рытую шинелью. 6.V. Партиям не нужна никакая правда, им нужно, чтобы показать правоту партии: потому так и много лжи.
8 мая. Была О. М. Персиц (деньги), Клюев с режиссер[ом?] и Ник[олай] [2 нрзб.].
9 мая. Вешний Никола отдарил нас. Были Шишков и Коноплянцев.
Под Николу по всей России прошел ураган снежный. 12.V. Вчера был 3. И. Грж[ебин] (купил автомобиль) и д[октор] Срезнев[ский]. Последние дни из-за собраний рел[игиозно]-фил[ософских] очень повышенное [?] состояние.
16 вт[орник], 17 ср[еда] Левин, 18 чет[верг], 19 пят[ница] Ланг, 20 (суб[бота]) захворала С. П. Холецистит. Все эти дни в тревоге и заботах. А что бывает на святой Руси — смутно на душе за нее и больно.
23.V. Взяли билеты на 30 — 105 р. 30 к. Встала С. П. 21-го прих[одил] Ив. Сер. Соколов[-Микитов]. 25.V. Заем свободы. Бедно очень. А призывы как-то бездушны. Народ говорит ишь, нарядились! Положим, Савинков сказал: какой же тут народ, тут фабричные. А Розанов говорит: Россия в руках псевдонимов и солдаты и народ темный. Само правительство под арестом. 27.V. Были у В. В. Розанова. [1 нрзб.].
29.V. Погасло электричество в канун отъезда.
30.V. Сегодня в 5.40 едем.
— Слава Богу.
— Давно пора. Крестятся и целуются.
— Благодарю тебя, создатель, что ты не дал погибнуть моей родине! — стар[ый] ген[ерал].
Городовой переоделся в бабье платье, забыл, что с усами. Рвачев.
Бабы: штурмана поймали!
Да здравств[ует] рус[ская] революция и зацветет наше будущ[ее] республиканское] правительство] аки сирень в мае!
Забастов[щик] [?] не в платьи ходит, а в [1 нрзб.] попасть нельзя (ребенок).
Солдат: подождите бабы мас[ло] будет дешевле. Ба[ба]: бабье ждать не могут.
Есть только тов[а]ришши и кулаки; а ни господ ни мужиков. К слову десять слов приложат бабы. На лыко мыкают лен коноплю отращенный гребень. С селедки во рту одеревенеет. Накладет трупы кучею. Куда-то в Думу пихают гордо. А как же немцы придут? Господь не допустит. Там хлопает, тут хлопает — над головой летит. Я недостоин жить на свете. Я убил человека. Я перепил и буду пить — просит в тюрьму опять посадить.
«Погреб провалился» — к покойни[ку] (сон). [9 нрзб.]
Баба: Эх, как хорошо и наш брат на муфтабили катается!
28.III.
Из Москвы пришли (пешком) два полка (600 в[ерст] сделали в одну ночь.)
1.III.
Вокруг солнца круги были, мужчина говорит никогда не бывало такого
1.III.
Бабы, кричащие ура всякому и по всякому понимаемому
2. III.
надо становиться на работу
не слушайте офицеров } ура!
Идет барыня, а мальчишка кричит: растрёпа.
3.III.
Стрелять бы в них холостыми.
Надпись на трактире в Новом переулке Мариинск[ого] дворца:
«В виду свободы объявляю: мой трактир свободен для всех солдатов. Солдаты, приходите, кушайте, пейте бесплатно, а также желающие из публики. Да здравствует свобода!»
В Москве над головой Пушки[на] красный флаг
4.III.
у нас ухитрились в задницу коня на Знам[енской] площ[ади] (в памят[ник] Александру III) вставить красный флаг.
Зацвела наша Россеюшка! замечание о разукрашивании] крас[ными] флаг[ами].
Хоть подзатыльника бы дали! — замечание старухи, когда отпусти[ли] городов[ых]. Когда выносили кресло из Синода, было такое чувство, как при выносе покойника
5.III.
В государ[ственной] думе под разорванным портретом Государя сидели солдаты и котелок варился. Арестованные городовые помещ[енные] в Земщине собрали между собой по подписке 215 р. на нужды революции. Полицейские, обстреливающ[ие] Исаакиевскую площадь, получали по 100 р. суточных.
1917 г. с. Берестовец
1 июня. Судя по проектам и письменным распоряжениям можно было ждать лучшего. Правда во отделение] наше никто не вошел, но ехать под постоянной угрозой — с дубастаньем в окна с криками, думалось иногда, лучше, пожалуй и без таких удобств, а попросту, как бывало в III классе. На крыше солдаты, как клюватые птицы — топ, дробь, крик и мат. Когда мы возвращались из Берлина, я боялся загадывать, я только думал на сейчас, так и прошлые ночи. Но тогда мы возвращались из Германии арестованные, а теперь — на родине среди свободного народа. Полем было ехать хорошо, несмотря на ветер — птицы по-прежнему поют и земля зеленеет. Поле чистое, как было, словно ничего и не произошло. На селе проезжали мимо собрания, агитатор разъяснял, что надо говорить не буржуа, а буржуаз.
Рассказывают, поп, перепуганный переворотом — первого будут громить попа — собрал народ и все, что досужие люди насочинили — и правду и неправду — сдабривал еще и собственными бурсацкими анекдотами, под конец речи своей сообщил и о Кшесинской, о ее дворце. Сказать балерина, — не понятно. Сказал: «певичка». А певицр превратилась у слушателей в теличку, для к[оторой] дворе,; построен. И пошла эта «теличка» по селу гулять.
