156
беспокойство, жадный ум, искренний и пристрастный интерес к вопросам, волновавшим в то время общество, неспособность успокоиться в лоне семейной жизни – те свойства, которые привели, как известно, к уходу Майковой из семьи. Гончаров как будто предугадал этот уход, рассказав о недовольстве жизнью Ольги Штольц, и впоследствии осудил «передовые устремления» героини романа.1 О. М. Чемена отметила также черту, свойственную Ольге в черновиках романа, но сглаженную в окончательном тексте: недостаточно горячую любовь к детям. Ек. П. Майкова покинула детей от брака с Вл. Н. Майковым, а сына ее и Ф. Н. Любимова воспитывала другая женщина. В черновиках довольно оригинальное для положительной героини у Гончарова (ср. матерей Александра Адуева и Обломова) отношение Ольги к будущим детям декларировано в части третьей: «Любить детей, конечно, буду, но нянчить их не стану…» (наст. изд., т. 5, с. 386, вариант к с. 369, строки 31-32), особенно важна здесь оговорка «конечно». О. М. Чемена прочла строки письма Гончарова к Майковой от апреля 1869 г., тщательно зачеркнутые последней, где писатель осуждает намерение своей давней знакомой уйти из семьи, оставив детей, и упрекает ее: «…у Вас с Вашим прошедшим столь четкая живая связь – трое детей ‹…› и натура, и ум ‹…› всё должно бы было влечь обе стороны одна к другой – и если этого нет, то остается предположить некоторую заглушенность, то ли неразвитость той стороны, которую относят к понятию о сердце».2
157
Елизавета Васильевна Толстая как участница событий, имеющих, по видимости, отношение к роману, была впервые названа П. Н. Сакулиным.1
Сакулин опубликовал «законченную серию» писем Гончарова к Е. В. Толстой, написанных в период с конца августа 1855 до конца октября 1856 г., т. е. после того, как Гончаров возвратился из путешествия на фрегате «Паллада» и возобновил знакомство с Толстой, начавшееся по крайней мере за двенадцать лет до того, что подтверждается его записью в ее альбоме, относящейся к февралю 1843 г. и также введенной в научный обиход Сакулиным.2 На основании анализа этих писем Сакулин сделал вывод о том, что между «Елизаветой Васильевной и Ольгой в понимании их Гончаровым столько общего, что мы готовы даже Е. В. Толстую назвать прототипом Ольги Ильинской».3 Сакулин признавал: «С одной стороны, Елизавета
158
Вас‹ильевна› Толстая и Гончаров, с другой – Ольга Серг‹еевна› Ильинская и Обломов со Штольцем. Разница в ситуации лиц и в ходе романа – очевидна. ‹…› Но для нашей цели важны моменты не различия, а сходства, и сравнению, главным образом, подлежат герои. Гончарову пришлось быть зараз на амплуа и Штольца и Обломова»,1 т. е. различие он признавал за героями, а не за героинями этих «ситуаций лиц».
Сакулин выделил в своей статье те черты внешности и характера Е. В. Толстой, которые сближают ее с Ольгой Ильинской, и главные из этих черт – красота и способность озарить «тусклое существование дряхлеющего холостяка».2 «Когда ‹…› автор „Обломова”, – писал он, – начинает любовно во всех деталях рисовать портрет Ольги ‹…› то трудно отделаться от мысли, что он переносил на бумагу то, что видел в стоявшем перед ним портрете Елизаветы Васильевны».3 Ясный и критический ум Ольги, разбивающей софизмы Обломова, сходен со «светлым» умом Толстой (судя по «исповеди» Гончарова «Pour и contre», посланной ей 26(?) октября 1855 г.). Любовные мечтания Обломова находят параллели в письменных излияниях Гончарова. Наконец, знаковое слово «ангел» произносится Гончаровым и в связи с Ольгой Ильинской, и в связи с Е. В. Толстой.
Вместе с тем Сакулин заметил, что героиня Гончарова не унаследовала от Толстой ни возраст (под тридцать лет), ни такие ее черты, как провинциальность, отсутствие серьезных интересов (увлечение внешностью будущего жениха, которое отразилось в ее дневнике, отданном на прочтение Гончарову). Но не это было главным, а то, о чем свидетельствовал сам Гончаров: роман «Обломов» должен был «быть готов через полтора года во имя» Е. В. Толстой (письмо от 25 октября 1855 г.).4
159
А. Г. Цейтлин в примечаниях к своей монографии отметил, что «увлечение Е. В. Толстой не прошло даром: этот роман Гончарова сильно помог ему в создании любовного сюжета „Обломова” ‹…›. Как показал П. Н. Сакулин ‹…› интимные письма к любимой женщине как бы становились для Гончарова этюдами, изображающими персонажей романа».1
Следует сказать и об Августе (О. М. Чемена называет ее Авдотьей) Андреевне Колзаковой.2 Гончаров был, очевидно,
160
некоторое время увлечен ею, но к моменту его отъезда в путешествие наступило охлаждение. Напоминая о проводах «Паллады» в Кронштадтской гавани, на которых присутствовала и Колзакова, он писал, обращаясь к Ю. Д. Ефремовой: «А другая-то, лукаво скажете Вы, которая плакала? А заметили ли Вы, какие у ней злые глаза? Эта змея, которая плакала крокодиловыми слезами, как говорит Карл Моор, и плакала, моля чуть не о моей погибели. Это очень смешная любовь, как, впрочем, и все мои любви. Если из любви не выходило никакой проказы, не было юмора и смеха, так я всегда и прочь; так просто одной любви самой по себе мне было мало, я скучал, оттого и не женат» (письмо к Евг. П. и Н. А. Майковым от 20 ноября (2 декабря) 1852 г). Чувство Гончарова к Колзаковой, очевидно, было неглубоким, если он так открыто рассуждал о нем в письме, адресованном целому кружку друзей. Поэтому утверждение, что разрыв Гончарова с Колзаковой повлек «сложные и тягостные переживания писателя» и «нашел отражение в сцене прощания Обломова с Ольгой»,1 выглядит малоубедительным. Тем не менее на основании пометки «А. А.» на листе рукописи романа, содержащем текст прощального диалога Обломова с Ольгой, О. М. Чемена сделала вывод, что Колзакова и была прообразом той «страстной» женщины, от мысли ввести которую в роман как возлюбленную Обломова Гончаров впоследствии отказался.
