Он постоянно был начеку… Что делать? Лезть на рожон я не хотел. Убить чародея, посредника между духами и людьми, не имея на то сочувствия общины, значило отдать себя на растерзание общины. Я ждал. Ждал, проклиная время, которое не стояло на месте. И вот явился ты. С первых же дней, почуяв в тебе соперника и обличителя, Инта-тир-кака задался целью уничтожить тебя. Он промахнулся, как тебе известно, и ранил Дой-ну. Копье, хоть оно и было новым, с моею помощью община признала за копье балии. Как ученик великого Ленина, ты имел перед Инта-тир-какой большое преимущество. Общественное мнение стало за тебя, отшатнувшись от балии. Я этим воспользовался. Остальное тебе известно…
Заняв пост чародея, я поспешил ликвидировать духов с территории общины и подорвать доверие дикарей к чародейным действам, каким является интихиум. То – мои первые кирпичики… Понимаешь теперь, почему я должен благодарить тебя несказанно? Почему с твоим прибытием я связываю начало новой эры?
Часть четвертая. Гигант Бамбар-биу в действие
На пятые сутки Петька выбился из сил…
Бамбар-биу гнал, словно хотел поставить мировой рекорд. Ночи они шли напролет – от последнего солнечного луча, гаснувшего в янтарной или в рубиновой вспышке, до первого, дарившего ясными улыбками красную пустыню, за ночь стосковавшуюся по зною. Днем они отдыхали. Во время похода передышки допускались редко, и то самые короткие: всего несколько минут. Но не эти условия изнурили пионера. В ходьбе он не так давно слыл за неутомимого: минувшим летом (европейским летом, а не австралийским), во время стоянки пионерского лагеря в селе Басове, пионеры ежедневно совершали прогулки по 15, 20, а то и по 30 километров, к тому же, идя в поход налегке, возвращались солидно нагруженные минералами, ботаническим и другими материалами. Тренировка у всех была великолепной, и Петька, как вожатый звена «Изучай свою страну», как главный зачинщик всяких экскурсий, естественно, лицом в грязь перед товарищами не падал. Никогда не падал, всегда был в числе первых. Здесь же, в Австралии, его подвел дневной отдых.
Помилуйте, при этакой жарище, когда в песке можно печь яйца, когда над головой единственным заслоном от безжалостного солнца служит крона эвкалиптов, редкая, как самое редкое сито, когда от зноя превращаешься в мумию и высовываешь язык, точно загнанная собака, и потеешь скудным липким потом… помилуйте, до сна ли тут…
Бамбар-биу, нечувствительный «к таким нежностям» (его выраженьице!), добросовестно отмахав положенную им самим длиннейшую ленту километров, падал носом в песок или носом в небо и в ту же секунду начинал храпеть как повешенный. Петька мрачно смотрел ему в затылок или в ноздри, испытывая мучительное желание спать, но спать не мог, а если забывался в тяжелой дремоте, то пробуждался разбитым по всем направлениям. И после такого-то отдыха предстояло маршировать целую ночь…
На пятые сутки пионер выбился из сил и сказал неуязвимому гиганту, что отныне он, неуязвимый гигант, может считать себя свободным и может идти куда ему угодно и с какой угодно скоростью, Петька же, пожалуй, отставит эту ночь, чтобы выспаться, а потом, очевидно, или догонит его, или как-нибудь обойдется…
Не выражая удивления, гигант раздумчиво посмотрел на звездное небо, себе на ноги, Петьке на ноги, затем присел, подставив пионеру плечи, и кротко молвил: «Ползи». Не заставляя себя просить вторично, тот так и сделал, т. е. оседлал могучие плечи и с их высоты стал любоваться лунными окрестностями, пока не заснул.
– Пионер, спишь? – осторожно спросил Бамбар-биу, когда Петька просматривал конец седьмого сна, соответствующего исходу седьмого часа, проведенного им на спине.
– И не думаю, – отвечал Петька, мигом пробуждаясь.
– Тогда посмотри вперед и слезай, – прошептал Бамбар-биу.
Они стояли на краю глубокой долины под прикрытием «травяного дерева», странного, коренастого дерева с косматой башкой из длинных и тонких дугообразных листьев. Светила луна. В долине, ограниченной с противоположной стороны рощей эвкалиптов, клубился лунный свет в прозрачном тумане; сквозь туман проглядывало никелированной поверхностью большое озеро. К берегу озера, в тесном строю кустарников, притулились два деревянных домика из некрашеного теса и плетеный загон, в котором находилось голов десять коней. По зеленому ковру, широко раскинувшемся вокруг озера, бродили неисчислимые стада овец, казавшиеся издали волнами застывшей лавы.
– Почему надо говорить шепотом? – полным голосом спросил Петька, вдоволь наглядевшись и неохотно расставаясь с комфортабельными плечами.
Вместо Бамбар-биу ему ответило громким ворчанием четвероногое существо из долины – собака, скрывавшаяся шагах в тридцати от друзей в тени второго травяного дерева. И тотчас заговорили еще две собаки. Сумрак под деревом ожил и родил трех насторожившихся овчарок и одного голого человека с карабином в руках.
– Слепая мокрица, – выругался вполголоса Бамбар-биу, – поставь револьвер на синее и – чтоб все четверо скрючились. Не промахнись, иначе попадем в кашу.