Заявление от учителей и учительниц: кто не вступит в союз, того исключать из учителей.
На селе выступил солдат из П[етер]бурга — тут все из Петербурга — (это было в самом начале переворота) — слово закончил он словом историческим «долой царя, да здравствует самодержавие ! » Замечание мудрого человека: «равноправие женщинам дано, пока бунт не кончится».
Про реквизиции хлеба некоторые заявляли: «дайте нам царя, дадим и хлеба». (Да, по пути мне показалось, что поля пустоваты).
2 июня. Видел во сне Пришвина, очень расстроенного чем-то, будто у нас он, на острове.
«Харьков, 29 мая 1917. В селе Гребенникове, Сумского уезда крестьянин Гриценко во время молебна разбил икону Николая Чудотворца. Крестьяне постановили удалить на поселение Гриценко и доставили его в тюрьму. Сумский уездный комитет, по настоянию благочинного и других священников, вынес постановление, что Гриценко должен умереть голодной смертью. Постановление приведено в исполнение. Ему не дали пищи, и Гриценко умер в страшных мучениях».
Сижу и слушаю пение и как-то не верится: все врозь. И должно быть, не замечают.
3 июня. Видел во сне, будто где-то около нашего дома пожар. И я подумал: стоило мне только выйти, как беда случилась. Этим сон заканчивался, что я бегу из каких-то рядов где лавки все заперты. А до этого видел Виктора голого, почему-то его подвязывали к какой-то трапеции и он кружился, как мельница. А еще раньше, будто у нас в доме сидим обедаем. Прислуга объясняет, почему запоздала с обедом. С. П. очень рассердилась, она сразу запихала себе в рот целого цыпленка и рукой помогает, вот — давится.
Бараны прошли — пыль, как дым
По́ у́-ли-це ма́-ста́-вой
1-я фигура кадрили. Вспоминаю, поет один голос тонкий и от этого голоса тоска собачья.
4 июня. Видел две церкви московские рядом стоят — одна Троица с огромным иконостасом. Сергей мне сказал: называется улей. А другая Духовская. В церковь зашел я вместе с Чехониным, вид которого совсем, как у Реми. Потом попал в какую-то длинную прихожую. Зачем-то надо мне видеть Копельмана. Слышу разговор литераторов хвастливый и самоуверенный. И очутился я тогда в саду в Сыромятниках, хожу по «той стороне» около яблони чудесной. Все шло ладно и сегодня оборвалось из-за какой-то перламутровой пластинки, которая переложена в карточную коробочку.
Мне показалось вчера, что Н[аташа] при посторонних стесняется за меня. Я отвечая на вопрос, ко мне обращенный «как я поживаю», не сразу ответил, заинтересованный выражением лица Н[аташи] и почувствовал, что ей неловко за меня.
5.VI. Жду с нетерпением возвращения из Борзны. Боюсь, что там расстроится что-нибудь и начнется какая-нибудь история и конец моим занятиям.
6.VI. Видел во сне так много людей. Видел Виктора, он будто сидит на камушке в солдатской шинели, а эполеты у него: два перекрещивающихся шнурка, на конце которых, свисая с плеч, маленькие орлы черные, под которыми красивые лоскутики, а шапка германская без козырька. Нос необыкновенно заостренный, как у Гоголя, а смеется, как Свирид (очень глупо). Я узнаю как-то, что он не в 9 армии, а в 8-ой, и там и тут был офицером.
— Что же ты теперь делаешь?
— Солдат кормлю, — и улыбается, как Свирид.
А я думаю: ишь, ведь, как, поваром сделался!
Мы сходим в зал к П. Е. Щеголев[у], с нами и Виктор. И вижу В. А. Жданова: он такой же, только поседел, но совсем такой же. С ним здоровается Виктор, хотя он его никогда и не видел, целует. И я поцеловался (и когда целовал, подумал: надо при встрече после долгих лет целоваться подольше). В. А. и смотрит на меня удивленно и головой качает:
— Как вы изменились! Как напоминаете мне одного моего приват-доцента, и тут, знаете, в щеках у вас.
Я вижу в столовой стоит Люб[овь] Ник[олаевна] Чернова [?].
— А это кто? — спрашивает В. А.
— А это, — я говорю, — сестра вашей жены.
И думаю, что же это он не признает ее. Неужели он спутал Л. Н. и С. П.
— Ах, как напоминаете мне моего приват-доцента, — все качает головой В. А.
Мы в какой-то длинной комнате, у нас такой нет, и я знаю, что это не наша квартира. Входит В. В. Розанов.
— Покажи мне, пожалуйста, из 10-ой армии человека.
— Да кого я вам покажу В. В.?
— Ну, скорей, скорей. Дело такое важное, я здесь и напишу. А я думаю, кого же ему показать: Виктора: ничего он от него не добьется! Ив[ан] Сергеевич] — слова не выжмешь.
А Розанов очень волнуется. И я понимаю, что что-то очень важное происходит, и свидетельство военного для него необходимо.
Мы занимаем огромную квартиру и живем не одни: у нас есть верх, куда ведет лестница из коридора, а внизу кухня. Квартира наша напоминает церковь. Я говорю нашему швейцару Димитрию:
— Зачем зря горит электричество. А он мне тихонько:
— Дм[итрий] Пет[рович] Сем[енов]-Тянь-Шаньский мне сказал, чтоб я жег побольше, а то Ив. Алек. Семенов и так ничего не платит.