Л. С. Гейро доказала, что О. М. Чемена ошиблась, утверждая, что пометки «А. А.» на вставном листе рукописи, вложенном в л. 47 (авторской пагинации; глава XI части третьей), относятся к Колзаковой,2 которую никак нельзя считать прототипом Ольги Ильинской.
161
***
Образ матери Ильи Ильича сходен с образом матери Александра Адуева. Пафос, с которым Гончаров писал об этих женщинах, позволил исследователям первоначально предположить, что прототипом в обоих случаях является мать самого Гончарова, Авдотья Матвеевна (рожд. Шахторина; 1785?-1851), сугубо уважительное отношение писателя к которой было известно не только из очерка «На родине»,1 но также из письма к сестре, А. А. Кирмаловой, от 5 мая 1851 г.: «…жизнь ее, за исключением неизбежных человеческих слабостей, так была прекрасна, дело ее так было строго выполнено, как она умела и могла, что я после первых невольных горячих слез смотрю покойно, с некоторой отрадой на тихий конец ее жизни и горжусь, благодарю Бога за то, что имел подобную мать. Ни о чем и ни о ком у меня мысль так не светла, воспоминание так не свято, как о ней».2
Такой точки зрения придерживались Е. А. Ляцкий и его последователи. Затем, на основании некоторых воспоминаний родственников о суровости и деспотичности матери Гончарова, ее стали считать, скорее, прототипом бабушки в «Обрыве».
Эта последняя идея была высказана М. Ф. Суперанским, опубликовавшим, как уже говорилось, выборку из воспоминаний А. Н. Гончарова. Последний ссылался на свою тетку: «Музалевская (Анна Александровна, сестра писателя. – Ред.) не любила вспоминать о своей матери,
162
которая представляется мне женщиной старой России, – России XVIII столетия. Авдотья Матвеевна была жестокая женщина, круто распоряжавшаяся со своими детьми и прислугой» (ВЕ. 1908. № 11. С. 25). Но Суперанский приводил также мнения и других родственников, отмечавших энергию и ум Авдотьи Матвеевны.1 Опубликованное позднее письмо Гончарова к брату от 12 апреля 1862 г. («Наша мать была умница ‹…› она была решительно умнее всех женщин, каких я знаю…»), по видимости, подтверждало эту гипотезу.
Некоторые исследователи замечали, что наблюдается соответствие между именами матери Гончарова и Пшеницыной.2 Недавно в печати появилось более развернутое наблюдение И. В. Смирновой: «Интересно, что имена своей матери и деда (Матвея Ивановича Шахторина. – Ред.) И. А. Гончаров, чуть изменив, использовал в романе „Обломов”, назвав Пшеницыну – Агафьей Матвеевной, а ее брата – Иваном Матвеевичем Мухояровым».3
В определении прототипа няни исследователи были единодушны: это Аннушка, няня Гончарова (впрочем, сам писатель никогда прямо не обмолвился о том, что это так).
Об Аннушке, или Анне Михайловне,4 Гончаров упомянул в очерке «На родине» («старые слуги, с нянькой во
163
главе»), передавал ей поклоны в письмах к Кирмаловым, у которых она жила: «…кланяйся старухе Аннушке, если она здравствует» (письмо к А. А. Кирмаловой от 20 апреля 1856 г.), «Кланяйся старухе Аннушке» (ей же от 1 декабря 1858 г.), «Здорова ли старая нянька Анна? Кланяйся ей» (ей же от 26 февраля 1861 г.), «Обнимаю Аннушку» (письмо к А. А., Д. Л., В. М. Кирмаловым от 26 апреля 1863 г.). Г. Н. Потанин, учившийся в симбирской гимназии, когда там преподавал Н. А. Гончаров, и вхожий в дом своего учителя, подчеркивал восторженное отношение Гончарова к своей няне.1
Вопрос о прототипе Агафьи Матвеевны Пшеницыной не ставился исследователями. Существует лишь предположение, что ее любовь, жертвенность, заботливость, строгость в ведении хозяйства напоминают мать писателя, Авдотью Матвеевну.2 Высказывания Гончарова по этому поводу до выхода романа нам неизвестны. Но позднее, в 1860-1870-е гг., он неоднократно пользовался этим образом в письмах, чтобы обрисовать роль нескольких знакомых женщин в своей судьбе (см., например, письмо к С. А. Никитенко от 29 мая (11 июня) 1868 г.). По этим высказываниям можно судить о непреходящей ценности образа Агафьи Матвеевны для Гончарова.
Длительное время не анализировались наблюдения, которые могли послужить писателю для создания образов чиновников, бывших сослуживцев, досаждавших Обломову визитами в первый день действия романа. Упоминания об этом сводились к констатации факта его службы в Департаменте внешней торговли (что дало основной материал для образа Петра Адуева в «Обыкновенной истории»). Однако А. Б. Муратов обратил внимание на письмо В. Андр. Солоницына к Гончарову от 25 апреля 1844 г.,3 где Солоницын пишет о сослуживце, правителе канцелярии Н. С. Юферове: «Юферов отвратителен с своей нежностью