Сторож с овчарками двигался к прикрытию друзей. Все три овчарки были на привязи. Почуяв незнакомцев, они рвались вперед, хрипя в ошейниках.
Не возражая более и проглотив «мокрицу», пионер пометался хорошенько и спустил курок. Человек и овчарки упали на землю с парализованными мышцами.
– Все равно нам бы этого не избежать, – молвил Бамбар-биу, трогаясь в прерванный путь.
– Не избежать, так нечего было лаяться, – проворчал Петька, не особенно добрый спросонок и слегка задававшийся метким выстрелом.
– Заткнись, пионерище, – посоветовал Бамбар-биу, – мы в новоприобретенных владениях мистера Брумлея, эти стада – его стада, эти кони – его кони…
– Куда ж тогда мы идем?
– Держи револьвер наготове. Для сокращения расстояния мы пройдем через брумлеевские владения.
Где по кустарникам, где по открытым местам, ползком или перебегая от дерева к дереву, они прошли мимо парализованной группы и обогнули лавовые волны справа, не встретив более ни людей, ни собак. На линии домиков, видных сквозь широкую просеку, Бамбар-биу остановился, задержал пионера и, вытянув шею, уставился на нечто черное и лакированное, наполовину невидимое из-за густой тени, падавшей на него от построек.
– Клянусь Арлаком, – авто!..
Тело гиганта сотряслось в порыве немого смеха; исказившееся лицо его стало походить на маску потешного китайского божка.
В паузах смехотворной пантомимы Бамбар-биу заметался между скоропалительными решениями:
– Стой здесь. Подожди меня. Нет, идем вместе. Впрочем, оставайся, но дай револьвер. Дай мне револьвер…
«Игрушкой, которую я тебе дал, смотри, не балуйся. И не одалживай ее никому, особливо человеку неуравновешенному». Призрак техника Лялюшкина колыхнулся в Петькином воображении и растаял, предостерегающе поматывая ржавым от постоянной возни с железом пальцем.
Петька невольно осел назад перед буйным напором неуравновешенного гиганта:
– Шалишь. Идем вместе…
– Но помни, пионер, помни: надо ползти неслышней мыши, надо, если собаки нас откроют, так, чтобы только на самом близком расстоянии…
– Человеков не смей убивать, – строго предупредил Петька.
Но ветрогон уже извивался в траве, подобно громадному желтокожему ящеру, и последних слов пионера не слышал.
– Убивать никого не смей, – настойчиво повторил Петька, догнав его в три обезьяньих прыжка.
– Даже Яшку Брумлея?..
– Все равно… в плен возьмем… устроим суд…
– Хха, ладно…
Собак они не потревожили: около домиков собак не было. Только чуткие лошади, справа, в загоне, реагировали на подозрительный шорох двухминутной стачкой, прекратив на это время хрусткую жвачку.
Держась рядом, приятели проползли между спящим домиком и притаившейся в тени его лакированной машиной. Как раз против машины находилась дверь из домика. Приложив губы к уху пионера, Бамбар-биу прошептал:
– Люди здесь, слышишь их дыхание?
Петька ничего не слыхал, но, доверившись собачьему слуху своего друга, качнул утвердительно головой.
– Надо осмотреть вторую постройку, – продолжал Бамбар-биу, – сиди здесь и сторожи… я сейчас…
Одним скачком он пересек лунную полосу, отделявшую их от второго домика, и к стене из тонких тесин приложил ухо.
– Там хозяйничают мыши, – сообщил он, вернувшись, – там склад провианта… – Он кривился в пароксизмах беззвучного смеха и каждый раз, проползая мимо машины, похлопывал ее по туго надутым шинам.
В дверь они не пошли, – к двери Бамбар-биу подкатил огромный камень, каких было много в долине, и забаррикадировал им выход из домика. Делал он все проворно, возбужденно и вместе с тем без малейшего шума.
Они подползли к окну, выходившему на озеро. Тут царствовала луна, обливая фасад домика медвяно-желтым светом и врываясь через открытое окно внутрь.
Заглянули в окно и Бамбар-биу и Петька одновременно. На полу, на соломе, рядышком покоились две голые темнокожие фигуры, за ними – у стены на койке – лежал белый человек в одном нижнем белье.
– Ну, пионер, одним выстрелом троих…
Петька поднялся во весь рост и прицелился. В этот момент от озера, от стожка свежескошенной осоки грянул выстрел. Пуля прошла в миллиметре от правого бока пионера, обожгла ему кожу, сделала дырку в тесине и застряла в теле белокожего на койке. Белокожий икнул и вытянулся. За озером раздался глухой лай собак. От неожиданности Петька выронил револьвер. Бамбар-биу подобрал его цепким кошачьим движением, затрещал барабаном, и прежде чем Петька успел помешать ему, стожок осоки вспыхнул как порох. Освещенный луной и пылающим факелом, из-за стожка, бросив карабин на берегу, с громкими криками шлепнулся в озеро темнокожий человек и отчаянными саженками поплыл на середину. Бамбар-биу собирался послать вторую молнию, когда загрохотала дверь домика.
В это время Петька, подняв камень, со злобой треснул им гиганта по вооруженной руке.