Судья поднялся с кресла. Встала и Мария. Они по-европейски раскланялись друг с другом.
– Спасибо! Я очень рад! – с чувством сказал кади племени туарегов по-французски, еще раз поклонился и попятился к двери – перед ним была не просто русская графиня, а женщина, возведенная его племенем в сан святых, и даже он, судья, не имел права при прощании показывать ей спину.
– Можно? – постучала в дверь Улиной комнаты Мария.
– Да! – Дверь распахнулась, и на пороге предстала заплаканная невеста.
– Чего ревешь? Продала я тебя за семь верблюдиц! – наигранно весело сказала Мария.
– Ой, спасибочки! – совсем по-деревенски вскрикнула Уля и с плачем обняла старшую сестру.
– Выплакалась? А ну посмотри на меня! Вот так. Боже, какая ты красавица и как светишься от счастья!
– Подлая я, – отходя в глубину комнаты, погасшим голосом прошептала Уля, – ты прости меня, подлую…
– Глупости! Я так рада за тебя! Я очень рада за нас. – Голос Марии пресекся, ее актерское мастерство дало осечку.
Повисла тяжелая пауза…
– Ладно, приходи на террасу пить кофе, – глядя мимо Ули, проговорила Мария хотя и блеклым, но уже своим голосом. – Я жду.
Через четверть часа Ульяна показалась на террасе.
Подали кофе, и они остались один на один на фоне серого неба и серого моря, за которым где-то далеко-далеко на севере простиралась Россия.
Пили кофе. Молчали.
– Чернеет парус одинокий
На фоне моря голубом,
Что ищет он в стране далекой,
Что кинул он в краю родном? —
задумчиво продекламировала Мария.
– Белеет, – поправила ее Уля, – белеет парус одинокий…
– Нет, посмотри, чернеет. – Мария указала глазами в сторону моря. В открытом море действительно шла фелюга под косым черным парусом.
– Правда! – удивилась Уля. – А почему я раньше не замечала?
– Не присматривалась. У нас паруса белые, у них черные, а так все мы люди как люди… и сколько у него жен?
– Нисколько.
– Значит, ты будешь старшая жена?
– Нет. Это у арабов можно иметь четырех жен, а по туарегским законам жена может быть только одна.
– А говорили – гарем!.. Меня ведь ловили для его гарема… Как это понимать?
– Все! – твердо сказала Уля. – Был, а теперь не будет. Уже нет.
– Ну ты сурово взялась! И кто тебя надоумил?
– Он сам спросил, как мы будем жить – по мусульманским законам или по туарегским? Я спросила, сколько жен у его отца, он покраснел и говорит: «Одна. Моя мать». Тогда я говорю: «Значит, и мы будем жить по туарегским законам». Он согласился.
– Ай, молодец, Улька! – Мария даже хлопнула в ладоши от возбуждения и с этой секунды стала сама собой и больше ни разу не допустила ни единой фальшивинки по отношению к названой сестре… за всю их оставшуюся жизнь.
– Доктор Франсуа рассказал мне про туарегов. Он сегодня приедет. Он хочет и тебе рассказать… Он будет на свадьбе моим дядей.
– Он дядей, а я матерью?
– Ты и матерью, и отцом. – Уля взглянула в глаза Марии с такой нежностью и преданностью, что та окончательно растаяла и смирилась со своей участью.
После полудня Фатима повела Марию и Улю смотреть верблюдиц. К тому времени для них сколотили навес от дождя. И дождь не заставил себя ждать. Маленькие Муса и Сулейман подняли дикий рев, но Фатима не взяла их с собой.
– А чего, пусть бы шли! – удивилась Мария.
– Нет, – возразила Фатима, – это опасно. Дети обязательно будут дразнить их, а верблюды этого очень не любят.
Накрапывал дождь, и широко разбредшиеся в поисках корма верблюдицы стали неторопливо подтягиваться к укрытию. Покачиваясь на тонких длинных ногах, они на ходу будто нехотя отщипывали где ветку чахлого кустика, где колючку, где ковылек или былинку.
– А верблюды совсем не голодные, – сказала Мария.
– Нет! – оживилась Фатима. – Они всегда так едят. Верблюды очень умные, они оставляют растения нарочно, чтобы сохранить их. Это глупые овцы вытаптывают и убивают землю, а верблюды думают и о себе, и о своих детях, и о внуках. Верблюды – самые умные, я могу рассказывать про них хоть целый вечер, я выросла среди них. «Мы – люди верблюдов» – так говорят про себя наши бедуины.
Скоро Мария и Уля смогли рассмотреть верблюдиц вблизи и потрогать их шелковистую шерсть.
– У белых верблюдиц самая хорошая шерсть, – сказала Фатима. – Больше всего верблюды не любят дождя. Вы видели? Они сами пришли под навес, пастух даже не звал их.
– Какие смешные мордочки! А какие большие глаза! Глянь, какие огромные ресницы в два ряда! А веки прозрачные! Боже мой! – наперебой восклицали Мария и Уля.
– Такие ресницы спасают от песка, пыли и от яркого солнца. Когда пыльная буря, ноздри верблюда закрываются совсем. А в ушах, видите, сколько волос? Это тоже от песка и пыли, – с удовольствием поясняла Фатима. – А веки у верблюдов прозрачные, чтобы и с закрытыми глазами что-то видеть.
– Говорят, верблюд может выпить сразу десять ведер, – сказала Уля.
