Потом местность резко изменилась. Роскошная зелень, окаймлявшая реку, широкой полосой уходила вдаль. То была «жизнь дающая» река Аму-Дарья, одна из главных рек Туркестанской республики. Вскоре Аму-Дарья, истончившись, ушла вправо, в горы. Начался Афганистан.
Со всех сторон полезли горы. Слева – Памирский массив уходил седыми вершинами в облака. Прошло полчаса, и перед аппаратом вздыбился горный кряж, теряющийся в облачной выси. Он загораживал путь. Петька выключил мотор и отдался течению. Тут его обеспокоило несоответствие во времени между карманными часами и небесными. Первые показывали семь вечера, вторые – все 10: солнце касалось горизонта. Зная безупречную точность своих часов, Петька сообразил, что, забрав далеко на восток, он достиг местности, где солнце раньше всходит, а следовательно, и раньше садится. Помирившись с этим, он стал следить за течением. Почти подойдя вплотную к отвесным скалам, течение бросило аппарат вверх и понесло его по кривой линии через снега и ледяные громады, все выше и выше в студеные просторы, где мерзли руки и не хватало воздуха для легких. Солнце, скрывшееся за горами, вновь брызнуло светом. Отраженный от снега и льдов свет был ярким до боли в глазах.
Запахнув пальтишко и накрывшись брезентом, Петька углубился в карту. Несомненно, он переваливал через хребет Гиндукуша. Из густо-коричневого цвета его на карте явствовало, что здесь высота колебалась между 4 и 6 тысячами метров. Чтобы ускорить безрадостный перелет, Петька снова включил мотор. Аппарат понесся стрелой. Спирало дыхание, раскаленными иголками кололо лицо и руки, темнело в глазах…
Минут через двадцать превращенный в сосульку летчик облегченно вздохнул: перевал кончился, воздушное течение швырнуло аппарат вниз, стужа осталась позади, и легкие задышали свободно. Вместе со стужей исчезло, однако, и солнце. Вокруг нависла тьма. Но Петька знал, что скоро покажется луна, так как он видел ее, когда был выше.
Когда луна показалась наконец, зацепившись красной рожей за изломы гор, Петька ориентировался, справляясь с картой. Слева, на расстоянии около 150 километров от него, возвышался Гималайский хребет, справа внизу тянулась низменность, впереди по ходу воздушного течения препятствий не было. Петька завернулся в брезент и сладко заснул. Во сне он воевал с бабушкой, которая забыла накормить лягушку и испортила пищеварение кролику, окормив его мухами.
Ночью юный летчик сильно замерз. Лишь с восходом солнца, когда потеплело в воздухе и под брезентом стало более чем тепло, удалось ему заснуть по-настоящему: без бабушек, без кроликов и лягушек, без сновидений.
Проснулся он сразу от трех причин: перестал тарахтеть мотор – раз, загрохотало что-то более мощное – два, и адский пронизывающий холод охватил все его тело – три. Трясясь, как в лихорадке, он открыл глаза. Молочный туман, отдающий свинцовой синью, окружал его, зигзаги молнии плясали со всех сторон, электрические разряды чуть-чуть не рвали барабанные перепонки. При блеске молнии видно было, как клубились, сталкивались, бесились свинцовые глыбы туч, словно крутил кто в гигантском месиве гигантской ложкой, но ложки видно не было.
– Гроза! – смекнул Петька. – Куда меня нелегкая занесла, соню?
Он с силой нажал второй рычаг, машина поддала вверх, чуть не расплющив его собой. Какофония звуков, сырость и сумрак исчезли внезапно. Потоки солнца залили воздух. Внизу рокотала гроза, клокочущей пеленой застилая землю.
– Рокочи себе, а мне не страшно… – засмеялся Петька.
Он развязал на себе ремни и осмотрел мотор. Тот перестал работать, потому что разрядились аккумуляторы. Беда была поправимой: техник поставил в запас еще две пары. Сменив аккумуляторы, Петька внимательно осмотрелся.
Слева по-прежнему тянулись гряды Гималайских гор. Их сверкающие вершины торчали сахарными шишаками над синью взбудораженных туч. Они стояли одна за одной, уходя в далекой перспективе на восток. Среди них высился мировой гигант Эверест, как столб, буравящий небо. Его высота немногим не достигала девяти тысяч метров.
Солнце, видимо, встало намного раньше Петьки. Решительно передвинув стрелки часов с 4 на 9, Петька стал закусывать сосисками, которые заботливый техник посолил два раза, украв один раз у вареного мяса. К концу завтрака гроза рассеялась. Внизу заиграла свежими красками зелень лугов, покрытая паутиной мутных от недавнего дождя речушек.
Петька спустился вниз, чтобы отыскать течение. Оно подхватило его с большой готовностью, будто устало ждать, и понесло на юго-юго-восток. Усилив скорость полета включением мотора, Петька вынул карту и занялся топографией местности. Паутина речушек, постепенно слившаяся в один ствол, оказалась притоками трех больших рек: Джамны, Чамбаля и Ганга. Последний, объединив в себе все воды, мощным потоком повернул на восток.
Под Петькой поплыли белокаменные города и серые деревни. Потом благодатные луга оборвались плоскогорьем, изрезанным глубокими ущельями в направлении с северо-запада на юго-восток. В ущельях играли солнечными бликами болтливые горные реки.
