше благородие, — я один здесь назначен: не буду кричать на них, как справлюсь?
И еще энергичнее он продолжал свою ругань и крики.
Собственно, такой же ответ вы услышите и от более интеллигентных.
— Нас здесь очень мало — авторитет необходим… Посмотрите на англичан: они бьют, да не так, как мы… И если этого не делать здесь, в Азии, где нас, собственно европейцев, горсть, то все погибнет…
Ссылка на англичан постоянная и столь же неверная.
В Порт-Артур мы приехали поздно вечером.
Долго возили нас по каким-то тесным, грязным, темным китайским улицам, пока мы не нашли в одной из двух гостиниц грязного, маленького, темного номерка.
И то помог какой-то военный, так как содержатель гостиницы, господин Афу, китаец, отказал нам.
— Глупости, Афу, дай номер, — приказал военный.
— Ей-богу, нет.
— Прогони буфетчика в город.
— Так разве.
И вот вместо буфетчика поселились мы.
28–31 октября
За три дня, что я пробыл в Порт-Артуре, я увидел, правда, все, но разобраться во всем этом трудно.
Чувствуется, что это все только самое первичное начало того, чему конец не нам увидеть.
Общее впечатление такое: люди пришли, дальше что?
— Здесь, с этим только полуостровом, узким, как нога, только и поставить одну ногу, а другую куда? На одной долго не простоишь… Только здесь ничего серьезного не получишь.
Что надо для серьезного?
И вам говорят военные люди:
— Надо изгнать японцев из Кореи, чтобы поставить и другую ногу, чтобы иметь такой по крайней мере порт, как Шестаков.
У каждого своя специальность, и что другое говорить военным?
В общем, впечатление недавно завоеванного края — обстановка, напоминающая немного Болгарию после войны, во время оккупации.
Но там было проще. Очевидно, здесь наша задача не столько победить, сколько внести культуру. Какую культуру? Чувствуется два противоположных направления. Одно за то, чтобы признавать за побежденными без войны китайцами полную равноправность, их право жить, как они хотят жить; за это направление моряки с Шестаковым во главе и инженеры путейские во главе с очень умным, талантливым и очень дельным инженером Кербедзом.
Другое направление за то, что мы, русские, пришли сюда жить, и будем жить, и заставим все и вся сообразоваться с нами, и ни с кем сообразоваться не будем.
В этом направлении многое уже сделано и, вероятно, все остальное сделается: энергично вводится русское денежное обращение, уже принят в торговлю русский вес.
И то и другое значительно удорожило жизнь, Дороговизна жизни растет очень.
Говор местных людей удалось послушать в первый же вечер нашего прибытия в Порт-Артур за ужином в общем зале.
За соседним столом ужинала группа военных самого пестрого состава: артиллеристы, военные инженеры, просто военные.
Какой-то адъютант, человек лет сорока, с мрачными энергичными глазами, с торчащими ежом густыми седеющими волосами, морщил свой маленький лоб и, жестко вычеканивая слова, долбил:
— А я китайца бью, бил и буду бить, потому что иначе это будет не дело, а черт знает что.
— А если не велят? — бросил маленький блондин-артиллерист — и раздраженно закрыл, свои большие бледные глаза.
— А не велят, так сами и пожалуйте делать.
— Вас просят.
— А меня просят, — я иначе не умею.
— Глядя на вас, и солдаты бить станут, — небрежно говорит ему красивый, выхоленный военный инженер.
— И бьют.
— Не приказано, — отвечает не спеша инженер, — и зачем? Зачем я стану подвергать себя ответственности: не приказано. Я человек закона: не приказано… Пусть работа вместо четырех тысяч стоит сорок тысяч: не приказано. И ни я, ни мои солдаты пальцем не трогают. Лежишь — лежи… не приказано…
А на другой день инженер путейский доказывает мне, что китаец работает не хуже русского, но только не поденно, а сдельно.
— Китаец и без того работает за грош: сорок копеек куб обыкновенной земли — цена неслыханной дешевизны. Но сдельно не хотят им сдавать работы, а гоняют на поденную, — платят, правда, пятнадцать-десять копеек в день, но куб вгоняют в десятки рублей… И факт, что на всё цены растут здесь неимоверно и будет то же, что и во Владивостоке.
По утрам мы пьем кофе в одной булочной, где подают не консервы, а настоящее молоко. Там же пьет свое кофе какой-то иностранец, типичный и характерный.
— В английских колониях цены не растут, — англичане приходят, чтобы взять, а не дать. У русских же наоборот, цена сразу поднимается до того, что никакого дела, нельзя делать… Русские дают, но не могут, не умеют брать.
— Правда, что англичане дерутся?
— Это глупые сказки… Я хорошо знаю англичан: это единственная нация, которая умеет вести дело колоний. Нигде нет таких удобств, той дешевизны, нигде вас не ставят так лицом к делу и нигде не дают столько прав. Англичанин каждому, дает свободу и только помогает делать дело, а все остальные, кроме Бельгии еще, нации провалились в колониях, не исключая и Франции… Здесь, в колониях, Франция спела свою песенку, как все латинские народы: сами французы это отлично сознают… При нашей жизни мы еще увидим, как из рук французов уйдут все их колонии, — вот так же, как из рук испанцев… Будущность за англичанами, со временем, за немцами…
Симпатичный уголок Порт-Артур?
Пока нет. Может быть, это суровый закон необходимости, но на мирного гражданина тяжело действует хотя бы такая уличная сценка.
Улица полна военными и их дамами, а посреди улицы с самой благодушной физиономией пехотный солдатик, с бляхой городового, ведет, держа по косе в каждой руке, двух китайцев.
На лицах китайцев стыд и растерянность, встречные китайцы с опущенными глазами угрюмо сторонятся.
Ведь в России гоголевских времен городничий, правда, тряс за бороды, да и то глаз на глаз, а так, чтоб за бороды водить по улицам — не приходилось что-то видеть. А коса у китайца, пожалуй, еще священнее, чем борода у русского.
Что сказать о самом городе?
Маленький китайский городок, ютящийся у бухты, спешно перестраивающийся для новых нужд.
Местность кругом голая, без растительности, открытая холодным ветрам.
Эти ветра уже начались, и мелкая пыль осыпает и бьет в лицо. Неуютно на улице, неуютно в этих китайских, хотя и приспособленных уже к иной жизни, фанзах.
Общий говор и интерес минуты: продолжатся ли увеличенные оклады после Нового года, или надо будет бежать назад в Россию?