– И пятнадцать может, – подтвердила Фатима. – Вода и верблюды любят друг друга. Колодец в пустыне верблюд чует за семнадцать километров и всегда придет к нему. А если колодец отравлен, никогда не станет пить.
Собравшиеся под навесом верблюдицы взирали на гостей без боязни, вполне равнодушно, и общее выражение их мордочек с раздвоенной ороговевшей верхней губой было если не презрительное, то довольно высокомерное.
– А куда их девать? – Мария обернулась к Фатиме.
– Если хочешь, я отправлю их завтра к отцу в пустыню. Он лечит верблюдов. Им там будет хорошо.
– Ладно, – охотно согласилась Мария. – Как Франсуа?
– Точно, – с гордостью подтвердила Фатима. – Как доктор Франсуа лечит людей, так мой отец – верблюдов. Это вся Сахара знает.
Вечером на виллу господина Хаджибека приехали на автомобиле доктор Франсуа и Клодин.
В первую очередь Мария наговорила Клодин комплиментов, потом кратко рассказала ей, что носят теперь в Париже, какие прически в моде, и только после этого отправилась с доктором Франсуа в гостиную, оставив Клодин на попечение Ульяны.
Доктор Франсуа уселся в то самое кресло, где утром сидел кади, Мария умостилась напротив, и потекла привычная для них беседа учителя и ученицы.
– Мари, я знаю о туарегах не все, но больше, чем любой другой европеец в Тунизии, и теперь, когда мы вступаем с ними в родство, я хотел бы обрисовать уклад их жизни, нравы, обычаи и ответить на ваши вопросы, если смогу.
Доктор Франсуа сказал: «Мы вступаем в родство», – и Мария почувствовала себя менее одинокой.
– Туареги говорят на языке тамашек. Это диалект берберо-ливийского языка. Язык туарегов насчитывает тысячелетия – у Плиния и Птолемея встречается много туарегских слов. Вместе с туарегами язык этот гуляет на просторах Северной Африки, всей Центральной и Западной Сахары. Это тысячи квадратных километров, сотни тысяч. Из всех наречий берберского языка только язык туарегов не поддался влиянию арабского. А значит, туареги – единый и сильный народ. Безлюдные гигантские пространства, на которых обитают туареги, не разъединяют, а сплачивают их в единое целое. Арабских слов практически нет в туарегском языке, а вот латинских немало. Считается, что последнее связано с христианством, которое проповедовалось в здешних краях до ислама, но… это не доказано. У лингвистов есть сомнения: слишком уж прямолинейной выглядит эта версия. Мы, лингвисты, – продолжил доктор Франсуа, – часто сталкиваемся с тем, что языкообразование гораздо загадочнее… – Он оседлал своего любимого конька, и, чтобы лекция по языкознанию не растянулась на многие часы, Марии пришлось тактично поторопить его наводящим вопросом.
– У них есть своя письменность?
– Понимаете, Мари, здесь такая же загадка, как с латинскими словами. Точно известно, что у берберов была своя письменность. На скалах Северной Африки до сих пор можно увидеть ее знаки, но они уже непонятны берберским племенам… кроме туарегов. Алфавит из двадцати четырех знаков называется у туарегов «тифинаг», и они пользуются им по сей день. Это черточки, точки, кружочки, треугольники, прямоугольники и всевозможные их сочетания. Пишут туареги без знаков препинания, слова не разделяют между собой. Особенно хорошо владеют тифинагом туарегские женщины, но и мужчины тоже знают его. Вообще женщины у туарегов более образованны. Удивительно то, что у туарегов нет письменных памятников. Получается, что они пользуются письменностью только для обмена краткими посланиями, чем-то вроде телеграмм. А пишут они на скалах или на земле выкладывают свои записки из камней. И все-таки знание тифинага не потеряно туарегами за последние две тысячи лет. Устное творчество высоко почитается в племени. Каждый старается что-нибудь сочинить. Их этому учат с детства. О каждой победе, удачном набеге, ограблении богатого каравана или захвате рабов туареги обязательно по горячим следам слагают стихи и поют их в сопровождении амзада, однострунной скрипки, сделанной из тыквы и обтянутой кожей. Играют на амзаде девушки и женщины, они учатся этому искусству с младых ногтей. Это для них так же важно, как быть красивыми, а туарегские женщины славятся своей красотой по всей Сахаре. Когда битва проиграна или разбой не удался, возвращаясь домой, туареги горестно вздыхают: «Амзада не будет». Для того чтобы послушать игру какой-нибудь искусницы, туарег может пройти сотню километров до соседней стоянки. Говорят, что туареги жестоки и даже кровожадны, но они также и простодушны, и открыты, и добры к своим рабам, и поэтичны в высшей степени…
– Мне сказала Ульяна, что у туарега может быть только одна жена, а как же гарем, для которого меня ловили?
– У туарегов матриархат, и женщина стоит очень высоко. Когда арабы упрекают туарегов, что они слишком балуют своих жен и дочерей, те отвечают: «Никто не посмел бы поступить по-другому, иначе ни одна женщина не захочет даже смотреть в нашу сторону». А что касается гарема, я понимаю, Мари, почему вы спрашиваете… Да, будучи холостым, Иса мог при его богатстве баловаться гаремом, но не с туарегскими женщинами, а только с рабынями… Когда им это удобно, туареги становятся как бы мусульманами…