До сих пор (Петька этому безмерно удивлялся) люди как-то не обращали внимания на странный ялик, с рокотом проносившийся над их головами. Редко, очень редко кто-нибудь поднимал лицо кверху, смотрел неодобрительно и рассеянно две-три секунды в лазурную высь и, не проявляя какой-либо заинтересованности, отворачивался. Петька поражался и негодовал. «Разве это пустяк, – говорил он себе, – что лодка, вместо того, чтобы плыть по воде, плывет по воздуху? Разве это пустяк, недостойный внимания?»
Его недоумение мог бы разрешить техник Лялюшкин, так удачно подобравший сплав для своего ялика, что на синем небе цвет этого сплава с трудом можно было различить.
Протекло часов пять после вынужденной остановки ялика, и вот тогда-то Петьку заметили наконец. Впрочем, это событие не вышло особенно радостным.
Он пролетел плоскогорье и снова попал на цветущие заливные луга. Слева и сзади, километрах в 20 от него, по дельте Ганга раскинулся большой город – Калькутта. Впереди блистала водяная ширь Бенгальского залива… И-ги-ги. Индийский океан. Вон куда занесло его течение… Он давно пересек тропик Рака и скоро, пожалуй, попадет на экватор… Петька почти забыл о цели своего путешествия, его радовали и восторгали теперь заманчивые перспективы полета сами по себе…
Навстречу ялику от изумрудной воды поднялся вверх обшитый металлом воздушный колосс-дирижабль. Он ворочался в воздухе и пыхтел, как грузное животное мезозойских времен[2]. Завидя его, Петька струсил. В три пропеллера взревел гигант, с гондолы из-под него замахали флажками. Как истый пионер, Петька понимал международный язык флагов. Требовали, чтобы он обнаружил свою национальность… На носу дирижабля развевался гордый стяг Британской империи.
У Петьки флага не было, – техник-изобретатель не предусмотрел такого случая, – но был красный галстук. Петька снял его и отсалютовал им, как полагалось среди добрых знакомых. Между тем расстояние между ними сокращалось и сокращалось. На дирижабле замолкли вдруг моторы. Петька остановил и свой. Вначале его искренним желанием было удрать, но, сообразив, что течение неминуемо проходит мимо дирижабля и что дочь техника, Вера, тоже должна была лететь этим путем, он изменил первоначальное намерение. Требовалось узнать: не попала ли Вера в плен к англичанам.
С расстояния тридцати метров на дирижабле заговорили в рупор. Слова были отчетливы, но непонятны. Петька так и крикнул в ответ:
– Не понимаю.
Тогда к нему долетели другие слова. В них крылся аромат европейской дипломатии:
– Русська крясна сволось, лети сюда…
Петька понял их не сразу, а поняв, усмехнулся и в долгу не остался.
– Высокородные джентльмены, – сказал он, – мне нужно знать, не у вас ли маленькая русская девочка?
– Никакая русська девчонка нет, – ответили ему, и затем – новое приглашение:
– Лети сюда, скверный больсевик, а то застреляем.
Течение уже пронесло ялик мимо дирижабля. Вполне удовлетворенный ответом, Петька собирался улизнуть, положив руку на рычаг. В это время от англичан затакал пулемет. Пули провизжали над головой… Петька дернул рычаг, ялик скакнул вверх. Тотчас и дирижабль начал подниматься.
Тогда Петька вспомнил об «игрушке». Он вынул из кобуры странного вида револьвер: с дулом, тонким, как спичка, и с массивным барабаном. В барабане сидело тридцать патронов: пятнадцать с красными головками, пятнадцать с синими. Петька повернул барабан на красные головки. Дуло он направил в тучное брюхо дирижабля. Спустил курок… Раздался треск, будто зеркальное стекло выдавили. Блеснула молния из дула, еле видимая на солнце. И навстречу ей из брюха гиганта острыми языками вырвался огонь. Страшнейшие взрывы, один за другим, бросили ялик метров на сто в сторону, а разорванный гигант, изрыгая в пламени шпангоуты и стрингеры, кувырком полетел в воду… Последнее слово техники – электрический револьвер изобретателя Лялюшкина – уничтожило слово предпоследнее…
Петька не был подготовлен к столь грандиозному эффекту, произведенному электрической «игрушкой». Мало того, что его контузило и оглушило рядом взрывов, он был сильно угнетен гибелью человеческих жизней. В его цели входило лишь продырявить шкуру воздушного кита, чтобы лишить его возможности подниматься выше.
Кривя губы в сильнейшей растерянности и от нежданной тоски, подступавшей к горлу, он свесился через борт ялика. Внизу засасывались зеленой бездной горящие остатки гордого царя воздуха. Отдельно плавали в воде лягушками две человеческих фигуры. Океан был спокоен. Поверхность его сверкала и переливалась на солнце мелкой серебряной чешуей.
– Я их должен спасти, – прошептал Петька, – все-таки – человеки…
И он привел бы в исполнение свой рискованный план, если бы над ним не появились вдруг три гидроплана-истребителя. Они вынырнули из туч, как привидения, и гулом своих моторов сразу наполнили воздух. Петька слышал и раньше этот гул, глухой и далекий, но не осознал его своей смятенной головой.